Страна Изобилия

— Товарищ капитан, — официальным тоном начал шофер, — разрешите спросить, принято ли решение о личном составе?

— Я ничего не слышал.

Шофер подумал, сказал:

— Извиняюсь, можно?

Капитан кивнул. Шофер снял комбинезон и вошел в дом через вход для обслуги. Может, к тому времени, когда он вернется, “волга” уже превратится в “москвич”. А то и в велосипед.

В кухне он обнаружил повариху в состоянии неестественной бездеятельности: она сидела на стуле у стола и взирала на остатки семейного завтрака, судя по виду, почти не тронутого. Когда-то она готовила тут еду для банкета по случаю семидесятилетия начальника. Сооружала канапе для президента Финляндии и министра иностранных дел Китая. Ей доставались лучшие объедки в стране: то, что ел Никита Сергеевич, два вечера спустя ел ее муж.

— Ничего не слышала? — спросил шофер.

— Нет, — ответила она.

Может, у нее другое положение, не как у него. Она готова для Никиты Сергеевича с 54-го года, он возил его с 48-го, однако не исключено, что она останется в доме, а он отправится за самим, или наоборот.

— Выпить не найдется? — задал он вопрос наудачу.

— В буфете, — сказала она. — И мне тоже налей.

Они опрокинули по рюмке.

— Говорят, он даже не сопротивлялся, — сказала она. -

Сдался, да и все.

Шофер крякнул. Как все это пойдет, этот так называемый выход на пенсию, никто не знал. Прежде такого практически не случалось. Высокие начальники умирали на посту, или их арестовывали. Такого, чтобы они выходили на пенсию и отступали в тень, не бывало — во всяком случае раньше. Все понимали, что в прошлом, стоило человеку упасть, он тащил за собой всех домочадцев, жену, родственников, референтов, обслугу — все они вращались в водовороте вокруг стока, куда провалился их вождь; но эта новая участь — насколько тут засасывает? Что станется с ними со всеми, раз начальник решил не сопротивляться?

От выпивки хотя бы притупилась острота тревоги. Он снова вышел из дома. “Волга” стояла все там же. Он догадывался, что таким образом кто-то хотел что-то продемонстрировать. Недавно поднялась шумиха, когда начальника потянуло на экономию и он попытался урезать количество машин экстра-класса в распоряжении аппаратчиков; теперь у всех кадров средней руки будут “волги”, “волги”, “волги”, повсюду, по всей стране. Посмотрим, как тебе самому это понравится, вот что они хотели сказать.

Помыть ее, что ли, эту чертову машину? Он как раз доставал ведро, как вдруг входная дверь дома открылась, и все собравшиеся во дворе обернулись посмотреть. Вышел начальник с сыном, который поддерживал его под локоть, словно поводырь. Лицо у Никиты Сергеевича посерело, вид у него был пораженный — мышцы вокруг глаз и рта одрябли. Двигался он неуверенно. Шоферу он всегда казался воплощением власти: толстый указательный палец, когда он что-то объясняет, тычет в воздух, а то и в плечо собеседника; голос в любом помещении звучит громче всех. Внезапно на его месте оказался толстый старик. Толстый и нерешительный. Штаны у него были поддернуты на живот, как у крестьянского деда, приехавшего в город. Шофер кинул сухую замшевую тряпку, которую держал в руке, в пустое ведро; она ударилась о днище с сердитым стуком.

К самому подскочил капитан охраны. Он был гораздо выше Никиты Сергеевича, но с уважением склонил голову.

— Доброе утро, Никита Сергеевич, — сказал он. — Мельников, ваш новый комендант. Вы меня не помните, я работал в правительственной ложе во Дворце спорта. Я вас там часто видел. Какие будут распоряжения? — Он помахал рукой в сторону “волги”. — Может быть, на дачу съездить хотите?

— Здравствуйте, — медленно произнес начальник и пожал Мельникову руку. — Работа вам скучная досталась. Я же теперь бездельник. Не знаю, чем себя занять. Вы со мной от скуки помрете. А вообще-то вы правы. Чего тут сидеть? Поехали.

