Страница 25 из 37
Лично я пить уже больше не мог. Хотя желал. Мне мешал смех. От смеха тряслись руки и щелкали зубы. Все смешило меня: и разбитая губа Головастика, и невразумительные тирады Ягана, и брань хозяйки, и мрачная физиономия Шатуна, и шустрая беготня вконец осмелевших тараканов. Вскоре веселье стало общим. Головастик шутки ради надел Ягану на голову бадью (не ту, из которой только что отпил, а первую, уже пустую). Но, как выяснилось, это только казалось, что она пустая. Кое-как отплевавшись и осушив руками волосы, Яган хладнокровно собрал с рогожи все объедки и размазал их по роже хохочущего Головастика. Внезапно толпой явились дети, нагруженные добычей – дынями, сладкой редькой, какими-то грибами. Все это пришлось как нельзя кстати. Бадья быстро пустела. Факел несколько раз падал, но по счастливой случайности хижина все никак не загоралась. Трогательное братание между Яганом и говорливым мужичком закончилось дракой. Противники, не вставая на ноги, пихали друг друга руками и, как бараны, бодались лбами. «Дерьмо ты, – мычал Яган, – а не кормилец!» – «А ты дармоед, – отвечал мужичок. – Стервятник!» – «Вот погоди, стану опять Другом, доберусь до тебя!» – «А мне плевать! Я одной ногой уже в Прорве!»
Все дальнейшие события совершенно перемешались в моем сознании. Помню, как общими усилиями доламывали пол в тщетных поисках браги. Помню, как отправляли экспедицию к соседям. «Спалю, если не дадут! – орал мужичок. – Всех спалю!» Помню, как принесли взятую с боем брагу и снова сели пить. Помню Головастика, вместе с детьми исполнявшего посреди хижины какой-то дикий, совершенно неритмичный танец. Помню пьяную хозяйку, страстно обнимавшую еще более пьяного Ягана. Помню вонючую струю, вливающуюся в мое горло. Помню вопли, толчки, боль, рвоту, вспышки факелов…
Очнулся я от беспощадного удара под селезенку, и, судя по моим ощущениям, это был далеко не первый такой удар. Кто-то размеренно, без особой злобы лупил меня ногой под ребра, словно я был не драгоценной человеческой личностью, а подыхающей клячей или разлегшимся посреди дороги упрямым ослом. Я дергался, тупо мычал, хлопал глазами, но все никак не мог сообразить, где же это я и что со мной происходит. Жуткая головная боль мешала сосредоточиться, организму срочно требовалось не меньше полведра холодной воды, а еще лучше – огуречного рассола, руки и ноги совершенно онемели.
Думаю, прошло немало времени, прежде чем я осознал свое положение в пространстве. Было оно, скажем прямо, незавидное. Спина моя опиралась о стенку хижины, коленки были прижаты к груди, а щиколотки связаны. Вытянутые вперед руки охватывали колени и тоже были скручены в запястьях. Длинная палка, вставленная в подколенные сгибы поверх рук, не позволяла конечностям шевелиться. Единственное, что я мог, – это крутить головой и раскачиваться на ягодицах туда-сюда. Напротив меня в аналогичных позах сидели Яган и Головастик, рядом – Шатун и мужичок-кормилец. Хозяйка и дети в хижине отсутствовали, зато в избытке хватало служивых.
– Очухался! – объявил тот стервец, который колотил меня в бок.
Двое служивых, по виду офицеры, подошли ко мне. Один из них (тот самый полусотенный, которого мы одурачили вчера на заставе) за волосы приподнял мою голову.
– Ну и страшилище, – сказал он брезгливо. – И уродится же такой! Белый, как глист! Не знаешь его, случайно?
– Нет, – ответил второй офицер, плешивый и плюгавенький, но явно себе на уме. – Больной, наверное. Видишь, облез весь. Не трогай, еще заразишься.
С Шатуном они обращались куда как уважительнее. Плюгавенький даже на корточки возле него присел и веревки подергал, не слабо ли затянуты.
– А ты, значит, пленный болотник, – не без ехидства сказал полусотенный. – Да к тому же еще и немой. Так или не так? Что молчишь? Может, и в самом деле разговаривать не умеешь?..
– Все он умеет. Эй! – крикнул через плечо плюгавый. – Приведите старосту.
Двое служивых втолкнули в хижину давешнего костлявого старосту. Был он хоть и не связан, но руки держал за спиной и всем своим видом изображал кающегося грешника.
– Вот он! Тот самый! – закричал он, увидев Шатуна. – Самый главный у них. Меня обманул и вас хочет! Мешки всучил, а там одна трава…
– Так как тебя все же зовут? – ласково спросил полусотенный, наклоняясь к Шатуну. – Скажи, не стесняйся.
– А зовут его Душегуб, – захихикал плюгавый. Чувствовалось, что он весьма доволен собой. – И награда за него, живого или мертвого, объявлена немалая. Смертнику – жизнь, колоднику – воля, служивому – чин, кормильцу – освобождение от податей, всем иным – орден.
