Страница 103 из 120
Этот день действительно достоин того, чтобы его так долго ждали. На голубое, без облачка, небо если не с радостью, то по крайней мере удовлетворенно смотрят те, кто вот уже несколько дней планировал прыжки и каждое утро вынужден был их отменять. Командиры, поглядев в окно, облегченно вздохнули.
Даже Семаков, отвыкший находить в занятиях что-то, кроме обыденной работы, тоже замечает, что снег сегодня особенно чист, а небо такое голубое, каким оно почти не бывает в здешних местах.
— У тебя, Ваня, прыжки, а у меня на работе все из рук валится, — сказала ему утром жена.
— Хе, — засмеялся Семаков, — знала, за кого замуж шла! — И поглядел в небо: там уже медленно и беззвучно кружил маленький разведчик погоды.
Стоя в очереди за парашютами, Поликарпов вспоминает, как их еще в карантине впервые привели в парашютный класс и поставили перед большим стендом со схемой. Перед строем ходил майор, оглядывал каждого снизу вверх. Когда он остановился перед Поликарповым, тот с удовольствием отметил, что майор ростом меньше него — едва выше ста шестидесяти.
— Я из вас сделаю парашютистов, — ударение майор ставил на «я» и «сделаю».
Майор оказался строг, держал их целый час по стойке «смирно», ходил вдоль, касаясь груди каждого острым кончиком длинной указки.
— Я пилот-аэронавт, — рассказывал он. А на Поликарпова неожиданно напал приступ смеха, он давился, выступили слезы, пришлось зажать нос пальцами, чтобы не прыснуть. — В объятиях у неба в первый раз побывал в шестнадцать лет. С тех пор зарабатываю на хлеб риском.
Майор внимательно оглядел строй, качнулся с пяток на носки.
— Тот, кто прыгает за мной, может быть спокоен: ловлю человека вот этими руками. — И вытянул левую, свободную от указки руку маленькой ладошкой вверх.
Поликарпов не удержался и издал носом какой-то совсем поросячий звук. Майор медленно подошел к нему, пристально поглядел в глаза и быстро сказал:
— Слово «парашют» — французского происхождения, от греческого «пара» — «против» и французского «шютэ» — «падение». И по-французски и по-русски звучит одинаково: парашют. Это — устройство для торможения объекта, движущегося в сопротивляемой среде. В нашем случае объект — парашютист с полным табельным вооружением и снаряжением десантников всех специальностей или без такового общим весом до ста двадцати килограммов, а сопротивляемая среда — воздух. Повторите!
Поликарпов растерялся, но повторил. Майор продолжал, не отводя глаз:
— В комплект парашюта входят: камера стабилизирующего купола, стабилизирующий купол, соединительное звено, камера основного купола, купол, подвесная система с замками, ранец с двухконусным замком, креплением запасного парашюта и гибким шлангом, вытяжное кольцо с тросом, переносная сумка, парашютный прибор основной, парашютный прибор дублирующий, применяющийся в особых случаях, контровочная нить, шнур-завязка, серьга и паспорт. Повторите.
Поликарпов молчал, майор усмехнулся и обвел строй строгим взглядом. Тогда Поликарпов спросил:
— Так что, товарищ майор, если не будет паспорта, парашют не раскроется?
В строю засмеялись.
— Фамилия?
— Рядовой Поликарпов.
— Шутки в парашютном деле неуместны. Вы у меня с корабля прыгнете только после двадцати прыжков с вышки. Я из вас сделаю парашютиста!
Они быстро убедились, что майор Гитник знает наизусть каждую букву технических описаний и инструкций по хранению и эксплуатации парашютов. Никто, сколько ни зубрили они книжечки, не мог запомнить всех этих «усилительных лент прочностью 185 кг ЛТПК 15185», «дублирующих парашютных приборов АДЗУ240, или ППКУ240Б, или КАПЗП240Б», «коушей» или «шлевок с шипом кнопки». Поликарпов принуждал себя сидеть вечерами в казарме над инструкциями, разбираться в рисунках с полотнищами, стропами, лямками. Ему удалось самостоятельно выяснить, что этот странный «коуш» — всего-навсего колечко, подвешенное на петле, смешная «шлевка» — лоскут, нашиваемый на другой лоскут для прочности, а загадочный «авизент» — материал вроде брезента. Эти маленькие открытия даже доставляли некоторое удовольствие. И, странное дело, чем внимательнее он разбирался в деталях парашюта, тем — непроизвольно — все большим уважением проникался к людям, его придумавшим и сделавшим. Необходимость, естественность всех этих лент, шнурков, скоб, пряжек, предохранителей и конусов становилась не только понятной, но и начинала вызывать нечто вроде восхищения.
