Страница 221 из 265
— А ты совсем другим стал, боярин! Дивно даже!
— Я? — поразился Згур.
— Ты, вестимо. Как мы с тобой спознались, в тебе злости полным-полно было. Меня живьем проглотить хотел.
С большим боярином Ивором говорил — аж зубами скрипел. И не на него была злость, и не на меня даже. Вроде бы ты на себя злился, да на остальных душу срывал. Будто забрали у тебя что-то, без чего и жизни нет…
Згур не ответил. Наверно, прав «чугастр». Его, как щенка, выкинули с родной земли. Или… Улада! Все эти недели он старался забыть, не думать…
— Знаешь, Ярчук, песня есть. Сполотская. Там такое
начало:
В тереме гуляет подпитой народ, А он свою любимую замуж выдает…
Братины мы сдвинем — чай не дураки! Парню удалому жениться не с руки…
Сердце сжалось болью. Что за ерунда? Глупая песня и не про него, Згура, вовсе! Разве Улада — его любимая?
— Ишь, складно! — вздохнул венет. — «А он свою любимую замуж выдает»! Извини, молодой боярин, в душу к тебе лезть не хотел. О другом я. В Валине-городе, да и опосля ты вроде как сам себя утерял…
Згур пожал плечами. Может, и так…
— А сейчас что, нашел?
— Пожалуй, и нашел. Как людь эту переметную встретил, так и сам переменился весь. И злоба сгинула, веселость откуда-ниоткуда взялась. Ведь попервах ты зарезать меня готов был! А теперь — и помочь рад. Да не потому,
что полюбился я тебе…
Вот ведь как завернул, «чугастр»! Згур улыбнулся:
— А может, я домой собрался? Отвезу тебя в твой Лу-
чев, асам…
— Нет! — Ярчук упрямо мотнул головой. — Это ты, боярин, сам себе говоришь. Не домой тебя тянет! Да чего уж
там! После сам поймешь.
Венет ссутулился, вновь беззвучно зашевелил губами.
Стало ясно — разговор окончен. Нелепый разговор, ненужный. Згур даже не обиделся на пустые слова. Не иначе венета совсем тоска загрызла, что он, на соломе сидючи,
мудрствовать начал!
…Конный отряд ушел еще затемно. А с рассветом остальные выстроились за селом, у покрытого подтаявшим снегом шляха. На этот раз фрактарии постарались — ряды стояли ровно, словно на Кеевом смотре, сверкали начи-
ценные до солнечного блеска латы, грязь, казалось, наведи въевшаяся в одежду и сапоги, исчезла без следа. Згур махнул рукой, разрешая поход. Передовая сотня дружно Одарила сапогами в мокрый снег. Кто-то присвистнул, рвист подхватили, и грянула песня — громкая, отчаянная:
Вперед!
Нам не дожить до блеваной победы!
Вперед!
Нам не восстать под барабанный бой!
Хвост трубой!
А гиена и шакал
Все сожрут, что бог послал,
И воякам не прийти уже домой!
Сотня, в бой!
Коршунье и воронье
Налетят урвать свое,
И воякам не прийти уже домой!
Сотня, в бой!
Стая хищных птиц
Вместо божьих голубиц -
И воякам не прийти уже домой!
Несмотря на мрачные слова, пели весело, улыбаясь и пересмеиваясь. Трудно сказать, стал ли другим Згур, но и катакиты менялись на глазах. Что-то задержало внимание. Згур присмотрелся — точно! У каждого фрактария над шлемом гордо развевались красные перья.Згур улыбнулся.
Город взяли с налета, в предрассветных сумерках. Боя не было. Фрактариям Крюка, предусмотрительно напросившимся этой ночью в охрану ворот, даже не пришлось снимать часовых. Местная стража только начала протирать глаза, когда «катакиты», взяв в надежное кольцо дом местного архона, уже занимали гавань. Сонные, ничего не понимающие корабельщики не решились даже пискнуть и покорно дали себя связать.
Згур уже видел такое — этим летом, когда «коловратыо Ивора легко, играючи, захватили Тирис. Выходит, и он кое-чему научился у отца! Странно, но эта мысль почему-то порадовала…
Он опасался, что фрактарии, обозленные гибелью вождя, возьмутся за мечи, но этого не случилось. Оказывается, бойцы Катакита имели немалый опыт в подобных делах.
