Страница 324 из 353
— «Тройка мчится, тройка скачет»! — подал условный сигнал Стабилизатор.
— Все! — прервал лекцию инспектор Бел Амор. — Вот ваши документы, вот ваша декларация…
— Но я еще не закончил. Я не ответил на ваш главный вопрос — зачем мне столько говна?
— Я уж как–нибудь сам отвечу за вас перед начальством. Проваливайте! И побыстрее! Но знайте: я все понял. Я понял, в чем тут подвох. Если вы задержитесь еще на минуту, я буду вынужден вас задержать, и вы не отделаетесь так просто, как в прошлый раз. Проваливайте на все четыре стороны! Я совершаю служебное преступление, отпуская вас, но не имею к вам никаких претензий. У меня к вам личная душевная просьба — проваливайте!
— У вас из–за меня могут быть неприятности? — засочувствовал Хрен Поймаешь.
— Вон!
Бел Амор уже сам слышал грохот тройного фотонного двигателя. Новое начальство, как и положено, катилось на служебной «тройке» прежнего начальства. Какой говнорал не мечтает стать говнолиссимусом?
Сейчас начнется, с тоской подумал Бел Амор. Сейчас что–то начнется. Очередная жизненная перемена. Состоится суд присяжных заседателей. Под судом Бел Амор еще не был.
В жизни все надо попробовать — и суд присяжных заседателей тоже. Его, понятно, засудят и зашлют куда–нибудь на Внешнее Гузно Вселенной говняров кормить, иголкой говно жрать и убирать говно из–под какого–нибудь местного Сранозавра–Рекса. Но и там найдутся свои тихие радости и хорошие стороны особенно в месяце говнябре, когда в дерьмучем лесу медленно растут говноежки, расцветают анютины унитасски и какует какушка. Свеженовато. В говнесах говнолуние. На говнопаде светят Пургены, где–то тихо–тихо играет семисрунная гитара.
Нет, жить можно…
Да, жить можно везде!
— Кде оно?! — прервал лирическое настроение Бел Амора истошный вопль генерал–майора фон Говняева–Пугерра, которого под белы дрожащи ручки выводили из «тройки» говноведисты–говнохранители.
Инспектор Бел Амор решил высокомерно молчать. О чем говорить с генералом, который решил выслужиться не на войне, а на говне?
— Кде оно?!
Бел Амор глядел вслед уходящему в нейтральный космос трудяге «Золотарю». Хрен Поймаешь был уже вне опасности.
— Кде оно?!
— Что именно, Ваше Говнородие? — боязливо спросил Стабилизатор.
— Кофно! — орал фон Говняев–Пугерр. — Что пыло на порту вон того сфесдолета?
— Регалии, Ваше Говносходительство, — отвечал Стабилизатор. — Регалии всех рвемен и ранодов.
— Фекалии, — мягко поправил его Бел Амор, воротя нос от генерала–майора. — Ты опять перепутал буквы, мой друг. В томто и фокус — не регалии, а фекалии всех времен и народов. Фекалии — те самые, похищенные из Транснациональной Говнологической Кунсткамеры.
— Кофно!!! — заорал на Бел Амора генерал–майор фон Говняев–Пугерр.
— Кто «говно», Ваше Говнятельство? — мрачно переспросил Бел Амор.
— Ты — кофно!!! — орал новый начальник. — Почему приказ не фыполнил?!
— Сам ты говно! А от говна надо избавляться, — отвечал Бел Амор, когда говешники–говнохраны тащили его на психиатрическую экспертизу. — Есть многое на свете, друг Горацио, что не подвластно говноженной декларации. Человечество, смеясь, расстается со своим говяным прошлым… Кто это сказал, не припомнишь?
— Марл Какс! — вспомнил Стабилизатор, которого волокли на капитальный ремонт.
И последнее…
Суд присяжных заседателей оправдал инспектора Бел Амора после того, как адвокат задал Высокому Суду один–единственный вопрос:
— Говнода говняжные засератели!.. Тьфу, черт… Господа присяжные заседатели! Кому из вас охота копаться в позапрошлогоднем дерьме?
И господа присяжные заседатели, не совещаясь, единодушно ответили:
— Не говновен!.. Тьфу, черт… Не виновен, то есть!
Коллеги Бел Амора встретили решение Высокого Суда аплодисментами — тем более, что генерал–майора фон Говняева–Пугерра за говнистость характера уже перевели с понижением на другую должность — кажется, заведовать Центральной Галактической Канализацией.