Теперь Поликарпов испытывает к майору откровенное почтение: он уже знает, что когда-то пилот-аэронавт Гитник выпустил на первый в жизни прыжок их командира полка, тогда еще курсанта воздушно-десантного училища.
При одном взгляде на парашютную вышку к горлу Поликарпова подкатывал противный комок, перехватывало дыхание, так что становилось трудно дышать.
Готовя к прыжкам, их каждый день приводили к вышке в дальнем углу десантного городка, громоздящейся над макетами кораблей, напоминающими скелеты китов, над площадками для швартовки техники, трамплинами, стапелями, лопингами. Солдаты нехотя — Поликарпов не знал никого, кто бы делал это с охотой, — поднимались по крутому трапу на тридцатиметровую высоту, влезали в подвесную систему, стучали сапогами на металлической верхней палубе, где почему-то даже в безветрие гуляли крепкие сквозняки, смотрели сверху на вытоптанный круг, надвигали береты на брови, чесали затылки, что-то бормотали, потом, сознавая, что прыгать хочешь не хочешь, а надо, бросались вниз, громко вспоминая маму, ничего не успевали понять за секунды снижения, редко удерживались на ногах при приземлении, огрызались на подначки товарищей, а уже через минуту, отряхнув с курток грязь, точно так же подначивали слишком долго возившихся на верхней палубе. Прапорщик из парашютного класса, всегда присутствовавший на их занятиях, подзуживал вместе со всеми, однако сам почему-то так ни разу на вышку не полез. Однажды они все-таки спросили его об этом, и тот откровенно рассмеялся:
— У меня почти тысяча прыжков. Уж как я только не прыгал, готов прыгать каждый день по десятку раз, но… только с корабля. С любого, но с корабля. Мне легче в клетку со львом войти и поцеловать его, чем прыгать с вышки. А вы, ребята, прыгайте, если майор Гитник приказал!
Поликарпов прыгал ровно двадцать раз: майор оказался памятлив. Сержант аккуратно зачеркивал в тетрадке палочку после каждого его прыжка. Но и на двадцатом прыжке так же мутило в животе и противно слабело под коленками, как и на первом.
— Это что! — смеялся прапорщик. — Скажите спасибо, что теперь с аэростата не сбрасывают. — И рассказывал, как прежде прыгали из болтающейся на ветру корзины.
Поликарпов очень живо представлял себе аэростат, его раскачивающуюся на почти километровой высоте гондолу, землю с человечками-муравьями и бесстрашного аэронавта, хозяина воздушного шара майора Гитника.
— Ноги отказывали, — рассказывал прапорщик, — в животе щекотало. Таких, кто забивался под лавку и отказывался прыгать, полно было. Меня самого за шиворот выбрасывали. Чего ж тут стыдного!
На аэродром едут молча. Еще полчаса назад солдаты возбужденно вспоминали предыдущие прыжки. Все в прошлом выходили лихими парашютистами… А теперь молчат. Сидят на лавках, тесно прижатые друг к другу, одинаковые, точно пуговицы на шинели. Сидят, прикрыв глаза или уставившись в одну точку с отрешенным видом. «Испугались, что ли? — размышляет Поликарпов. — С чего бы это? Мы ведь бойцы!» Он усмехается и оглядывает соседей — и в самом деле, черт возьми… Но здесь же что-то заставляет его подумать и о не раскрывшемся вдруг парашюте, о гаснущем под попавшим на него товарищем куполе, о запутавшихся стропах, о подвернутой на кочке ноге… Он легко успокаивает себя: «Здравствуйте, в первый раз прыгаю с разведчиками, и обязательно что-то случится?»
Он думает, о чем напишет после прыжка. «Все было обычно и просто, как положено в настоящих войсках. Все ваши родительские беспокойства вызвали бы теперь у вас самих только улыбку. Десантник в воздухе чувствует себя легко и спокойно. Это дается опытом».