Грешница

Она позвала Исаака и, когда тот пришел в ее комнату и встал перед нею, молча стала его раздевать. Сначала Исаак не поверил своим глазам, но это быстро прошло; горячая волна прошла по телу и рассыпалась дрожью во всем теле. Раздев его, полная красавица разделась сама и властно потянула юношу к себе…

Последовавшие за этим месяцы составили особый период для тети и ее племянника. Они стали как бы актерами, стараясь жить так, будто ничто в их отношениях не изменилось, и при этом старались создавать условия для новых запретных встреч. Тетя хорошо играла свою роль, трудную для неопытного юноши, но так долго не могло продолжаться…

Исаак стал замечать, что отношение дяди к нему изменилось, что он наблюдает за ним и как будто что-то подозревает. И совершенно неожиданно, без видимой и явной причины, снарядил небольшой торговый караван в Месопотамию и главою назначил Исаака. Так как дядя перестал отлучаться из дома, то устроить тайное свидание было трудно. Но накануне отбытия каравана оно все же состоялось, и тетя шепотом сообщила Исааку, что дядя высказал ей свои подозрения и что ей стоило большого труда убедить его в обратном. Далее она сняла со своего пальца дорогое кольцо и вручила его Исааку с тем, чтобы тот в Месопотамии тайно (чтобы сопровождавшие слуги этого не узнали) купил бы ценою этого кольца ядовитый корень, который не надо примешивать к пище отравляемого, но достаточно кусочек зашить в головной убор, чтобы носитель его постепенно терял жизненные силы и умер. Без лишних слов и объяснений Исааку было ясно, для чего нужен этот страшный яд. Поручение тети он выполнил. Дядя захирел и умер, а он, женившись на богатой вдове, занял его место в торговом мире и приобрел почет и уважение. А сейчас, точно огненные знаки, горели на песке имена, начертанные перстом Иисуса, — его тети и того знахаря, у которого он приобрел яд.[1]

Исааку показалось, что у него подкосились ноги. Он пошатнулся и, не произнося ни одного слова, стал внутренним взором досматривать свою жизнь после женитьбы до сегодняшнего дня.

В течение немногих лет его жена страшно располнела и быстро состарилась — превратилась в старуху с большим отвисшим животом, но при этом она оставалась такой же жадной до объятий, как и прежде. Но ее ненасытность к мужским ласкам превратилась для него в тягость. Она удалила из дома всю женскую прислугу и с дикой ревностью следила за всеми движениями Исаака, и в результате всего этого она стала невероятно противной ему. Он тяготился ею, как тяжелым жерновом, повисшим на шее.

В этот миг в нем вспыхнуло сознание, что он совершил страшную ошибку, что он обманут жизнью, и почти с отчаяньем он взглянул на Иисуса. Во взоре последнего он прочел не только немое осуждение, но даже сострадание. Сознавая всю тяжесть своего греха и неуместность своего присутствия здесь в качестве судьи, он наклонил голову и понуро зашагал прочь, прочь, прочь.

Третий по счету старейшина стоял, недоуменно провожая глазами уходящих (он не мог понять случившегося), как вдруг услышал тихий голос Иисуса: «Дауд, прозванный Несосчитанным за свое богатство, приблизься». Старейшина шагнул, и его взор, точно магнитом, был привлечен к новому имени на песке, начертанному рукою Иисуса. Дауд замер. Имя на песке точно вспыхнуло огнем, затем погасло, и вместо него в памяти образовалась ночь, страшная ночь. Море, грозное, как бы взбесившееся, гнало в ночи вздыбленные волны, с грохотом обрушивавшиеся на полуразбитое суденышко, потерявшее управление. С грохотом масса воды обрушилась на двух уцелевших из всего экипажа людей, которые привязали себя к остаткам сломанной мачты. Это были владельцы судна — богатый торговец Барух и матрос Дауд. Они отчаянно боролись за жизнь. Снова и снова по палубе прокатывались волны, не давая им дышать, и каждый глоток воздуха они могли считать последним. Потом приподнятое волною суденышко с треском обо что-то ударилось, и куски обломков мачты вместе с людьми полетели в пучину…

Когда Дауд пришел в сознание и открыл глаза, он понял, что выброшен на берег. Светила луна. Море еще волновалось и шумело, но уже без прежней ярости. Дауд приподнялся и ощупал себя: тело ныло, но кости как будто были целы. Мокрая одежда липла к телу, и ему было холодно. Оглянувшись, он увидел невдалеке от себя владельца суденышка; фигура его, неестественно изогнутая, была распростерта на выступавших из земли камнях. Дауд подошел ближе и увидел, что хозяин, по-видимому, мертв. Руки его были разбросаны, голова закинута назад. Лунный свет высвечивал серебряную оправу кривого ножа на поясе мертвого. Первой мыслью Дауда было то, что нож ему очень пригодится на этой неизвестной земле, где он теперь находился, где, может быть, ему придется встретиться с дикими животными и недобрыми людьми.

