Рассказы

— Больно? — спрашивает она.

— Болит, собака! — цежу сквозь зубы. Я бессовестно лгу: боль уже прошла, но мне хочется, чтобы меня жалели, — вот этак поглаживали.

У хозяйки глаза темнеют. Её пальцы ласково ворошат мои волосы около уха, а потом ползут вверх. Мне так хорошо. Я беру её свободную руку, прикладываю к губам — целую в ладонь. Испуганный короткий рывок, но такой слабый, что её рука по-прежнему остается в моей, и шепот:

— Не надо.

— Надо, — говорю сдавленным изменившимся голосом и за руку тяну её к себе на грудь. Слабое сопротивление, отворачивает лицо. Но ловлю её голову рукой, поворачиваю и… тут она сама целует меня полураскрытым ртом…

Мы долго не можем оторваться друг от друга. Потом начинается шепот. Краткие признания. Да, она давно заметила — с самого начала, что понравилась мне… что я слежу за ней. Впервые заметила, когда мыла пол в моей комнате… Нравлюсь ли я ей? Да, с первого раза, иначе и не пустила бы на квартиру… Но только не думала, что так скоро… Знал ли я, что она думает обо мне? Нет! Считал её такой строгой — почти каменной… Но знает ли она сама, как она красива? Нет, она не считает себя красивой… у неё много недостатков. Говорили, что у неё узкие глаза какого-то неопределенного цвета… Врут люди — не верь им, Анюта! У тебя прекрасные глаза — агатового цвета! Ты красива — очень красива, и я буду тебе это твердить каждый день, пока ты не поверишь… Какая у тебя высокая грудь и атласная кожа, которую мне так хочется гладить…

Она не дает мне договорить — целует. Мы, обнявшись, плывем в облаке радости, которая есть тень бога на земле.

15 июня.

Решено. Я никуда отсюда уже не уеду, останусь с Анной навеки. Столько лет от мужа ни слуху, ни духу. Мы женимся — закон это позволяет. Я могу здесь заниматься литературной работой так же, как в городе. Даже лучше, и рядом моя вдохновительница.

Смешно — временами я ревную Анну к её прошлому — ревную к мужу…Она вышла за него еще не совсем распустившимся цветком, а он уже имел опыт… Как он с ней обращался… Анна иногда, в минуты откровенности, рассказывала. И все-то ему нужны были деньги — за деньгами гнался… На мой взгляд, ему Анна больше была нужна как рабочая лошадь… Ну, а иногда…

Писательское воображение — обоюдоострый нож. Когда я представляю Анну едва сформировавшейся девушкой в руках мужа — я испытываю глубокую ненависть к нему — задушил бы… Кончается тем, что я изливаю на Анну вдвое и втрое больше ласки против прежнего, становлюсь почти иступленным — и все равно болит…

А может быть, в каждой ласке присутствует боль?

20 июня.

Вот — она началась, новая жизнь! Наша любовь делает с нами чудеса. Мы как будто спали, вели какое-то сонное существование, а теперь проснулись и увидели, как жизнь прекрасна! Все кругом просветлело. А нас тянет друг к другу — хочется прикоснуться… Садимся за стол рядом, да так, чтоб под столешницей, незаметно для других, держаться за руки. Для меня самая большая радость — облегчить ей жизнь, устранить какую-нибудь заботу. Анюта приходит с работы, а у меня обед уже готов — я совсем неплохо готовлю. Только корову еще не научился доить — сердитая, не подпускает… Анюта теперь стала часто смеяться и даже запела. На днях слышал такой разговор: спросила соседка через плетень:

— С чего это ты, Аннушка, соловьем разливаешься? Не муж ли к тебе вернулся?

— Да разве только и радости, что в муже?

— Так-то оно так…

Конечно, деревня уже шушукается про нас. А, трижды наплевать! По вечерам, после работы, когда все убрано, сидим, тесно прижавшись друг к другу на ступеньках второй двери, которая ведет из сеней в огород. Огород на пологом склоне, внизу река, заросшая кустарником, и луг. Иногда в прохладные вечера по лугу стелется туман, он создает иллюзию водной поверхности, и кажется, бескрайнеё озеро заливает мир, никого нет, только мы двое, тесно прижавшись сидим тут, чувствуя тепло друг друга…

Я никогда не подозревал, что моё сердце без конца может изливать любовь и само не оскудевает.

