Страница 44 из 48
«Уж не горе ли какое стряслось с ним?» — порывался Степан спросить, но они уже шли по затихшей деревенской улице, и сосед, как-то странно усмехнувшись, со словами: «Ну, мне сюда», повернул к своему крылечку.
Минуту спустя Степан забарабанил в дверь собственного дома и услышал, как заскрипела половица сеней под босыми ступнями — это могла быть только жена.
— Открой! Это я! — сказал он, не дожидаясь вопроса.
Дверь открылась, и именно так, как он ожидал, почти со стоном: «Степа-а!» жена повисла у него на шее, и руки у нее были теплые, теплые…
Знакомые запахи ударили в ноздри. Он тихо нагнулся над спящими ребятишками, но они так крепко спали, что жаль было их будить.
— Ты голоден? Тебя накормить? — шепотом спросила жена.
— Не надо! Как я соскучился по тебе!..
С чем можно сравнить мгновения человеческого счастья? Может быть, с лунным светом в пышном саду летней ночью? Серебром он рябит на освещенной стороне кустов и крон деревьев и придает манящую таинственность теням. Искрится мелким бисером на посыпанных гравием аллеях, ждущих появления на них вечно меняющейся, вечно влекомой друг к другу пары… Он скрывает недостатки, молодит лица и придает глубину глазам. На озерной глади он строит волшебную дорогу, которой можно восхищаться, но никуда нельзя уйти. Он все окутывает в блеск, притягательность, волшебство…
Такой свет окутал все в избушке Степана — его самого, жену; даже вещи, казалось, заулыбались; даже старая кровать меньше скрипела…
Эх! И до чего же хороша ты, жизнь!
По-разному может вставать человек утром, может он после тяжелого, как свинец, сна только усилием воли заставить протестующее тело спустить ноги с кровати и, проклиная опять куда-то запропастившиеся шлепанцы, отправиться к гнусно пахнущей, загаженной раковине умываться, после чего, выпив холодной воды (кипятить чай некогда: проспал), зашагать на автобусную остановку…
Но можно проснуться и от прикосновения ласковых рук, которые тихонько скользят по телу — тех же рук, которые обнимали тебя ночью… И, открыв глаза, почувствовать, что сон тебе абсолютно не нужен; и хотя в теле осталась какая-то истома, смешанная с воспоминаниями и удовлетворенностью, ты полон энергии и тебе хочется не просто встать, а выпрыгнуть из кровати…
А потом можно пить чай у открытого окна, в которое вливается свежий, чистый, как капля росы на цветке жасмина, деревенский воздух солнечного утра; хорошо, если он попадает на расстегнутый ворот рубашки и приятным холодком заставляет чуточку поеживаться. К такому чаепитию полагаются деревенские сливки, горячие оладьи и легкие шутливые замечания приятного свойства.
Так или почти так пил чай из старенького самовара Степан после первой ночи дома. Уже он услышал все новости, накопившиеся у жены, когда ему вздумалось осведомиться о соседе, с которым вместе возвращался.
— Не стряслось ли что-нибудь у Вани Рябого? Вчера мы с ним вместе пришли — так он вроде сам не свой был.
— Что?! Ты шел вместе с Ваней Рябым?! — у жены округлились глаза и в голосе послышался ужас.
— Да что такое? Ну, шел.
— Так он же повесился два месяца тому назад. Уже сорок дней отслужили!
За столом воцарилось молчание. Так оно и должно было быть: другой, неведомый мир в виде факта его собственной жизни постучался внятно и мощно в его сознание — надо было как-то осмыслить его…
После чая он пошел к вдове повесившегося и узнал, что ночью она видела мужа во сне: он сидел в печной трубе и горько плакал.
