Ория (сборник)

Сам сотник был уже на берегу. Лицо под рогатым шлемом радостно скалилось, в руках плясала тяжелая сканд-ская секира, словно неугомонный фрактарий был готов рубиться с каждым, кто встречал его у речного плеса. Белые неровные зубы блеснули, правая рука взлетела вверх.

— Комит! Мы их всех, всех! Всех уродов до единого! Згур знал — это правда. Поход Мести, как уже успели окрестить этот набег, стал самым страшным, что видела Скандия за сотни лет.

С лодей скидывали добычу — прямо в кулях, не разбирая. По песку рассыпались серебряные гривны, кубки, тяжелые блюда, связки ножен с цветными каменьями, меха, золотые женские прикрасы. Фрактарий, посмеиваясь, примеривали бесценные песцовые и горностаевые шубы и гордо бродили в них по берегу, не обращая внимания на лютую жару.

— Комит! Комит! Слава комиту! Единорог! Единорог!

Они были счастливы. Тяжелая война наконец-то обернулась верной добычей, и теперь каждый с довольной усмешкой вспоминал встречу на перекрестке у двух камней. Они не ошиблись, признав неведомого бродягу своим вождем.

Крюк, не утерпев, махнул рукой и бросился к одной из лодей — выгружать очередной особо тяжелый куль. Згур так и не успел спросить, чей шлем и чью секиру прихватил с собой сотник. Секира была хороша — с серебряными львами, гордо ступавшими по серой стали, а шлем и того приметнее — из темной бронзы, покрытой обильной золотой насечкой.

А крик все рос, поднимаясь к белесому жаркому небу. Лучевцы радовались не меньше «катакитов». Им тоже достанется немало из привезенного добра, а главное — Поход

Мести впервые изменил извечный ход войны с жестокими пришельцами. Теперь не венетские, а скандские поселки дымились черной гарью, и не венетским, а скандским девушкам предстояло оплакивать свою горькую участь в бесконечном плену. Пленниц было много — их, нагих или в одних полотняных рубахах, сгоняли с лодей на берег, подталкивая древками копий, словно стадо. Стоял хохот, фрактарий жадно тянулись к испуганным, онемевшим от стыда и горя белокурым красавицам, успевшим уже за долгие дни похода испытать все ужасы неволи. На обнаженных телах темнели синяки, мочки ушей, потерявших серьги, запеклись кровью. Згур еле заставил себя смотреть, не отворачиваться. Хорошо, что второй воевода Ярчук не видит этого! Венет был за Певушей, где среди густых лесов ткалась новая «паутина»…

…Уже месяц они наступали. Больших боев не было. Отряды лучевского ополчения вместе с фрактариями вытесняли «рогатых» из сел и поселков, постепенно подходя к кромке леса. Лайв отступал, стягивая свои ватаги к Уро-му — большому городу, стоявшему на полдороге от Белого Крома. Воевали не одни лучевцы. Восемь городов Полуденной Сури признали комита Згура верховным воеводой. Силы стали равны — полутора тысячам скандов противостояло восемь сотен обученных бойцов и еще столько же ополченцев. Но «рогатые» не спешили принимать бой. Поговаривали, что Лайв Торунсон шлет гонца за гонцом к верному другу конугу Хальгу. Однако тот стоял далеко, на полночь от Белого Крома, и не торопился выступать…

Из полутора сотен, отплывших в Скандию, вернулось девять десятков. Вернулись не одни. Кроме пленниц, на лодьях оказалось немало бывших невольников, когда-то увезенных скандами на берега угрюмых фиордов. Теперь они возвращались, вдоволь вкусив вражеской крови. В толпе то и дело слышались радостные крики — матери узнавали сыновей, жены — мужей. На берегу уже раскидывались скатерти, в кубки лилась пенная брага. Да, все изменилось. Теперь другим предстояло оплакивать сожженные дома и уведенные в полон семьи.

Пир начался почти сразу и тянулся до глубокой ночи. Гуляли все — и лучевцы, и «катакиты», и обезумевшие от радости бывшие рабы. Костры горели прямо между куч

сваленного на берег добра, а у брошенных на песок пленниц толпились гогочущие воины. Згур понимал — победителей не остановить. Он уже видел такое — в черную Ночь Солнцеворота, когда пали последние защитники вражеского табора. Страшный обычай войны, превращавший людей в обезумевшее зверье.