Лицо инспектора Бел Амора сияло, как у какого–нибудь Его Сиятельства. А ЭТО СЛОВО Бел Амор никогда в жизни уже не произносил — так наелся он ИМ в этот исторический вечер, когда из Транснациональной Галактической Кунсткамеры при его попустительстве были похищены все образцы нашего родного говна, и в Галактике с тех пор стало хоть не намного, но чище.
Киев, 19–25 августа 1991
БЕСЫ, или В ПОГОНЕ ЗА БЕССМЕРТИЕМ
В своей далекой юности (когда в результате природного катаклизма от внезапной анемии продольных мышц захлопнулись створки галактики Устричного Архипелага) Бел Амор оказался без средств к существованию и стал самым бесталанным существом из всех тамошних бесталанных. В этом свернутом подпространстве он испытал сильное потрясение, обнаружив у себя отсутствие всяких талантов — если отсутствие вообще можно обнаружить. Обычно он лежал на раскладушке в своей комнатушке и от нечего делать рифмовал названия окружавших его предметов: «комнатушки — кружки — раскладушки — девушки…» и т. д. Слово «девушки» в этом рифмованном ряду было весьма сомнительно, — но с девушками Бел Амору так не везло, что уж эту погрешность можно ему простить.
Купил чернил, каждое стихотворение записывал каллиграфическим почерком на отдельной странице, заглавные буквы украшал вензелями, страницы подшивал в канцелярскую папку. Так потихоньку создавался поэтический цикл под общим названием «Створки Устрицы, или Свернутое Подпространство». В самом названии был подтекст. Лирические строки сменялись там горькой иронией, философские размышления сочетались с бытописательством, а внешняя занимательность сюжета прикрывала глубину второго плана.
Все как у людей.
Попробовал поступить в Литературную Штудию и с душевным волнением представил на творческий конкурс свою канцелярскую папку. Ответ Специалистов был единодушным: ритм соблюден, концы зарифмованы (хотя почему «раскладушки — девушки»?!), содержание присутствует, таланта не наблюдается. Бел Амору было рекомендовано проявлять способности и специализироваться в какой–нибудь другой профессии.
Бел Амор не сдавался. Нужно было срочно нарабатывать социальный статус и продолжать Подавать Надежды, иначе ему грозила высылка в Бесталанные Кварталы. Он начал веером рассылать стихи по редакциям, но рукописи или пропадали, или же возвращались с краткими рецензиями: «Не то», «Не пойдет», «Нуждается в доработке».
Или совсем уже загадочное:
«Я очень устал, завтра ухожу в отпуск».
Бел Амор ничего не понимал. Ему не с кем было поговорить, некому было поплакаться в жилетку.
Однажды его канцелярская папка случайно попала к одной старой ученой ведьме в синих чулках. Старушка была специалистом в Героическом Эпосе Первых Талантов и, значит, разбиралась в поэзии. Настоящий шерстяной синий чулок. За свою долгую жизнь старушка перечитала столько всякого текста, что у нее выработалась привычка читать между строк, и поэтому ей все время что–то мерещилось. Она одна сжалилась над Бел Амором и назначила ему аудиенцию. Наверно, ей тоже не с кем было поговорить.
— Зачем вы пишете стихи? — сходу спросила она.
Бел Амор не был искушен в ответах на подобного рода вопросы. Он еще не знал, что эти вопросы задаются только для того, чтобы самому же на них отвечать.
— Хорошо, поставлю вопрос иначе, — обрадовалась Ученая Ведьма. — Чего вы вообще хотите достичь?
(Вопрос все из той же оперы.)
— В жизни? — уточнил Бел Амор.
— Да, конечно.
«Чего же он хочет в жизни?» — задумался Бел Амор о себе в третьем лице, но, кроме «раскладушек — девушек», опять не нашел достойного ответа.
— Значит, вы не знаете, чего хотите! — с восторгом заключила Ученая Ведьма. — Тогда отвечу за вас. Вы, как и все, хотите стать бессмертным, но с таким отношением к делу у вас ничего в жизни не получится. Поживете и исчезнете! Искусство должно быть здоровым и светлым, а у вас жизнь напоминает помойную яму. Конечно, так оно и есть, но все об этом и без вас знают. У вас извращенный вкус, и вы извратите вкус у читающей публики. Вы вульгарны настолько, что не стесняетесь даже таких выражений… Вот, я отметила на восьмой странице, цитирую: