Звездоплаватели

Именно здесь создавалась самая страшная угроза, против которой они были бессильны. Автоматы фаэтонцев, так чудесно “кормившие” и “поившие” Мельникова и Второва в течение нескольких суток, почему-то не действовали больше. Вероятно, их постигла участь двигателей.

Воздух пока был свеж и чист. В этом отношении фаэтонцы оказались более запасливыми. Но нельзя было утверждать, что так будет до самого конца. И воздух мог истощиться.

Мы не должны обольщаться, — говорил Белопольский с неумолимой логикой, когда товарищи спрашивали его об этом. — Разве можно с уверенностью сказать, что помощь придет именно через три месяца? Правильнее предположить, что на Земле будут ждать, считая, что мы намеренно задержались на Церере. Многое могло заставить нас поступить таким образом. Когда пройдут все мыслимые сроки, когда станет совершенно ясно, что мы в беде, только тогда начнется подготовка корабля, чтобы лететь на помощь. Но ведь это требует времени. А Земля и Церера все дальше и дальше расходятся в пространстве. Расстояние между ними увеличивается. Каждый день — это сотни тысяч километров лишнего пути, десятки часов лишнего времени.

И Второву с Коржевским невольно казалось, что чем безнадежнее были доводы Белопольского, тем яснее и спокойнее становилось его лицо.

— Он хочет умереть, — говорил Второв, оставаясь наедине с Коржевским.

— Его страшит возвращение на Землю.

— Может быть, и так, — ответил биолог, — но он говорил правду. Казалось, что у них не было возможности надеяться, но они все же надеялись. Таково спасительное свойство человека. Приговоренный к смертной казни на что-то надеется даже стоя на эшафоте. Инстинкт самосохранения всегда властно проявляет свою силу.

Звездоплаватели вели счет времени по земным часам. Они не обращали внимания на восходы и заходы Солнца на горизонте Цереры. Они жили своими сутками.

И вот на одиннадцатый день их плена появились первые признаки истощения запасов кислорода.

Проснувшийся первым, Второв заметил, что дышать трудно. Кружилась голова, слегка тошнило. Он понял, что воздух насыщен углекислотой — продуктом дыхания. С автоматической подачей свежего воздуха что-то случилось.

Он не испугался. С каким-то удивившим его самого равнодушием он подумал, что это, вероятно, конец. И бессознательно, возможно, по привычке, приобретенной за почти двухмесячное пребывание на фаэтонском корабле, он дал мысленный приказ очистить воздух.

Таинственные приемники восприняли и исполнили его желание. С непостижимой быстротой воздух стал чистым. Это случилось столь молниеносно, что проснувшиеся вслед за Второвым Белопольский и Коржевский ничего бы не заподозрили, если бы Второв тут же не рассказал им.

Это было предупреждающим сигналом.

Автоматы, ведавшие воздухом звездолета, не могли работать без какой-то энергии. Эта энергия истощалась. Они не могли больше действовать беспрерывно. И, когда люди спали, автоматы остановились. Приказ Второва возродил их к жизни. Надолго ли?..

— Ну вот и все! — только и сказал Белопольский в ответ на сообщение Второва.

Через три часа снова повторилась та же история. Было ясно, что конец приближается раньше, чем они думали.

Бесполезной оказалась тщательно и жестко проводимая экономия. Они могли бы есть и пить сколько хотели. Смерть приближалась к ним совсем с другой стороны — предстояло погибнуть от удушья.

— Мы можем жить некоторое время за счет кислорода в баллонах, — спокойно сказал Белопольский.

— Самое время вспомнить о пистолетах, — отозвался Коржевский.

Константин Евгеньевич вздрогнул.

— Дайте его сюда, — приказал он.

— Нет, — Коржевский усмехнулся кривой улыбкой. — Не дам! Вы не лишите меня права избавиться от мучений.

Белопольский подошел к биологу.

— Я вам приказываю! — сказал он холодно, — Пистолет!

И так сильна была привычка беспрекословно подчиняться этому человеку, что Коржевский отдал оружие. Потом он упал лицом вниз и замер.

