Ория (сборник)

— Ну, про зазнобу мы, понятно, еще поспрошаем, — Щегол нахмурился. — Но мыслю так: убиенный не в ладах с боярами был…

Згур горько усмехнулся — это уж точно! Бывший наместник немало рассказывал о том, за что поднял свой стяг покойный Катакит…

— Теперь кинжал. Вещь приметная, дорогая. По такому кинжалу мы убивца враз отыщем! И вот еще… Взгляни, комит!

Щегол отступил назад и кивнул, указывая на окровавленную землю. Згур подошел, наклонился. В черной грязи четко проступали контуры креста.

— Знак тож приметный, комит! Да только сумнения есть. Такой крест в укор рисуют тем, кто Вознесенному верен. А бывает иначе — вроде тавра ставят, чтоб знали: за Вознесенного мстят…

— Он не верил в Вознесенного…

Это Згур знал точно. Чудик часто посмеивался над теми, кто поклонился Богу на Кресте. И между своими, и в разговорах с лучевцами.

— Тогда искать будем. Стало быть, убивец кинжал с каменьями носит да Вознесенному поклоны бьет…

Лицо кнесны Горяйны было бело, как мел, и холодом дышала ее речь. На недвижном лице жили лишь глаза, и только тот, кто мог поймать ее взгляд, понял бы, что молодой женщине страшно.

— Известно всем, сколь много славного сотворил на службе нашей фрактарий Чудик Румиец. За то и почтен был благоволением нашим и любовью добрых горожан. Я скорблю вместе с иными, и рука моя будет тверда, когда настанет час покарать злодея…

Згур поглядел в узкое слюдяное окошко. Там, за стенами крома, шумела площадь. Народ не расходился с самого утра, требуя найти убийцу. Чудика любили…

— …Однако же злодейство это уже породило немало иных. Бояр, верных слуг наших, беззаконно лают, оскорбляют ручно и даже грозят смертоубийством. В том есть и твоя вина, воевода Згур Иворович, ибо твои люди суть того зачинщики и заводчики. Сотники твои. Долбило да Вере-сай, да полусотники, да прочие меж народа ходят и поносные речи глаголят изрядно…

Глаза всех, кто был в горнице, обратились на Згура. Тот лишь пожал плечами. «Поносные речи» кузнецов да кожемяк — еще полбеды. Хвала Матери Болот, он смог сдержать «катакитов». Всю ночь Згур провел в лагере, уговаривая фрактариев не спешить с местью. Удержать горячего Крюка и его товарищей оказалось мудрено. Лишь боги знают, чем бы это кончилось, но час назад посланец пригласил комита в кром, сообщив, что убийца найден.

— Надо наказать убийцу, — наконец проговорил он. — Иначе я не отвечаю за город, кнесна!

Страх в глазах Горяйны сменился гневом. Голос дрогнул:

— Не забывайся, воевода! Не потребны мне твои вой, дабы город мой в порядке соблюдать! Однако же согласна я, что доле ждать не след. Старшой, говори!

Щегол, стоявший в углу, не спеша поклонился кнесне, вышел вперед. Згур уже знал, что убийцу нашли благодаря кинжалу и что виновный — какой-то холоп. Впрочем, важно не какой, важно — чей…

— Исполать! — Щегол вновь поклонился, на этот раз всем присутствующим, достал из-за пояса свиток, развернул: — Значится, так… Убивец — холоп Бабурка. Оного холопа опознал оружейник Рожик, что кинжал ему сторговал, да и следки приметные — набойка на левом сапоге отстает. Оный Бабурка взят под стражу и допрошен. Вот его сказка…

— Верно ли, что убивец Вознесенному поклоняется? — перебила Горяйна.

— Верно, кнесна. В том видоками уличен, да и сам не отпирается.

По горнице пробежал ропот. Большие бороды, собравшиеся здесь, облегченно вздыхали. Убивец Чужого Бога чтит, с единоверцев его и спрос. Нынче ночью боярам спать будет спокойнее.

— Чей же холоп сей Бабурка? — Маленькая рука ударила по широкому подлокотнику. — И ведал ли хозяин, что его человек задумал?

По лицу старшого пробежала короткая усмешка.

— Про то и скажу, кнесна! Бабурка сей о прошлом годе записался в холопы к боярину Вертю. Об том и запись кабальная имеется, и видоки подтверждают…

И вновь горница зашумела, Згур же не поверил своим ушам. Боярин Верть? Мать Болот, но почему? С того самого дня, как старик попросился в войско, у сотника Долби-лы не было лучшего помощника. Верть стал полусотником, и Згур уже подумывал дать под его начало сотню новиков.