– Не ошибаешься? – осторожно спросил полусотенный.
– Как можно. Свою работу досконально знаю. Все приметы сходятся. Давно доносили, что он где-то по Вершени бродит. И пальца на левой руке нет, и шрам на виске, и ухо изуродовано.
– А что за людишки с ним?
– Те трое – беглые колодники. Видишь, у каждого голень стерта. Тот, мордатый, еще и государственный преступник. Клеймо на спине имеет. Но в розыске ни один не числится. Ну а этот, – плюгавый кивнул на мужичка, – приют им дал. Напоил, накормил, зловредные речи вместе с ними говорил.
– Ага, накормил, – согласно затряс головой мужичок. – Да кто же знал, что они злодеи! С виду люди как люди. Знал бы, так на порог даже не пустил.
– Знал не знал, а пустил. Закон нарушил. Выходит, подлежишь казни, как и все они.
– Ой! – заорал мужичок. – Пощадите, люди добрые! Без умысла я. Обманулся! Не буду больше!
Умолк он только после того, как ему забили в рот скомканную рогожу.
– Обед скоро, – зевнул полусотенный. – Казни их скорее да пойдем.
– Сначала следует допрос учинить.
– Ну так учиняй.
– Допросные орудия еще не прибыли.
– Что же нам, без обеда оставаться?
– Запри их пока хорошенько да охрану надежную выставь. Старосту тоже сюда. Будет знать, как обманывать.
– За что? – пал на колени староста. – Меня угрозами принудили. Да я же вам все добровольно открыл! Сам!
Урок, только что преподанный хозяину хижины, не пошел старосте впрок, и вскоре он, жуя рогожу, уже сидел под стенкой рядом с Головастиком. Теперь нас было четное число – шесть. Служивые вышли, плотно притворив за собой дверь, и стало слышно, как они подпирают ее бревнами.
– Доволен, гадина? – спросил Головастик у старосты. – Мешки наши ему, видите ли, не понравились! Разбогатеть на дармовщинку захотел? Вспомнишь эти мешки, когда на тебя удавку накинут.
Староста только замычал и с ненавистью выпучил на него глаза.
– Чтоб я еще хоть раз в жизни этой дряни попробовал! – Шатун сплюнул через всю хижину. – Ну кто в Иззыбье поверит, что меня сонного взяли!
– Действительно дрянь, – подтвердил Головастик. – Я тоже ее больше пить не буду. Только похмелюсь один разочек.
– Ни выпить, ни похмелиться нам уже больше не придется, – мрачно изрек Яган. – Все! Куда шли, туда и пришли!
– Сами виноваты, – вздохнул Головастик.
– А ты больше всех.
– Если тебе от этого легче, считай, что так.
Затем наступила тягостная тишина. Было слышно, как за стеной прохаживался часовой, а где-то невдалеке, скорее всего на заставе, костяная дудка созывала служивых на обед.
– Нож, – прошептал Шатун мне на ухо. – Нож у тебя?
Тут только я догадался, что это за железка царапает мне живот при самом легком движении. Конечно, нож был при мне. Куда ему еще деваться? Не в обычаях служивых обыскивать пленников, все имущество здесь носят на виду – вокруг пояса, на шее, в крайнем случае в заплечном мешке. Мой плащ люди Вершени воспринимают не как одежду, а скорее как огромный бинт, скрывающий от посторонних глаз хилое, изуродованное неведомой болезнью тело.
– У меня, – тоже шепотом ответил я. – Вот только не представляю, как мы сумеем его достать.
– Придется постараться, если жизнь дорога.
Отталкиваясь одними только ягодицами, мы кое-как выбрались на середину хижины. Там Шатун опрокинулся на спину и попробовал зубами вытащить палку, сковывавшую мои движения. Однако ничего из этого не вышло, очень уж плотно та сидела. Опять приняв сидячую позу и расположившись справа от меня, Шатун принялся дергать проклятую палку пальцами (руки наши были связаны только в запястьях, поэтому кисти имели кое-какую свободу), но снова безуспешно. Тогда по совету Головастика мы легли на спину валетом, так что голова Шатуна оказалась на моем плече. До хруста вывернув шею, он с третьей или четвертой попытки все же сумел ухватить губами шнурок от ножа. Я помогал ему как мог: крутил головой, дергал плечом, даже подталкивал нож мышцами живота. Не знаю, на что именно были похожи наши конвульсии со стороны, однако с их помощью мы добились своего – вскоре нож, матово отсвечивая, уже лежал на полу хижины. Немного передохнув, Шатун взял его зубами за рукоятку, а я подставил связанные запястья под лезвие. Трудно сказать, что пострадало в большей степени: веревки или моя кожа. К счастью, вены и сухожилия остались целы. Едва только мои освободившиеся руки упали вдоль тела, как палка сама вывалилась из подколенных сгибов. Какое это, оказывается, счастье – возможность вытянуть ноги! Через полчаса все узники, кроме старосты, были освобождены из пут.