Зороастр

Дарий попытался оттолкнуть Атоссу, но она не двинулась с места, и он против воли улыбнулся:

— Ступай, — сказал он. — Я пошутил. Невозможно предать смерти такое красивое создание.

Щеки Атоссы снова окрасились румянцем и, наклонившись, она облобызала колени и руки царя. Но он встал в нетерпении, оставил Атоссу коленопреклонною. Он уже досадовал на свою слабость.

— Я возьму стражу и главный отряд из стаккарской крепости и сейчас же отправлюсь в Сузы, захвачу все стоящие там войска и через несколько дней буду в Экбатане. Я раздавлю этих бунтовщиков, этих лжецов, не хотящих признать меня своим владыкой. Ты же останешься здесь, Зороастр, и будешь править всею областью, пока я не вернусь с победой.

Дарий еще раз взглянул на Атоссу, которая лежала на том же месте, как бы потеряв сознание, круто повернулся и вышел из залы.

Как только Дарий удалился, Атосса быстро поднялась и с удивительным хладнокровием начала приводить в порядок волосы и головной убор. Зороастр стоял поодаль и смотрел на нее; рука ее слегка дрожала, но никаких других признаков волнения нельзя было заметить. Стоя все в той же позе, с наклоненною головой и поднятыми кверху руками для того, чтоб убрать волосы, она взглянула на Зороастра.

— Почему ты просил царя оставить мне жизнь? — спросила она. — Ведь, ты более чем кто-либо должен желать мне смерти.

— Я не желаю тебе смерти, — холодно ответил он. — Тебе предстоит еще сделать много зла в мире, но не все это будет злом. Впрочем, мне не было надобности заступаться за тебя. Твое время еще не настало, и если б даже царь занес руку, чтобы поразить тебя, она не опустилась бы над тобой, потому что тебе предопределено совершить еще многое в жизни.

— Но разве ты не ненавидишь меня, Зороастр?

Одною из черт царицы было то, что она никогда не прибегала к притворству, когда оно не было ей полезным, и в таких случаях давала волю откровенности, почти граничившей с грубостью.

— Нет, — отвечал верховный жрец. — Ты ниже ненависти.

— А ты, конечно, гораздо выше ее? — сказала с язвительною насмешкой царица. Ты жалкое создание! Я от всей души презираю тебя. Ты дал обмануть себя и снес измену любимой женщины, не сделав ни малейшего усилия, чтоб вернуть ее. Ты бы мог быть любовником царицы, и отверг ее любовь. А теперь, когда женщина, смертельно обидевшая тебя, могла быть предана смерти, ты заступился за нее и спас ей жизнь. Глупец, я презираю тебя!

— Я рад этому, — спокойно ответил Зороастр. — Я не принял бы твоего поклонения, если б даже мне обещали за это весь мир и всю мудрость его.

— И если б даже ты мог иметь женою ту женщину, которую любил, хотя и жалкою, нелепою любовью, но все-таки любил? Она, бедняжка, совсем извелась от горя и бродит по садам, как призрак смерти. Она чахнет от тоски по тебе. Царь отнял ее у тебя, а ты, если бы только захотел, мог бы завтра взять ее у него. Она так обезумела, что готова пойти за тобой на край света… Бедняжка! Не знает она, что за дряблое, сухое, бескровное сердце скрывается в твоей груди!

Зороастр невозмутимо смотрел на царицу и холодно отвечал ей:

— Неужели ты думаешь, что солнце померкнет, если ты задернешь занавесью окно, чтоб не пропустить в комнату его лучей? Неужели ты думаешь, что дети света страдают, слыша, как дети мрака говорят в своем неведении, что света не существует?

— Ты говоришь притчами, потому что у тебя нет простого и ясного ответа на мои слова, — возразила царица, вкалывая золотую булавку в складки полотняной тиары. Но вдруг она почувствовала на себе взор Зороастра и, подняв голову, остановилась, как бы очарованная силою таинственного света, горевшего в его глазах. Она попыталась отвернуться, но не могла. Сердце ее трепетно сжалось. Она слыхала об индийских волшебниках, о халдейских чародеях и волхвах, совершавших чудеса и убивавших людей одним своим взглядом. Она делала страшные усилия, чтобы отвести взоры от Зороастра, но все было тщетно. Неуловимая сила мирового деятеля подчинила ее своей власти и Атосса стояла, точно прикованная к месту, все время, пока глаза верховного жреца покоились на ней. Наконец он заговорил.

