Страница 4 из 12
Кончилось все даже внезапнее, чем началось. Кончились грохот и шипение, кончились оскаленные лица стрелявших в нас, кончились тяжелые шлепки падающих тел. В глубине зала еще осыпались какие-то кульки и коробочки, где-то текла из пробитых банок и канистр какая-то жидкость. За дымом мелькнула быстрая тень, но не успел я поднять "локуст", как из-за плеча опять коротко рявкнула очередь, и тень медленно обрушилась в прилавок, в последней судороге вспахав пулями пол перед собой.
Я оглянулся и чуть ли не свистнул от удивления. Уж кого-кого, а этого Каневски я не ожидал здесь увидеть. Но за правым плечом у меня стоял именно он, опять неуклюже и как-то смущенно держа дымящийся "локуст". На лице его было отрешенно-сожалеющее выражение. А слева приближался Джобер, шатаясь, как пьяный. Он пинал ногами лежащих и делал контрольные выстрелы. Лицо мальчишки безобразила маска неестественного, звериного счастья.
Где-то на улице уже ныли, как зубная боль сирены и лязгали гусеницы танков и бронеходов. Мы забирались в свой бронеход медленно и тяжело, и последним, как водится, подошел к машине Каневски. Он вдруг заинтересовался чем-то на полу, поднял небольшую пеструю коробку около стеллажа с игрушками. Покопавшись в кармане, он вытащил какую-то мелочь, и положив монеты на прилавок, заспешил к бронеходу.
– Ну вот, капитан, смотрите – все время некогда было заглянуть в магазин – сыну купить что-нибудь, а тут…
Я заметил у него на груди алое пятнышко лазерной подсветки и протянул руку, чтобы отдернуть его из-под прицела. Но было поздно – комбинезон прорвала пуля снайпера, и Каневски сполз по борту бронехода. У меня в руке оказалась легкая цветастая коробка солдатиков…
Когда, прочесав всю округу и закончив формальности с представителями торговой фирмы, чей магазин мы разгромили, я опять уселся на свое место в бронеходе, что-то попалось мне под руку. Это была та самая коробка. Я поднес к свету картонку, и увидел надпись "Борцы с мафией, 6шт., с ручным пулеметом и рацией". Ниже – название фирмы-производителя, цена и дата выпуска. Сегодняшнее число – оно началось шесть часов назад. Я почему-то вспомнил: "Смотрите, капитан, какая оперативность…" Шесть часов назад Каневски был жив, а к Джоберу я относился еще как к человеку.
Что-то показалось мне знакомым в картинке на коробке с солдатиками. Я вытряхнул пластиковые, размером в палец, натуралистически раскрашенные фигурки на ладонь, и чуть не уронил их: В руке у меня был я сам. Рядом, такой же неуклюжий, как был в жизни, оторвал ногу от подставки Каневски, в классической позе с автоматом наперевес, упираясь широко расставленными ногами в подставку, на ладони лежали Джобер и другие юнцы. Пластмассовые игрушки. Они сделали пресс-формы по видеопленке, и теперь на меня с ладони смотрели добротно сделанные пластиковые масочки игрушечных солдатиков. Нескольких из них уже нет – я отодвинул их пальцем в сторону, и сверху опять лег печально-стеснительный Каневски. Солдатики…
Механик-водитель рванул с места, и бронеход выехал из витрины в наполненный мертвенно-праздничным неоновым светом город.
ДЕЗЕРТИРЫ. ГОД 2042, ЗЕМЛЯ….
Закон 1735, III-в о мерах против предателей общества был принят 9.VII.2041 и предусматривал высшую меру наказания за попытку эмиграции с Земли…
Год за годом мне снится одно и то же: жирный блеск реки, схваченной джунглями в когтистые зеленые лапы, и пятнистые боевые вибролеты "Мессершмитт-Бельков-Блом 799", почему-то беззвучно уходящие вдаль от гигантского костра старой хижины. Назойливо крутится в голове вместо их звенящего визга старинная мелодия: "На далекой Амазонке не бывал я никогда…".
А я бывал. И на Амазонке, в двадцать первом, – интерпатруль, и на Сицилии в тридцать восьмом, – итало-сицилийская война с мафией. Теперь вот здесь – "таможенник".