Крюк не зря пробыл в Выстре эти дни. Его бойцы не только оказались в нужную ночь у ворот, но и составили длинный список тех, кто особо рьяно служил Кей-Сару, а заодно-и всех горожан побогаче. Наутро, когда изумленные жители Быстра обнаружили, что город взят, их вежливо пригласили на главную площадь. Чудик, надевший по этому поводу новый плащ, доходчиво разъяснил, что «катаки-ты» — не враги простым людям, а вот богачам доведется изрядно тряхнуть мошной. Треть собранного предназначалась на нужды городских бедняков. Из дома архона была вынесена гора свитков с долговыми обязательствами и судебными решениями. Под веселое потрескивание костра занялись самим архоном. Толпа, узнавшая, что с долгами отныне покончено, а часть серебра достанется им самим, проявила редкое благодушие, и городской голова был отпущен с миром — правда, в одном исподнем.
Згур между тем занялся гаванью. Удалось захватить десять лодей — чернобоких, недавно осмоленных. Румские лодьи были на загляденье — куда лучше сполотских, что плавают по Денору. В каждой можно без хлопот разместить сорок человек и еще оставалось место для припаса. Захватили и галеру — огромную, с тремя рядами весел. Лед на Нистре почти сошел, только у берегов еще оставались ноздреватые льдины. Путь был свободен. Згур наметил семь лодей покрепче и поновее, остальные же велел сжечь, чтобы преследователи не пустились вдогон. Пришлось, хоть и жалко было, сжечь и галеру — тяжелый корабль не протянуть через волок.
Пора было отправляться, но Згур решил остаться в городе на ночь. Серебро было собрано, благодарная толпа отправилась бить слюдяные окошки в домах местных богачей, а довольные «катакиты» прочно осели в городских харчевнях. Згур решил — пусть оклемаются. Тем более ни грабежей, ни прочих безобразий никто не творил, и к «господину комиту» уже подходили горожане — поодиночке и целыми толпами, прося задержаться в Выстре подольше. Згур посоветовал им самим разобраться с властями, бога-теями и прочими супостатами, благо начало положено, после чего подумал и велел собрать всех городских кравцов вкупе с торговцами сукном. Когда те узнали от «господина комита», каков будет заказ, то изрядно переполошились. Однако Згур был тверд. Тряхнув серебром, он напомнил о том, что фрактарии — народ нетерпеливый и обидчивый, после чего получил заверения, что все пожелания «господина комита» будут исполнены точно и в срок.
Наутро, когда фрактарии выстраивались у пристани, отряд было не узнать. Вместо старой потрепанной одежды на «катакитах» были новые плащи. Каждая сотня имела свой цвет. Бойцы Гусака оделись в серое, Крюка — в память о его прежнем наряде — в синее, а Сажа узрел своих подчиненных в черном. Обновка пришлась по душе. «Катакиты» весело улыбались, перемигивались, щупали добротную ткань.
Плащей пришлось шить не двести, а побольше. Три десятка молодых парней попросились в отряд, заявив, что при нынешнем Кей-Саре им все равно здесь не жить. Подумав, Згур согласился — и кравцы получили дополнительный заработок.
Самому Згуру довольные щедрой оплатой мастера преподнесли алый плащ с тяжелым золотым шитьем. Он вначале хотел отказаться, но потом решил, что так будет лучше. Комиту и положено носить алое. Его должны видеть и узнавать — ив походе, и в горячке боя.
…Згур знал: голодный боец — плохой боец. Раздетый или в рванье обряженный — и того хуже. Но плащи — только полдела. И вот, когда настал час садиться на лодьи, ударил барабан. Згур махнул рукой — и над кормой медленно, словно нехотя, развернулся тяжелый стяг. Он был малиновым, как это принято у румов, и на темном, словно пропитанном кровью, полотне грозно смотрелся вставший на дыбы единорог.
Фрактарии замерли в изумлении, а затем по рядам пробежало:
— Хайра! Хайра! Хайра!
Глаза «катакитов» горели восторгом, в дружном крике слышалось торжество. Да, так и должно быть! Без стяга войско — не войско, даже самое малое.
— Хайра! Хайра! Комит Згур! Комит Згур! На миг он почувствовал стыд. Его славят — и за что? Эти ребята и сами бы разобрались, без всяких подсказок. Велика доблесть — стычку выиграть да глупую стражу провести! Но стыд быстро исчез, сменившись совсем другим чувством. Единорог на его клинке — просто случай. Но