Крюку Згур пить не дал. Да тот и не спешил, успев, вероятно, принять свое на обратном пути. На песок легла мапа, и сотник с азартом принялся рассказывать о том невероятном, что удалось совершить. Згур слушал, не перебивая. Он мог гордиться — такого еще не было никогда. Никто еще не решался тревожить «рогатых» в их холодном полуночном логове — ни венеты, ни алеманы, ни отважные франки. Слишком велик был страх перед «ужасом скандским».

Заморских грабителей защищал не только страх. Опытные воины, сканды, уходя в очередной набег, оставляли у родных берегов надежное прикрытие. Десятки лодей под цветастыми парусами бороздили холодное неприветливое море, скрывались за поросшими седым мхом утесами, поджидая врагов в горловинах узких фиордов. Хозяева моря могли не беспокоиться за берег — ни один корабль не мог безнаказанно пристать к этой бесплодной скалистой земле. И когда навстречу скандским лодьям ударяли шипящие струи Пламени Смерти, воины в рогатых шлемах даже не успевали понять, что происходит. Высокие горы отделяли один залив от другого, и гибнущие селения не успевали подать весть соседям. И вновь скандские лодьи мчались навстречу дерзким врагам, и вновь работали мехи, подавая земляной жир в смертоносные раструбы. Черные лодьи мчались к беззащитным селениям, и удивленные сканды выходили на берег, не ожидая, что им навстречу плывет сама Смерть.

Двадцать три поселка лежали теперь в черном пепле. Сгорел и дом самого Лайва — вместе со всеми, кто пытался защитить семью конуга. Крюк не стал жертвовать воинами, приказав перетащить с лодьи страшный «чан». Старое сухое дерево загорелось сразу, и вскоре из-под дымящихся руин «катакиты» уже выкапывали спекшиеся слитки награбленного за давние годы серебра. Шлем, который когда-то носил отец Лайва, уцелел чудом — и теперь красовался на голове сотника. Там же нашлась и секира, с которой ходил в бой прадед конуга.

Згур взглянул на мапу. Двадцать три поселка, почти все, чем владел Лайв Торунсон. Немногие уцелевшие, успевшие спрятаться среди скал и утесов, обречены на скорую гибель. Фрактарии резали скот, превращали в пепел запасы зерна. Горе, которое сеяли сканды по всему свету, теперь вернулось к ним самим.

Владений Хальга не трогали. Крюк с усмешкой рассказал, что вначале воины Олавсона пытались помогать соседям, но вскоре, что-то сообразив, предпочли отсиживаться за высоким частоколом. Слух о том, что Згури-Смерть договорился с Хальгом, добрался и до Скандии. Поговаривали даже, что «рогатые» Олавсона сами под шумок разграбили и сожгли несколько поселков, надеясь свалить вину на непобедимых воинов Згури Иворсона. Дело сделано — дружбе конугов не быть. Даже если Хальг решится помочь Торунсону, тот уже не поверит бывшему товарищу.

— Ну я тебе скажу, комит! — кулак фрактария ударил по берестяной мапе. — Ну, надрали мы задницы уродам рогатым! Да теперь и войне конец!

Згур усмехнулся, не став спорить с горячим румийцем. Войне не конец. Напротив, именно сейчас Лайв должен ударить — всеми силами, не глядя. Слишком страшные вести придут из Скандии. На это и был расчет. Обезумевшие от злобы сканды забудут обо всем, кроме мести. И тогда все решится в одном бою…

Совсем рядом послышались веселые крики. Несколько «катакитов» тащили за руку перепуганную девчушку. Белокурые волосы падали на обнаженные плечи, в светлых глазах застыл безнадежный ужас. Увидев Згура, она рванулась вперед, упала на колени, что-то залопотала. А фрактарии уже тянули ее назад, крепкие пальцы впивались в худое тело, кто-то накрутил на руку длинную прядь, дернул, что есть сил. Девушка отчаянно закричала…

Згур отвернулся. Внезапно представилось, что он среди сполотских шатров и кметы Рыжего Волка вот так же празднуют победу. Двадцать лет назад Кеевы латники тоже плыли от поселка к поселку на своих черных лодьях, приближаясь к мятежному Коростеню…

Крик стих, сменившись довольным хохотом веселящихся «катакитов». Згур сцепил зубы — нет, ничего сдедать нельзя. Он сам вмешался в чужую войну. И теперь отступать поздно.