— Ваше! — повернулся Белопольский к Второву.

Молодой инженер пожал плечами.

— Возьмите, если хотите, — сказал он, вынимая пистолет из кармана. — Мне он совершенно не нужен. Но только на мой счет вы могли бы быть спокойны. Я звездоплаватель, а не истеричная барышня.

Последние слова он адресовал Коржевскому, вспомнив средство, примененное Мельниковым к нему самому.

— Хорошо! — сказал Белопольский. — Оставьте у себя. — Он замолчал, точно погрузившись в свои тайные мысли, потом прибавил: — С нашей смертью не оканчивается звездоплавание. Многие в будущем не раз попадут в тяжелое положение. Какой же пример должны мы им оставить? Как вести себя? Ведь нас найдут, рано или поздно. Причина нашей смерти станет известна. Покончить с собой — чего проще! Мы должны думать не о себе, — с нами все кончено, — а о других. Не создавать прецедента.

Коржевский сел на полу. К удивлению Второва, его лицо было совсем спокойно.

— Вот об этом я не подумал, — сказал он. — Вы правы, Константин Евгеньевич!

— Следовало подумать.

Второв рассмеялся. Тон Белопольского, которым он сказал эти два слов, был добродушно ворчлив и до смешного не соответствовал смыслу разговора. Словно не о жизни и смерти шла речь, а о чем-то совсем незначительном.

В течение следующих двадцати четырех часов фаэтонские автоматы действовали исправно. За это время звездоплаватели снова заснули на восемь часов, несмотря на опасение не проснуться больше.

Наступил двенадцатый день пребывания на Церере.

К вечеру этого дня перебои в подаче воздуха стали принимать угрожающий характер. Пришлось впервые прибегнуть к земному кислороду, открыв кран баллона.

— Не попробовать ли нам перейти в другое помещение? — предложил Второв.

И верно. Могло случиться, что испортились те автоматы, которые питали кислородом и очищали воздух только в этом отсеке, а другие могли сохранить “жизнеспособность”. Фаэтонские механизмы были весьма разумны и могли не действовать там, где никого не было.

Но увы! Куда бы они ни переходили, везде было одно и то же. Очевидно, все управление воздухом, на всем корабле, питалось от одного источника.

Не оправдалась и эта, последняя надежда.

Они вернулись “домой”.

Время остановилось для них. Каждый ушел в себя, по-своему готовясь встретить близкую смерть. Говорили очень редко, скупыми, отрывистыми фразами. Да и о чем было говорить!

Когда подходило время сна, они засыпали с тайной надеждой, что задохнутся во сне и не проснутся.

Осталось два баллона с кислородом. Если фаэтонские автоматы не остановятся окончательно, с этим подспорьем можно будет прожить еще несколько дней.

Коржевский больше не заикался о самоубийстве. И хотя Белопольский никуда не мог запереть отнятый пистолет и он лежал в углу совершенно открыто, биолог ни разу не взглянул на него. Он понял, что их долг вытерпеть до конца. Ради тех, кто будет продолжать дело, от которого оторвали их троих воля случая и человеческая ошибка.

С упрямством, удивительным даже для него самого, Белопольский упорно продолжал наблюдать звезды и записывать итоги.

Так прошло еще два земных дня.

Признаков окончательной остановки автоматов не появлялось. Они продолжали работать, — с частыми перебоями, но работали. И постепенно у троих людей снова начала появляться надежда, от которой они совсем было отказались.

“Кто их знает! — думал каждый из них. — Может быть, они проработают так и все три месяца”.

Два баллона все еще оставались полными.

И к троим людям вернулась жизнь. Как прежде, они вели частые к длительные беседы, ели с аппетитом. И по-прежнему экономили воду.

Удивительно это свойство человека — приспосабливаться к любым условиям, привыкать даже к мысли о смерти! Удивительно, трудно объяснимо, но совершенно бесспорно!

Утро (земное) на пятнадцатый день совпало с утром на Церере. Относительно звездолета и относительно далекой Москвы Солнце взошло одновременно. И, по странной случайности, звездоплаватели проснулись в момент восхода.