Страница 27 из 40
– Я и про это не знал!
Вязников сказал опять:
– До того ли тебе было…
– Это ты предупредил Гайку?
– Да, по пути.
Лесь уже совсем собрался с вопросом: «Откуда ты узнал про Вельку-то?» Но Вязников словно догадался. Заспешил:
– Побегу, а то бабушка там одна… – И пропал.
Лесь повертел в руках пустой излучатель, бросил на постель. Посидел у окна. Солнце – неяркое, оранжевое – уже висело над домом Ашотика.
Ашотик все болеет. Непонятной тихой болезнью без температуры и кашля, без всяких страданий. Просто лежит, и ничего ему не надо. Даже с Денисом играет редко. Старые дедушкины часы в соседней комнате пробили три четверти седьмого. Мама на своей почте работает до семи, придет в восьмом часу. Дядя Сима тоже еще не появлялся. Лесь не скучал, но и радости у него не было на душе. Так, равнодушие какое-то.
А вечер наступил ясный, с желтым закатным небом, с алым свечением в редких перистых облаках. Но и на эти облака не хотелось нынче смотреть. Лесь отвернулся от окна. Лег опять. Но тут встревожился Кузя: издалека скакнул на грудь Лесю, а потом на подоконник. Застрекотал. Смотри, мол!
Что это? Лесь вскочил. В доме Ашотика одно из окон горело колючим зеленым огоньком! Не просто в доме Ашотика, а в его квартире. То самое окно!
Оно было распахнуто. И сквозь него, сквозь двери, сквозь окошко на кухне бил навылет изумрудный луч! Это солнце спряталось за маяк на Казачьем мысу и закатным светом зажгло в маячном фонаре зеленое стекло! Господи, ведь равноденствие же!
Лесь забыл об этом. А больной Ашотик не забыл. Сделал, что обещал!
Рядом с зеленой искрой зажглась оранжевая – вспышка солнца на внешнем стекле. Они слились в единый луч – с таким цветом, названия которого Лесь не знал. Но он понял, что это тот самый Луч. Как из дырчатой Луны. Ведь он долетел к Лесю через пустоту! Темной пустотой была комната Ашотика. Пустотой – потому что там не было и никогда не будет отца и мамы. Темной – потому что в ней жила постоянная печаль. Но Луч прошел сквозь нее, не затерялся. И, вырвавшись, наполнился живой силой!
Лесь ухватил излучатель, повернул банку донышком к свету. И «лейденская» банка стала наполняться привычной теплой тяжестью…
Потом солнце ушло, блики на маяке погасли, и на нем включился изумрудный электрический свет. А скоро и этот свет исчез – в комнате Ашотика закрыли дверь. Но энергонакопитель оставался теплым и увесистым. Лесь прицельно глянул вокруг.
Из-под кровати торчал желтый стержень. Это валялась там бамбуковая флейта – неудачная самоделка. Из открытой двери падал свет лампочки и горел на бамбуке, как на солнечном кузнечике!
И Лесь, послушавшись толчка нервов, направил излучатель на флейту. Нажал спуск.
Это всего лишь на миг. Тут же Лесь застеснялся самого себя. Что за чушь? Зачем он тратит энергию на бесполезную дудку?
А блик на лаковой поверхности дудки разгорелся, словно свечка. Так и просил: возьми в руки!
И Лесь взял.
Облизнул губы. Медленно поднял к ним легкую трубочку. Дунул. Негромкий переливчатый звук возник в тишине вечерней комнаты. И Лесь… он вдруг понял, что знает, как дуть, как нажимать отверстия. Словно это была настоящая флейта и он умел играть на ней всю жизнь. И немного печальная «срединная» мелодия старого марша родилась сама собой – легко, безошибочно.
Це-це притихла за дверью. Кузя замер на подоконнике. А Лесь играл, радуясь своему умению, но растворял эту радость в сдержанной грусти мотива.
Две желтые бабочки влетели в окно, кружились около Леся, садились на плечо и на локоть. Он кивал им и продолжал играть.
А когда мелодия кончилась, он услышал:
– Ой, Лесь! Где ты так научился?
В окне торчала голова Гайки.
Желтые бабочки
– Лезь сюда, – сказал он Гайке.