Было за полночь, когда Анна как-то особенно нежно провела рукой по моим волосам, сказала своё обычное в таких случаях «не скучай!» и ушла в свою половину.

Я очень крепко уснул. Так спится после того, как ты испытал длительное, радостное волнение и, наконец, устал. Крепко же я спал, и хотя сквозь сон слышал стуки в наружную дверь, какие-то голоса и даже шум отворенных ворот, через которые въехала какая-то машина, не хватало желания проснуться, открыть глаза.

25 июня.

Наутро меня разбудил мальчик — незнакомый мне нарядный мальчик. На синей, совершенно новой курточке в лучах утреннего солнца ярко блестели металлические пуговицы. Сам он был вымыт и причесан. Я долго вглядывался в его улыбающееся лицо и, наконец, воскликнул.

— Федя, это ты? С чего это ты стал такой нарядный? Еле узнал!

Федя улыбнулся во весь рот и каким-то гордым, я бы сказал победным голосом произнес всего два слова:

— Папка приехал!

Два слова — они испугали, ошеломили меня, как два громадных пса, бросившихся с лаем из-за угла на меня. Нет! Я не дамся… Но мальчик не дал мне опомниться.

— Ты сегодня долго спишь. Мама уже накрыла завтрак. Идем, папа хочет с тобой познакомиться.

Потом не в состоянии удержать своей гордости и радости добавил:

— На собственной машине приехал. Обещал прокатить меня по улице. Саньку и Зинку тоже возьмет. Я с папкой на переднем сиденье, они на заднем сиденье. Ох, маме сколько подарков привез!..

Когда я наскоро ополоснул лицо, вошел в хозяйскую половину — стол был богато накрыт: виднелись различные закуски, красовалась посредине темная бутылка с окутанным серебристым металлом горлышком. За столом сидели двое: он — в полосатой сорочке с расстегнутым воротничком — и Анна — в невиданном ранее на ней платье. Ему можно было дать лет сорок с лишком: моложав, суховат, гладко выбрит, самоуверен. У Анны было совершенно спокойное лицо, такое, как в первые дни нашего знакомства.

— Ну и выдержка! — подумал я. — Знает, что тут может произойти такой скандал, наше «быть или не быть» будет решаться — а спокойна.

— Вот и Алексей Иванович, — сказала Анна мужу.

— Доброе утро! Поздравляю с приездом, — хотел сказать с «возвращением», но запнулся… — не знаю, как ваше имя — отчество.

— Анатолий Дмитриевич, — сказал он, — мне жена говорила, что у нас писатель живет. Очень рад познакомиться.

Завтрак начался.

Муж Анны оказался отличным хозяином — любезно пододвигал мне закуски и потянулся с бутылкой к моей рюмке. Когда я сказал, что не пью — похвалил меня и признался, что сам только изредка позволяет себе рюмку- другую. Потом извинился, что во время завтрака вынужден немного поговорить по-деловому.

Видите — ли, он возвратился домой после долгих лет скитаний, и возвратился не с пустыми руками. Хочет устроить жизнь с тем комфортом, который научился ценить, живя за границей. Дом придется перестраивать. Здесь все будет по-новому. Первым делом бабушку придется переселить в ту половину дома, которую я занимаю. Так что мне придется поискать себе другую квартиру. Он был бы очень благодарен, если моё переселение совершилось бы по возможности скорее. Я ответил, что не намерен задерживаться, и мучительно решал, — в какой именно момент сказать ему, что вместе со мной этот дом покинет и Анна. Но этот момент никак не наступал: разговор шел о заграничном пребывании Анатолия Дмитриевича и крутых зигзагах его судьбы, после долгих лет приведших его к родному очагу. Да, тут еще вбежал Федя.

— Папа, когда ты нас прокатишь по деревне? Санька с Зинкой уже ждут на дворе, а Сашка сейчас прибежит.

— Верно. Обещание надо выполнять. Это имеет воспитательное значение, — засмеялся Анатолий Дмитриевич, вставая со стула.

— Анна, принеси мне пиджак!

Как только он вышел из комнаты, я подбежал к Анне, которая начала убирать со стола, и схватил её за руки.