Степан не был философом, но не был и ограниченным тупицей, способным только повторять чужие мысли. На обратном пути от вдовы он сделал первые смутные выводы: смерть не конец жизни и жалка доля самоубийцы…
Эти выводы его обогатили: жизнь показалась еще краше, величественнее — конца ей не видно…
Двое влюбленных
Как ни странно, это были муж и жена, и притом не первый год женатые. Бывают же, хотя и редко, такие браки, что двое могут ощутить полноту жизни только тогда, когда они вместе; и стоит лишь одному отлучиться, как другой начинает ощущать мучительную пустоту, недостачу чего-то, равного по значимости воздуху. Напрасно вы будете объяснять это страстностью натур (хотя и без нее не обходится); тут дело в чувстве гармоничности, в чувстве духовного слияния, дающего им необыкновенно хорошее ощущение, я не сказал бы — довольства, но постоянного тихого влечения, которое одновременно получает ЧАСТИЧНОЕ удовлетворение… Такие натуры внешне стареют, как и все, но не замечают своей старости, внутренне оставаясь по отношению друг к другу такими же молодыми, как при первой встрече.
Этих двоих соединила революция и гражданская война 1918 года, война же их и разъединила: зимой 1920 года муж оказался беженцем на китайской территории в г. Харбине, а жена в Благовещенске на Амуре.
На мужа обрушились все напасти, какими был богат переполненный беженцами город: нехватка жилья, безденежье, безработица и смертная тоска по родному краю, по оставшимся там близким… Какая-то благотворительная организация выдала ему поношенный серый, в мелкую клетку, штатский костюм, который был сшит на владельца огромного живота; по мнению товарищей, таким животом мог обладать только хозяин пивного завода или разбогатевший фермер; так и прозвали его — фермерский костюм. На высокой и худой фигуре нового владельца он производил необычайно сильное впечатление на прохожих: они оборачивались и долго провожали его взглядом…
Целыми днями наш герой бродил по городу, расспрашивая, присматриваясь, выискивая возможность устроиться на какую угодно работу. На обед он получал бесплатно кусок хлеба и тарелку щей в столовой беженского комитета и везде натыкался на таких же, как он сам, ищущих, мечущихся людей. И плюс к этому его грызла такая тоска по жене, в какой он не сознался бы и лучшему другу…
Так обстояло дело, когда он единственный раз очутился в комнате один, без посторонних: обычно на ночь все углы комнатенки, где он жил «на паях», были сплошь заняты спящими, а тут — никого…
Тогда он решил испытать способ, о котором читал в какой-то забытой книге: совершить воображаемое путешествие к жене — успех зависел от яркости воображения, от сосредоточенности…
Так как он с закрытыми глазами сидел в кресле, то мысленно встал, как бы ощутив, что опирается на свои ноги, и через кухню вышел на крыльцо, откуда по трем ступенькам спустился во двор. Довольно быстро пронесся по знакомым улицам, проделав все повороты, и очутился на берегу Сунгари, там где она впадает в Амур. И оттуда быстро замелькали знакомые казачьи станицы: Михайло-Семеновская, Радде, Пашкове — а вот и Константиновская, и Благовещенск. По хорошо запомнившимся улицам он несется к своей квартире. Странно: у дверей он даже вспомнил, что надо вытереть ноги… А вот уже он в спальне — ну, конечно, жена легла спать, крепко спит. Он так ясно видит перед собою ее лицо, чуть-чуть приоткрытые губы… Он целует эти губы, вкладывая в поцелуй всю нежность, на какую способна его душа, всю тоску, все желание….
На этом само по себе все оборвалось, возможно, потому, что поцелуй мгновенно отразился на нем физически, и тонкое уступило грубо-материальному. Он ощутил себя безжалостно отброшенным назад на те сотни километров, которые в материальном мире отделяют Харбин от Благовещенска, и почти со стоном раскрыл глаза.
Так или иначе, время все утрясает, выглаживает, убирает старые страдания, чтобы подсовывать новые. Наши влюбленные встретились: жена приехала в Харбин. Когда муж, все же успевший сменить «фермерский костюм» на белую летнюю пару (он выменял ее у барахольщика за старый револьвер, совершив этим акт незаконной торговли оружием), встретил жену на Сунгарийской пароходной пристани У-тун, выяснилось, что в ту ночь, когда он совершал свое воображаемое путешествие, жену разбудил его поцелуй, и она потом долго не могла заснуть.
Знаки огненного пути
Сбитый самолет
Психическая энергия в руках человеческих есть самое страшное оружие.