– Лучше ты выбирайся. Мне трудно…
Лесь выскочил в окно. Еще светило закатное небо, и Лесь увидел, что у Гайки забинтованы оба колена. Гайка тоже посмотрела на них:
– Еле сгибаются… Мама целый день не выпускала из дома, а я просилась к тебе. Сейчас пришел папа и отпустил…
– Я и не знал, что ты тоже была там. В балке…
– Была. Не успела…
– Никто не успел. И Вязников…
Они помолчали.
– Лесь, я даже не догадывалась, что ты умеешь так играть, – сказала Гайка.
– Я не умел. Это само собой получилось.
– Разве так бывает?
– Излучатель помог. Вязников его исправил, а я зарядил…
– Вязников – он все-таки молодец… Да?
– Только Вельку уже не спасти. Поздно…
Гайка отвернулась и сопела. Лесь тихо спросил:
– Ты не знаешь, его увезли? Ну… то, что от него осталось? Или бросили там?
Гайка молчала.
– Если бросили… надо похоронить, – совсем уже шепотом сказал Лесь. В горле защекотало.
Гайка не отвечала. И Лесь вдруг понял, что молчание ее – удивленное.
Наконец Гайка сказала нерешительно:
– А ты… значит, не видел, что с ним случилось?
– Что? – Лесь вспомнил желтые клочья.
– И тебе не говорили?
Лесь мотнул головой.
– Он ведь… превратился в бабочек. В желтых…
– В бабочек? – выдохнул Лесь. И поперхнулся.
– В целую тысячу. Нет, в миллион… И они тучей стали кружиться над кустами… И с ними ведь ничего не сделаешь, в бабочек бесполезно стрелять из автомата, – в голосе Гайки мелькнуло горькое торжество. – А над «лиловыми беретами» все теперь смеются, говорят: приняли большую стаю бабочек за чудовище, устроили охоту. Чуть не постреляли ребят, которые там играли. То есть нас…
– А потом? Эти бабочки… они улетели?
– Не все. Их там еще много над тем местом. И вообще в балке. Так рассказывают.
Лесь конечно же вспомнил желтых бабочек, что недавно садились ему на плечо и на локоть.
И задохнулся от догадки!
Догадка была острая, как боль, и сладкая, как слезы облегчения. Лесь теперь знал, что делать. Он опять прыгнул через подоконник – в комнату. Схватил излучатель и флейту. Из ящика стола выдернул длинный трубчатый фонарик. Излучатель – на плечо, флейту – под резинку на шортах, фонарик – в руку. И – снова на улицу.
– Гайка, идем!
– Куда?
– Туда! В Мельничную балку… Ой, тебе нельзя на таких ногах. Ладно, шагай домой, я потом к тебе забегу…
– Я с тобой!
– Ты же еле ноги сгибаешь!
– Хорошо сгибаю! Одного тебя я не пущу!
– Тогда держи фонарь!..
На улицах фонарик был пока не нужен: закатное небо еще не совсем погасло, сумерки были редкие, прозрачные. В них ярко белели Гайкины бинты. Впрочем, ноги она сгибала нормально и от Леся не отставала, хотя шел он торопливо.
А несколько бабочек – светлых, словно клочки желтого заката, – трепетали над Лесем и Гайкой. Кружились, улетали вперед.
Казалось, зовут за собой.
До Мельничной балки добрались за пятнадцать минут.
На склоне, среди мохнатой чащи, было уже темно, Гайка включила фонарик. Она охала и кряхтела, но храбро держалась рядом с Лесем.
А бабочек становилось все больше. Они роились над головами, щекотали крыльями лица и голые руки. Солнечными зайчиками вспыхивали в широком луче. А когда Лесь и Гайка поднялись до того места, вокруг металась живая желтая метель. Лесь встал на проплешине среди орешника, прочно расставил ноги:
– Гайка, свети, не выключай!
И он заиграл. Это был всплеск светлой печали и радости – одновременно. Музыка «анданте модерато», которая свободно полилась из бамбуковой флейты, пела голосом грустной победы. Грустной – потому что на свете оставалось много несчастий и слез. Но все-таки – победы, потому что на этот раз Лесь одержал над бедою верх.
Он был в этом уверен. Он точно представлял, что сейчас произойдет.
И это произошло.
Громадный рой светлых бабочек спиральным столбом взвихрился перед Лесем и Гайкой. Потом принял четкие, знакомые контуры… И живой невредимый Велька встал над кустами на своих великанских суставчатых ногах. Заблестел желтой пластмассой. По-человечески мигнул. Потянулся к Лесю и Гайке широким, пахнущим травой и медом языком…