Когда он стал отцеплять пояс с ножом, руки его нащупали другой, более широкий пояс под одеждой хозяина. Молниеносная догадка осенила Дауда: хозяин, предвидя крушение корабля, нацепил на себя широкий пояс со множеством карманов, в которых спрятал свои драгоценности. Торопливыми движениями Дауд расстегнул пояс и стал вытаскивать его из-под грузного тела. Для этого ему пришлось изрядно потормошить мертвого. Он запустил пальцы в одно отделение пояса и вытащил оттуда что-то вроде камешка. В лунных лучах камешек на его ладони тотчас расцвел, загорелся изнутри как бы пламенем. Это был большой алмаз. «За один такой камешек, — пронеслось в голове Дауда, — можно купить большой дом с садом. Можно каждый день есть дымящийся плов, в котором совсем мало риса, а все остальное — мясо и пряности… Он купит красивых невольниц…» Пояс оказался чрезмерно длинным для тощего Дауда. Наконец он приладил его на себе. Внутри его все пело и ликовало — какая пришла к нему удача! Он теперь богат! Рука его нащупала рукоять кривого ножа — свое богатство теперь он будет защищать от всех и вся. Он решительно зашагал на запад. Пройдя некоторое расстояние, он убедился, что взял неправильное направление. Он шел по мысу. Перед ним снова клокотало море. Надо было повернуть назад и мимо покинутого трупа хозяина идти дальше, где показались какие-то возвышенности. Проходя по тому месту, куда его выбросили волны, он вдруг услышал слабый голос: «Дауд» — и увидел, что его хозяин, которого он считал мертвым, сидит, приподнявшись, на земле. «Да-уд», — снова позвал хозяин. Матрос подошел. Хозяин долго смотрел в его лицо, а потом слабым голосом произнес:

— Ты взял мой нож и мое богатство. Я тебя понимаю, ты считал меня мертвым. Но я жив. Верни мне все то, что ты взял у меня, и мы вместе доберемся до людей, вернемся на родину, и ты будешь у меня вместо сына. У меня сломана рука, но ноги целы. Ты мне поможешь идти? Помоги мне встать.

Но Дауд не двинулся с места. Наступило глубокое молчание. Хозяин хорошо понимал это молчание: человек, взявший его богатство, решал жить или не жить ему, хозяину. Он снова заговорил, пытаясь увещевать его. На мгновение Баруху показалось, что в юноше происходит внутренняя борьба добра со злом, но это было только на мгновение, и в этих глазах он вдруг прочел свою смерть и разразился исступленными проклятиями. «Будь ты проклят навеки! Пусть земля разверзнется под твоими ногами! Пусть жена твоя рожает уродов! Пусть кости твои не получат погребения! Пусть собаки растаскивают их…» Сверкнувший в руке Дауда нож прекратил его изрыгания, которые перешли в предсмертное хрипение.

С тех пор прошло два десятка лет. Богатство, доставшееся Дауду ценою преступления, в его руках неимоверно разрасталось. Удача сопровождала все его начинания. Он стал богатейшим купцом на всем побережье, и слава его разнеслась далеко и выражалась в том, что народ за несметное богатство прозвал его Даудом Несосчитанным. Были у него и корабли, и дома с виноградниками, невольники и невольницы, обзавелся он семьей с тремя детьми. И почему-то совесть все эти годы не тревожила его. Но случилось так, что в одну ночь Дауд в сонном видении увидел себя стоящим на берегу моря. И появился на этом берегу еще один человек, шедший по направлению к нему. Дауд сразу узнал его. Это был зарезанный им Барух. Но в нем не было ничего страшного, наоборот, он казался помолодевшим, веселым и, проходя мимо Дауда, казалось, даже подмигнул ему. Потом исчез. Проснувшись, Дауд долго ломал голову, — к чему бы это? Но в тот же день заболел его старший сын, красивый юноша и, проболев совсем немного, — умер. Это был страшный удар, обрушившийся на Дауда, он так любил первенца! И тут же установил связь между своим сном и происшедшим несчастьем: Барух с того света мстил ему. Прошло еще какое-то время, и Дауд опять увидел тот же сон — и на этот раз вскоре умерла старшая дочь. Тут уже сомнениям не оставалось места. Мертвый хозяин преследовал его. Что оставалось делать? И тогда Дауд впервые задумался о боге, о котором до этого времени никогда не вспоминал и законами которого, возвещаемыми священнослужителями, он совершенно пренебрегал — они его не интересовали. Все перепуталось в голове Дауда: мстящий Барух и нарушенный им, Даудом, закон страшного и сильного бога как бы слились в один комок и отняли у него все дорогое, что у него было на свете, — его детей.

1

Таким свойством действительно обладает так называемый «иссык-кульский корень».