Ория (сборник)

Згур поскреб пальцем по трухлявому дереву, чуть потянул — и бревно легко поддалось. Он невольно усмехнулся. Тоже мне, сторожа! По этакому бревну и наверх влезть можно, ежели к стене прислонить да ухватиться руками за край люка. Интересно, сама эта рухлядь отстала или какой-то давний сиделец постарался?

Теперь, в эту последнюю ночь, Згур был даже рад, что так и не смог повидать Уладу. О чем говорить, чем хвалиться? Он опять опоздал, теперь уже — навсегда.

…Валин сдался Кею Велегосту за день то того, как Згур прискакал к Лехитским воротам. Приступа не было. Испуганные дедичи поспешили впустить в город страшного Кея Железное Сердце. Откупились легко — головой Кейны Улады, дочери бывшего наместника, которого уже никто не называл Великим Палатином.

Згур даже не сумел узнать, кто и почему толкнул валин-цев на этот безумный мятеж. Обида ли Улады, страх перед переменами — или шустрые шептуны с чужеземным серебром. Толкнули на верную гибель — «коловраты» и лехит-ские гурсары предпочли стать под знамена Велегоста. А остальным хватило и дня осады…

Згур вновь поглядел наверх. Все-таки странно! Заснула стража, что ли? Ну и порядки здесь, в Кеевом Детинце!

Ему не повезло дважды. Первый раз, когда он опоздал, и второй, когда сполотский дозор привел подозрительного волотича к старшому. Тысячник Рух сразу узнал обручника Улады. От намыленной веревки спасло то, что Згура узнали и другие. Альбир Кеевой Гривны имел право на суд Светлого…

Вспомнилось незнакомое лицо — недвижное, с красивыми, но странно пустыми глазами. Он не узнал Велегоста. Исчезли страшные шрамы, разгладилась кожа, выпрямилась перебитая переносица. Кей Железное Сердце стал другим, и этот другой человек мертвым холодным голосом зачитал приговор бывшему сотнику Згуру, виновному дважды — в измене и в преступном намерении примкнуть к мятежу. Об этом на суде он сказал сам — врать было противно. Он спешил, чтобы помочь Уладе, — и готов ответить за это.

Згур вновь вспомнил Кея, каким он был год назад. Почему-то подумалось, что тот, прежний, со страшной маской вместо лица, не решился бы судить своего обручника. Странное чудо свершилось с тем, кого называли Железное Сердце! Впрочем, и это уже не удивляло.

Згур улыбнулся. Странно, только теперь, в сыром пору-бе, он ощутил наконец покой. Он сделал, что должен. А не вышло — что ж. Победа и поражение — судьба воина. Он победил у Двух Холмов — и проиграл здесь. Так тому и быть. Вот только Улада… Узнать бы, что с ней все в порядке! Не посмеют же они казнить Кейну!

Наверху было по-прежнему тихо. Згур с трудом удержался от того, чтобы не попытаться подняться к люку, не выглянуть наружу. Что толку? Даже если болваны стражники спят, куда ему бежать? В Коростене он тоже вне закона. Велга не станет заступаться за ослушника, самовольно покинувшего Вейско. Идти некуда — и незачем…

Почему-то представилось, как наверху гремят шаги, как отлетает в сторону люк, и в свете факелов он видит суровые лица «катакитов». Как бы сказал Сажа? «Комита! Комита! Мы здеся!» А Гусак непременно прибавил бы свое «совершен-понятно». Но ни Сажи, ни Гусака уже нет, нет и Чудика, и десятков других, поверивших незнакомцу с Единорогом на клинке. А у тех, кто остался там, в далекой Сури, своя судьба — и у кнесны, и у венета, и у рыжей Ивицы. Они разберутся без него. Жаль, если он так и не узнает, что ждет Уладу…

Вдалеке что-то заскрипело, и тут же послышались шаги — гулкие, тяжелые. Згур прислушался — двое. Один — тот, что гремит сапогами, и второй, ступающий легко, почти неслышно. Не иначе, старшой с десятником заглянули. Ну, будет сейчас соням!

Шаги прогремели совсем близко, послышалось сопение, и вдруг заскрипел люк. Чьи-то сильные руки одним рывком сбросили крышку. Сопение стало громче…

— Эй, изменщик! Не убег?

Кто-то склонился над люком. Голос почему-то показался знакомым — басистый, густой. Не голос — рык. Отвечать не хотелось. Згур отвернулся…

— Не убег, спрашиваю?

— А ты б веревку кинул! — не утерпел Згур.

