Стоунхендж

– Коня можно, – ответил рыцарь сурово.

– Почему?

– Я с высоты его седла утверждаю истинную веру. Такой конь не может быть орудием дьявола. Да ты посмотри, какой красавец!.. Сэр калика, а ты уверен, что ехать через лес?

– Вся Европа покрыта дремучим лесом. Как и твоя Британия. Это не сарацинские пустыни, отвыкай. Здесь куда бы ни поехал, все равно через дремучий лес. Но сейчас осень, дороги здесь уже протоптали. Это весной ни пройти, ни проехать…

– Кто протоптал?

– Сперва бродяги вроде нас, ну всякие там нищие, странствующие рыцари, изгои, сумасшедшие, потом и просто торговые люди.

Томас перекрестился:

– В лес так в лес. Просто не люблю, когда из кустов выпрыгивают всякие лохматые, с ножами, ну вроде тебя. Вздрагиваю, что недостойно рыцаря. Все-таки я башню Давида брал, на стенах Иерусалима дрался…

Лес впереди вырастал дремучий, густой, непроходимый. Тропка ныряла под низкие ветви, тут же исчезала, как в барсучьей норе. От стены деревьев за сотню саженей тянуло прохладой. Могучие стволы были темные, приземистые, сумрачные. Даже густые кроны выглядели темнее обычного.

Ехали весь день, только в полдень дали коням короткий отдых, наскоро перекусили сами, не разводя огня.

Томас поинтересовался:

– А эта страна как называется?

Олег удивился:

– Ну и память у тебя! Я ж говорил, Русь.

– Это я помню, – отмахнулся Томас, – но Русь вчера была, даже позавчера… А сегодня по чьей земле едем?

Олег хмыкнул:

– Тогда у тебя язык заморится спрашивать. Хоть на коне скачи, хоть улитой ползи, хоть птицей лети – все одно Русь будет и завтра, и послезавтра, и послепослезавтра. А княжества… Они ж все Рюриковичам принадлежат. У одного брата – одно, у другого – другое, у третьего – третье… А все вместе – Русь. Рюриковская Русь.

Томас молчал, поглядывал недоверчиво. Сказал наконец с сомнением:

– Дивны дела твои, Господи… В нашем войске был отряд доблестного сэра Родослава, отважного воителя и веселого рыцаря. Его люди отличались силой, дисциплиной, воинским умением. Все дивились, как они без ропота переносят невзгоды. Теперь припоминаю, то же вооружение и доспехи видел. Это что ж, они явились из этих земель?

– Скорее всего, даже из этого города. Вятичи, к примеру, тоже ходили в те походы, но у них оснастка другая.

Томас несказанно удивился:

– И вятичи из этих земель? Никогда бы не подумал. Я считал их викингами. Они стояли слева от герцога Тулебского, прикрывали фланг короля Генриха Синезубого. Тоже отважные и свирепые воины! Воистину дивны дела твои, Господи!

Когда седлали коней, Томас представил себе, какую дальнюю дорогу надо одолеть, сколько лесов, болот, городов и весей впереди, вздохнул, сказал в сердцах:

– Что не пойму: ты колдун немалой силы и ты не пользуешься своей мощью! Ну разве что когда совсем припрут к стенке. Да и то ты чаще готов помереть, чем колдануть. Для меня это все равно что иметь двух быстрых коней, а идти за ними пешком, глотая пыль! Тебе ж все равно гореть в геенне огненной! Так чего же страшиться еще?

Он думал, что калика не ответит, обычно таких разговоров избегал, но сейчас волхв был в хорошем расположении духа. Засмеялся:

– Я бы сказал, что это обет, это тебе б все объяснило. Верно?

– Ну…

– Так вот, это в самом деле обет. Не перед демонами, правда, как ты размечтался. Перед собой.

– Но зачем?

– Как тебе объяснить… Представь себе, что я тоже хочу достичь царства божьего. И я иду верной дорогой. Но всякое использование магии отбрасывает меня назад, во тьму. В магии много нечестивого… не в том смысле, как ты понимаешь, но общий смысл ты уловил… В магии все от слепой веры, а я ненавижу слепую веру, в магии рабства не меньше, чем в христианстве. Я чувствую себя опозоренным, когда спасаю свою шкуру магией. Ты прав, иногда легче умереть, чем чтобы тебя спасали те, с кем ты борешься…

Томас смотрел широко раскрытыми глазами.

– Тогда в тебе больше рыцарства, чем в любом из паладинов Круглого стола!