Тут все они набились в “волгу”, Хрущев с сыном, инженером по самолетам, на заднем сиденье, Мельников впереди, рядом с шофером. В “волге” было порядочно места, но меньше, чем в представительской машине, и когда туда влезли четверо мужчин, стало казаться, что машина забита под завязку. Все сидели в тесноте, Никита Сергеевич к такому не привык. Шофер видел в зеркальце, как он поводит плечами, поглядывает по сторонам, удивленно, как животное в незнакомом загоне. Шофер возился с ключами. По правде говоря, он успел привыкнуть к “ЗИЛу” с его замечательной автоматической коробкой передач. Он уже давненько не водил машину с ручным переключателем. Он старался изо всех сил, но, когда выруливал через арку на Воробьевское шоссе, раздался скрежет. Да и капот был гораздо короче, чем тот, к которому он привык, притом более покатый. Прямо перед собой, буквально сразу за скачущим оленем — эмблемой ГАЗа, Он видел каждую трещину в асфальте. И чувствовал тоже: у “волги”, в отличие от “ЗИЛа” с “чайкой”, рессоры не такие хорошие, дорожное покрытие ощущается. За угол, к перекрестку, где на Мосфильмовской улице царил предсказуемый сюрреализм — сегодня тут группа статистов, одетых в эсэсовскую форму, болтала с дамами в бальных платьях с локонами. А он застрял на светофоре! Стартер бесплодно пыхтел, он все жал на дроссель, и двигатель завелся, лишь когда снова загорелся красный. Дождавшись зеленого, “волга”, освободившись, рванула вперед, выдав очередь унизительных чихов.

— Что за хуйня, — пробормотал он, имея в виду не только перекресток.

— Полегче, — резко взглянул на него Мельников.

— Да оставьте его в покое, — сказал начальник с заднего сиденья.

Потом — по мосту через реку, на север, за город. Внезапно он засомневался, ехать ли по специальной полосе, но Мельников не изменился в лице, не дал никакого сигнала, так что он перемахнул через белые линии — границу привилегий — и нажал на газ. “Волга” разгонялась, жалобно скуля.

На даче Мельников вежливо попытался идти позади Хрущевых, когда они отправились гулять по любимому маршруту Никиты Сергеевича, но начальник позвал его вперед. Шофер, прислонившись к машине, наблюдал за тем, как они перешли ручей, потом зашагали по кукурузному полю соседнего совхоза. Руки Никиты Сергеевича поднялись, он начал жестикулировать — наверняка читал Мельникову лекцию о том, как правильно выращивать кукурузу. Он стал самим собой. Но потом резко уронил руки, снова съежился. Через минуту он повернул назад, зашагал в бледном свете осеннего солнца к машине. Двое других последовали за ним, не так быстро, Мельников — с внимательно склоненной головой.

Никита Сергеевич прислонился к машине рядом с шофером.

— Никому я теперь не нужен, — сказал он в воздух. — Что же мне делать без работы? Как же мне жить?

Невыносимо было видеть его таким подавленным. Шофер вытащил сигареты.

— Курить не желаете, Никита Сергеевич?

— Я должность потерял, а не мозги, — рявкнул начальник. — А ну убери это говно.

Так-то лучше.

2. Кисейным барышням тут не место. 1965 год

Эмиль плеснул на голову холодной воды из крана и пробежал руками по голому своду черепа, стряхивая обжигающие капли. Он обгорел. Голова была словно печеное яйцо, безобразно розовая, с обвисшими курчавыми крыльями по бокам. Обычно, льстил он себе, его ранняя лысина выглядела признаком достоинства — даже своего рода выставкой мозговых данных, выгодно подчеркивая гладкую оболочку, в которую заключен ум, благодаря которому он, еще такой молодой, стал заведующим лабораторией, директором института, членкором. Женщины как будто не возражали против этой перемены. Да и студенты, если на то пошло, стали больше с ним считаться. Но сейчас он внезапно показался себе смешным. Он вытерся полотенцем. Насекомые, чьих названий он по-прежнему знать не знал, наяривали июльские мотивы на лужайке у правительственной дачи, а из большой комнаты доносился столь же неутомимый гул референтов министра, громко озвучивавших то, что в данный момент было, по их мнению, у министра на уме. Он промокнул брови. Пора возвращаться туда, внутрь.