— …О злодействе же боярин ведал. Про то Бабурка показал, да и иные улики имеются…

— Слыхано ли дело! — Горяйна встала, вслед за ней поспешно начали приподниматься и бородачи в шубах. — Боярин Верть и батюшке моему, и мужу, и мне самой служил! Не сканды ли Бабурку-злодея подослали да на хозяина его поклеп возвести удумали?

Щегол покачал головой, рука скользнула за пазуху. Второй свиток — побольше, потолще…

— Нет, кнесна! Осмотрели мы дом боярский и в ларце его, что в месте потаенном хранился, нашли мы письмо. Писано боярину Вертю от Галида, что при боге Вознесенном иереем высшим служит. И велит сей Галид боярину, как верному бога Вознесенного сыну, совершить злодейство да большого воеводу Згура Иворовича извести вконец. А ежели не удастся, то кого из его помощников. Печать на письме верная, да и руку узнать можно. Сравнивал я с иными Галида посланиями и в том твердость имею…

— А боярин? Что он говорит? — не выдержал Згур.

— Боярин под стражу взят, однако же запирается во всем. Вели его, кнесна, с пристрастием поспрошать да и прочих домашних его…

Шум стих. Все понимали, что значит «поспрошать». Згур не знал, что делать. Вмешаться, запретить? Но Чудик убит, а те, что веруют в Вознесенного, уже признали своим владыкой конуга Лайва. И с чистым ли сердцем пошел Верть в его войско?

— Поспрошать! — крикнул кто-то, и ему ответил дружный хор:

— Поспрошать! На дыбу! Да клещами! Все гнездо извести!

В выпученных глазах плавал ужас. Большие бороды и высокие шапки были рады откупиться чужой головой. Згур отвернулся. Его бы воля, то «поспрошали» бы всех, кто сейчас кричал о клещах. Больно гладко все выходило. Вспомнилась ночь на Курьей горе, жестокая речь слепого мальчишки. «Франкским мечом черный низвергни крест!» Згур не хотел начинать эту войну. Не хотел — да, выходит, подтолкнули.

Крик стих, бояре, задыхаясь, медленно оседали на лавки. Один из них, быстро оглянувшись, неуверенно проговорил:

— Тех, кто в Вознесенного… Их тоже!

— Верно! — взвизгнул кто-то, и тут же дружный крик вновь ударил в расписные своды:

— Чужаков! Тех, кто кресту кланяется! На дыбу! На дыбу!

— Не сметь! — кнесна взмахнула рукой, подалась вперед. — Не бывало такого в Лучеве, чтобы людей невинных за их веру гнать! Опомнитесь, бояре! Кого пытать решили? Не у каждого ли из вас родич есть, что кресту кланяется? И в посаде, считай, каждый десятый Вознесенного чтит! Войну начать решили? На скандов меч поднять — рука коротка, так против народа ополчиться вздумали? Первого, кто на брата встанет, сама мечом разрублю, не побрезгую!

Крик стих. Бородачи прятали глаза, отворачивались. Згур невольно залюбовался кнесной. Хороша! Словно из железа кована! Наверно, такой была Велга, когда много лет назад поднимала народ против Рыжего Волка. Тогда Правительница еще не была седой…

— Тебе же, воевода, — Горяйна обернулась к Згуру, — велю за воями смотреть, дабы насильства не учинили! Розыск же продолжить, пока правда явлена не будет! Ясно ли говорю?

По горнице неуверенно пробежало: «Ясно… ясно…» Горяйна вновь повернулась к Згуру:

— К тебе же, Згур Иворович, особый разговор есть. Ты и останься!

Бояре, пятясь и кланяясь, поспешили к выходу. Кнесна, подождав, пока последняя борода не исчезла в дверях, быстро спустилась по ступеням.

— Подойди, воевода! Негоже нам громко беседу вести… Згур повиновался. Кнесна задумалась, пальцы сжали вышитый платок…

— Ведомо ли тебе, Згур Иворович, что кнес наш великий уже полгод, как мертв, что в державе нашей — нестроение и разор…

Она помолчала, словно не решаясь продолжить. Наконец вздохнула:

— Скажу… Хоть и чужак ты, но за Сурь воюешь честно, потому и знать тебе должно. Пишут мне кнесы городов ближних, что время, настало единого правителя избрать, пока вся Сурь нового хозяина не нашла. Боги лишь ведают, когда войдем мы в Белый Кром, пока же державе негоже