— Смейся надо мною, обороняйся от меня, если можешь. Подними руку, отодвинься от меня на один шаг, если ты в силах это сделать. Ты не можешь, ты всецело находишься в моей власти. Если б я захотел, я мог бы умертвить тебя на этом месте и ни одного знака насилия не оказалось бы на твоем теле, так что никто не мог бы утверждать, что ты убита. Ты хвалишься своею силой и могуществом. Но видишь, ты повинуешься движению моей руки, как это сделала бы собака. Видишь, ты склоняешь предо мной колени и, по моему повелению повергаешься в прах предо мной. Подумай, можешь ли ты издеваться надо мною теперь? Пред царем ты преклоняла колени по собственной воле, предо мною же ты падаешь ниц, следуя моему мановению и, если б в тебе таилась сила сотни мужей ты, все-таки, лежала бы распростертой, пока я не повелел бы тебе встать.

Атосса совершенно подпала влиянию грозной силы, которой обладал Зороастр. Как утопающий не может противиться быстрому потоку, увлекающему его к смерти, так и она была неспособна противостать воле жреца. Она лежала у его ног совсем беспомощная, бессильная. С минуту он смотрел на распростертую пред ним царицу.

— Встань, — произнес он, — иди своею дорогой и помни меня.

Между тем, на дворцовых площадках звенели трубы, и по приказу царя стража выстраивалась в ряды. Гонцы то и дело садились на коней и мчались по долине к Стаккарской крепости, разнося войскам царское повеление быть готовыми к походу. Солнце еще не достигло зенита, как Дарий в полном вооружении уже сидел на коне пред дворцом. Яркий полуденный свет переливался на его блестящем шлеме с золотыми крыльями, и знойные лучи сверкали и играли на его дорогих доспехах и на золоченой чешуе сбруи его коня.

Между колоннами портика и по обе стороны широкой лестницы вытянулись длинные вереницы рабов; на самой же нижней ступени стоял Зороастр с подчиненными ему жрецами и ждал последних предписаний царя.

— Я отправляюсь в поход и вернусь через два месяца с победой, — сказал ему Дарий. — Тем временем возьми в свои руки управление делами и смотри за тем, чтобы строгость законов не ослабевала потому только, что царя здесь не будет. Пусть ежедневно совершается в храме жертвоприношение и пусть все делается так, как это делалось при мне. Я не хочу, чтобы в мое отсутствие возникали пререкания и распри. Мира, мира жажду я, вечного мира на всем пространстве своего царства, хотя много крови приходится проливать мне, чтобы добиться его. Всех злодеев, всех бунтовщиков и мятежников заставлю я трепетать при одном имени Дария, царя царей, и Зороастра, верховного жреца премудрого Смузда. В мире я покидаю вас, чтобы водворить мир там, куда отправляюсь, и с миром я возвращусь к вам. Прощай, Зороастр, вернейший друг и мудрейший советник; тебе поручаю я следить здесь за всем. Возьми мою печать и храни ее, пока я не вернусь.

Зороастр низко склонился пред Дарием, принимая перстень из его рук. Царь сдавил коленями бока своего скакуна, и благородный конь помчался по прямой, широкой дороге. Верховые стражники схватили свои копья, взяли в руки поводья и понеслись за Дарием по четыре человека в ряд, сомкнувшись плечо с плечом и колено с коленом.

Обе царицы следили за отъездом Дария из-за золоченых решеток своих окон в верхних покоях, на противоположных концах здания. Атосса немного оправилась от потрясения и испуга, вызванных в ней чудесною силой Зороастра, и когда увидела, что царь уехал, а Зороастр остался, воспрянула духом. Она решила, что ничто на свете не заставит ее еще раз поддаться сверхъестественной власти верховного жреца, и что она сумеет погубить его и избавится от него навсегда. Она удивлялась, как могла она любить этого человека, хотя бы мимолетною любовью, и, не теряя времени, призвала к себе черного раба и отправила его с последним посольством к диким кочевникам.

Негушта печально смотрела вслед быстро мчавшейся страже, и глаза ее старались различить золотые крылья на шлеме Дария, пока все не смешалось вдали в густых клубах освещенной солнцем пыли. Каковы бы ни были чувства Негушты к царю, но он был всегда добр к ней и нежен, и в это самое утро, отправляясь в поход, склонил к ней на плечо свою черноволосую голову и сказал, что не было и не будет ни одной женщины в целом мире, которую он любил бы так страстно, как ее. При этих словах она ощутила в сердце острую боль, потому что сама она готова была отдать всю свою жизнь, чтоб на один только миг прижаться к груди Зороастра, выплакать пред ним свое горе и затем умереть.