— Веревку? — В густом рыке теперь звучало возмущение. — Слышь, Ужик? Веревку ему! Ну, карань, и молодежь пошла! Ты чего, бревно не углядел? Встал, подтянулся…

От неожиданности Згур замер. Смеется, что ли, этот басистый? Но ведь действительно, и бревно сломано, и стражи чего-то не слыхать.

— Я же тебе говорил, Зайча, — вступил в разговор другой, тот, кого назвали Ужиком. — Он не станет бежать…

Згуру показалось, что он видит сон. Точнее, слышит — разглядывать в черной тьме было нечего. Зайча?! Он знал только одного Зайчу — того, про которого песни складывали. Страшный Зайчище-альбирище, что одной рукой дюжину волотичей валил…

— Говорил… — страшный Зайчище был явно недоволен. — Возись теперь… Эй ты, бунтарь, лови веревку!

Что-то тяжелое ударило по голове. Еще не веря, Згур схватился руками за прочную пеньку.

— Держись! Да покрепче! Ну, молодежь, ничего сами не могут!

Еще ничего не понимая, Згур вцепился в веревку. Мать Болот, да что же это? Зайча Сполот пришел на помощь сыну Навко Волотича, того, с кем когда-то насмерть бился, а потом побратался…

Рывок был страшен. Згур только успел вдохнуть поглубже — а ноги уже коснулись земли. Огромная ручища тут же схватила за ворот, тряхнула.

— Хорош, бунтарь! Зубы не болят?

— Нет…

Згур совсем растерялся. Зайча из песни, теперь — зубы…

Послышался тяжелый вздох.

— А у меня, вот, болели. Застудил… До сих пор к непогоде ноют. Ладно, держи!

В грудь ткнулось что-то твердое. Згур нащупал знакомый крыж… Меч! Его меч! Тут же на плечи лег тяжелый плащ. Вновь послышалось сопение — на этот раз за ухом.

— Ну чего, пойдем! Как они, Ужик, не проснутся?

— Еще чего! Ты же меня знаешь. Они? Не стражники ли? То-то кметов не видать! И тут Згур наконец очнулся. Это не песня, не давняя старина…

— Погодите! Я не должен уходить. Я… Рычание сменилось стоном, словно у страшного Зайчи вновь заболели зубы:

— Ну ты смотри, Ужик! Ну, обнаглели бунтари! Сначала из поруба тащи, потом бежать уговаривай…

— А ты ему по шее дай, — ответствовал невидимый в темноте Ужик.

Огромная ладонь легла на плечи, скользнула по загривку.

— Нельзя. Помрет еще! Хилые они теперь пошли! Ладно, пора!

Згур хотел объясниться, но не пришлось. Могучая лапища схватила его за ворот и потянула вперед. Згур еле успевал переступать ногами.

— Все-то вы, волотичи, бунтари! — гремело над ухом. — Все бы вам беспорядки наводить! А потом чего? Девки по нему плачут, мать убивается…

— И правильно! — послышалось сбоку. — Нечего, Зайча, душегубствовать! Забыл, как сам в порубе сидел?

— Я-то не забыл… А он чего? Говорят — нельзя, значит, нельзя! Вот, карань, чему этих сопляков учат?

Згур сам не понял, как оказался в коридоре. Здесь было светлее. Первым делом он заметил черный плащ. Тот, кого называли Ужиком, был невысоким, узкоплечим — и седым, как лунь. Как только хватка разжалась, Згур поспешил обернуться. Зайча был огромен — как и полагалось Зайче. Просторная рубаха облегала могучие плечи, светлая борода грозно топорщилась.

— И чего теперь? — раздумчиво поинтересовался он. — Куда его лучше?

— Ко мне! — Ужик хохотнул. — Я его в лягушку превращу!

— Ты слышал? — Зайча резко повернулся к Згуру. — Это кто же из нас душегуб-то? Ты, Ужик, шутки не шути! Ты мне простыми словами отвечай!

— Во двор, — негромко проговорил седой. — Я привязал коня за воротами…

— Постойте! — Згур растерянно оглянулся, все еще не веря. — Кто вы?..

— Пошли, пошли! — страшный Зайча вновь взял его за ворот, толкнул в спину. — Возись тут с вами, с бунтарями!

Похоже, Зайчище-альбирище и впрямь не жаловал бунтарей. Згура то и дело подталкивали в спину, слышалось грозное сопение. Несмотря на невероятность происходящего, Згур все же успел заметить стражников, мирно спящих прямо у дверей. Похоже, таинственный Ужик и впрямь был мастер на подобные дела. На миг из самого дальнего закоулка выглянул страх — и снова сгинул. Чего уж тут бояться?