– Томас, на самом деле я стерпел бы и стыд, и позор, мало ли что пришлось вытерпеть раньше, но пользование магией топчет большее, чем жизнь. Оно топчет грязными копытами всю цель моего бытия! То, ради чего я живу.

Словно небо раскрылось над Томасом. У калики, оказывается, свой крест, который ему, рыцарю и воину Христа, даже не представить! Только самый краешек увидел, ощутил, и то оторопь берет. Опасный с ним противник едет, опасный…

К вечеру ветерок стих, в неподвижном воздухе повисли ароматы поздних трав, опавших листьев. Огромный багровый шар медленно опускался к краю земли. Угольно-черные тени двигались по темно-багровой земле впереди всадников, удлинялись, сливались с тенями скал, камней и деревьев. Мир был дик и неведом, только они двое да кони казались живыми в этом мире.

Небо постепенно темнело. Сперва на нем высветился едва заметный серп, затем заблистала одна звездочка, другая. Теперь Томас и Олег ехали под темно-синей чашей, края которой опускались на края земли.

К ночи в редком березняке наткнулись на торговых гостей. Те поставили телеги с товаром кругом, развели костер, натаскали сушняка. К ночи готовились основательно, неожиданностей избегали…

На треноге уже булькал и звенел крышкой огромный котел, на горячих углях да тонких прутиках со снятой корой жарились широкие темные ломти. Запах жареного мяса с заморскими специями ожег ноздри. Томас шумно сглотнул слюну, а конь под ним тут же ускорил шаг, словно спешил съесть его раньше хозяина.

– Приветствуем вас, благородные сэры, – провозгласил Томас в пространство, явно не зная, как обратиться к торговым людям. – Мир вам и благословение Господне!

На них смотрели с любопытством. Один из купцов поднялся:

– Мир и вам, ежели не шутите. Впервые вижу попа в железе! Ночь на дворе, оставайтесь с нами. Ежели что, защитим.

Томас побагровел, начал надуваться, но Олег сказал кротко:

– Спасибо, добрые люди. Мы переночуем с вами.

– Издалека?

– Очень.

Больше вопросов не задавали. Не хочет человек говорить или не может – его дело. Нельзя считать деньги в чужом кармане, как все любят, нельзя выспрашивать чужое, хоть и очень хочется. Захотят – скажут.

Томас достал из своих мешков сало и круг сыра – негоже только на чужое рот разевать, а свое прятать, – у купцов нашелся кожаный мешок с брагой, пустили по рукам вкруг костра. После трапезы пошел осторожный разговор о том, кто такие и куда путь держат.

Вопросы задавались так, чтобы легко дать уйти от ответа. Мало ли чего, в лесу могут жить разные люди, никого задевать не стоит. Время смутное, князья на все накладывают лапу, чужеземные миссионеры рыщут, одни пытаются в другую веру перевербовать, другие склоняют князей к тесным союзам то с Казимиром, то с половцами, то еще какие цели у них темные, далеко идущие. Что на пользу им, купцам, сразу и не сообразишь, так что лучше никого не задевать, а там приглядимся, прислушаемся, принюхаемся, где-то что – да обломится.

Когда мешок с бражкой опустел наполовину, пошел степенный и мудрый разговор о том, как обустроить Русь, как жить будем, как наконец-то установить мир и порядок на землях, где всегда был беспорядок, где только обещали порядок, куда в давние времена зазывали даже немцев, чтобы те навели порядок, но даже и у тех пошло вперекосяк: это Русь, а не ихняя Неметчина.

Калика задвигался, спросил:

– Немцев?.. Это Рюрик-то немец?

– Немчура, – подтвердил купец. Подумал, почесал голову. – Или жид, теперь не дознаешься.

В самый разгар веселья, когда Томас уже намерился попытать счастья в игре, ибо в игре да в дороге познаются люди, в игре да в бане все равны, играть – не воровать, как внезапно зашумели верхушки деревьев. Воздух задрожал, вспыхнули и погасли синие искры. С треском ломая ветви, на землю падал сук, не сук – целая колода.

Гукнуло, колода оказалась выдолбленной изнутри. Люди ахнуть не успели, как оттуда вылезла, как огромный жук-короед, сухонькая старушка. Лицо было сморщенное, как печеное яблоко, рот беззубый, но глаза смотрели зорко. Суетливо отряхнулась, в растрепанных седых космах застряли древесные крошки, будто в самом деле грызла дерево.