Амазонка… Тогда, у реки, меня вытащили полумертвого, с вторым приступом лихорадки и двумя личинками на левой лопатке. Следы от их гнезд в моем мясе побаливают в дождливую погоду. Такую, как сейчас, когда я проснулся в качающемся кресле рядом с механиком-водителем таможенного бронехода.
Лязгая траками по асфальту, он мчится по городской улице. Получены сведения, что некий Стропарев, Анатолий Алексеевич, задумал эмигрировать с Земли вместе с женой и трехлетним сыном. Скоты продажные, хоть бы ребенка пожалели, если своя жизнь не дорога. Захотели променять нашу родную планету на космический рай. Ничего, они его получат. Истинное наименование нашей организации затерялось в бумагах, даже я не сразу его вспомню, но зовут нас "таможенниками" по поговорке – "За выезд в рай взимается пошлина в размере жизни". Правда, непонятно, откуда взялась уверенность, что там – рай? Чужие планеты, всякий сброд, бежавший от правосудия – те же сицилийские недобитки, ни порядка, ни государства – закон джунглей. Общество вырастило, воспитало тебя, спасло от ядерной войны, экологической катастрофы – в этом я лично участвовал, громя целлюлозные банды на Амазонке. Чего еще надо? Работай, реализуй свои возможности, отдавай долг обществу. Так нет, бегут, как крысье поганое, и растаскивают Землю по ниточкам. Что самое страшное – нас, сдерживающих этот поток человеческих помоев, ненавидят, боятся те, ради кого мы делаем свою тяжелую работу. Вчера, когда я остановился во дворе около песочницы, где копошился забавный малыш, его мать с криком: "Ты с кем разговариваешь, это же таможенник!", Унесла отчаянно заревевшего карапуза. Такого страха я еще не видел. Нами уже пугают детей, как волками. Волки. Волки – санитары леса, то есть общества, – так орал Бэйтс, опять надравшись. Надо будет вышибить его из таможни, чтобы не позорил звание. Из-за таких нас и ненавидят. Ну, и еще доносы. В деле Стропарева тоже прочерк – "данные доносителя неизвестны". Нам, исполнителям неизвестны. Потому что были случаи – как с сумасшедшим Фуэнтесом, который построил всех доносчиков во дворе городской Таможни, нацепил им все запасы орденов и медалей и расстрелял. Я до этого еще не дошел, но тоже симпатии к доносчикам не испытываю.
Бронеход оседает на передние катки, резко затормозив у дома. Мои ребятишки посыпались из люков, башенные стрелки водят стволами лазеров по фасаду, готовые прикрыть нас – можно напороться и на это.
Сапоги грохочут по лестнице. Квартира N153. Звонок. Испуганный женский голос: «Кто там?». Отвечаю: «Открывайте. Таможня.». Яростный мужской возглас перекрывает стон женщины, из двери летят щепки от пуль, проходящих в сантиметре от меня. Четыре кубика пластиковой взрывчатки на замке и петлях срывают дверь. В конце коридора мужчина с двух рук стреляет из пистолета. Короткая очередь из «локуста» Джонни Сименса разбивает ему руку, и пистолет – АПС конца прошлого века, отлетает в сторону. Сименс и Котельников волокут его в комнату, где перепуганная женщина с крошечным ребенком вжимается в примитивный генератор переброски. Штейнхофер вытаскивает ее из машины, которую разносит длинной очередью.
Комната забита людьми, пластами плавает прозрачный дым. Я пишу протокол под тихое всхлипывание женщины, сам Стропарев странно смотрит на меня. Господи, когда-нибудь я этого не смогу. Но не сейчас.
Обоих отшвыривают к стене, и Котельников забирает у женщины ребенка, что-то утешительно шепча. Та уже ничего не соображает, ее гипнотизируют черные зрачки автоматных стволов. В домашнем халатике, забрызганном кровью мужа, она не замечает, что причиняет ему боль, прижимаясь к его искалеченной руке.
Формулировка, ставшая привычной: "По закону 1735, III-в, оказавшие вооруженное сопротивление при задержании…". Стропарев хрипит мне в лицо что-то странно знакомое. Залп. Дыму в комнате прибавляется, и два изрешеченных трупа тяжело и неуклюже сваливаются на пол своей комнаты. Я подхожу к видеофону и вызываю похоронную команду. На лестнице надрывается криком ребенок, у которого мы отняли мать и отца. Отца, который продал Землю, дезертировал из общества. Нет, его воспитает государство, а не эти двое предателей.