Страница 19 из 23
Лиане не были внове такого рода мужские причуды: ее подруги в институте не раз рассказывали ей об этом. Но тут она впервые видела собственными глазами пример такого поклонения. Она сильно покраснела. Майнау заметил это.
— Воспоминания несчастного времени моих «безумств», — прокомментировал он весело и так сильно щелкнул указательным пальцем по колпаку, что звон стекла раздался по всей комнате. — Боже мой, как надоело мне все это созерцать, но мужчина должен держать данное слово! В минуту увлечения я поклялся обладательнице сего свято хранить свидетеля ее торжества и храню, но он ужасно мешает мне, особенно когда я пишу письма: своим большим размером он уязвляет мой изящный вкус и постоянно напоминает мне, как непростительно я был глуп в то время… Но еще раз прошу тебя, Юлиана, — сказал он серьезнее, — обращаться ко мне более непринужденно, и это пойдет лишь на пользу тебе как хозяйке дома… Будем добрыми друзьями, Юлиана, верными товарищами без притязаний на сентиментальность. Ты увидишь, что, несмотря на мое непостоянство, я надежен в дружбе и умею свято хранить ее…
— Я согласна, хотя бы ради Лео, — сказала она, с необыкновенным тактом выходя из затруднительного положения. — Я желала поговорить с тобой и сообщить тебе, что ребенок в весьма ненадежных руках, что ты должен немедленно принять меры…
Он не дал ей закончить.
— Это я предоставляю тебе! — воскликнул он нетерпеливо. — Прогони эту особу хоть сейчас, только избавь меня от вмешательства… Умоляю тебя, не подражай Валерии! Той хотелось непременно сделать из меня домашнего полицейского, и поначалу она проливала горькие слезы, потому что я не соглашался делать выговоры ее горничной за каждый дурно приколотый бантик!.. Еще прошу тебя никогда не горячиться, Юлиана, при любых обстоятельствах не горячиться! Чем спокойнее, бесстрастнее и равномернее потечет наша жизнь в Шенверте, тем благодарнее буду я моему доброму другу… Впрочем, дядя уже списался с новой гувернанткой, которая имеет отличные рекомендации.
Лиана вынула из кармана какие-то бумаги.
— Мне было бы всего приятнее, если бы она вовсе не приезжала, — сказала Лиана. — Может быть, ты просмотришь эти бумаги — это не займет много времени. Вот мой аттестат из института. Я неплохо знаю новейшие языки; что же касается произношения, то о нем ты сам можешь судить. По прочим предметам у меня тоже хорошие отметки; кроме того, я не решилась бы взять на себя обучение мальчика, если бы сама не занималась серьезно и с охотой… Ты сделал бы меня счастливой, если бы согласился, чтобы я одна занималась воспитанием Лео, тем самым ты позволил бы мне достигнуть избранной мною цели в жизни.
Он несколько раз прошелся быстрым шагом по комнате и потом, явно удивленный, остановился перед ней.
— Такие речи в устах женщины для меня новы, я еще никогда не слыхал ничего подобного, — сказал он. — Я охотно поверил бы тебе, Юлиана, будь ты поопытнее и лет на десять старше.
Полунасмешливым, полупрезрительным взглядом окинул он свою галерею красавиц и остановил его на портрете первой жены.
— «Лев еще не пробовал крови!» — говорим мы обыкновенно слишком самонадеянному и неопытному человеку. Кто знает, может быть, во многих из этих головок были задатки добродетели, пока общество не увлекло их в свой водоворот, — продолжал он, указывая на ряды портретов. — Ты воспитывалась в институте и по возвращении домой оказалась свидетельницей — извини меня — падения рюдисдорфского величия… Ты не знаешь, насколько прекрасной может быть жизнь. Когда-то графиня Трахенберг упивалась ею до пресыщения.
При намеке на расточительность матери Лиана вспыхнула.
— Что мне отвечать тебе, — заговорила она тихо, — когда ты не хочешь верить, что у девушки может закалиться душа после поучительного примера? Позволь мне быть откровенной, как это подобает добрым друзьям, — продолжала она быстро и энергично. — Я, подобно тебе, предначертала себе план своей жизни и буду ему следовать. Прежде всего прошу тебя не класть более ничего в верхний ящик моего письменного стола, это золото пугает меня, да и к чему оно мне?
— И ты хочешь, чтобы я поверил тебе, после того как ты только вчера заявила о своих правах облачаться в горностай и уверяла, что сумеешь сохранить их за собой? Где же ты хочешь щеголять? Ведь не в классной же комнате! При дворе, конечно, на паркетах дворца, а для этого много надо, в чем ты сама скоро убедишься. Придет время, когда ты попросишь меня увеличить сумму, получаемую тобой «на булавки». Вот эта, — он указал на портрет первой жены, — обладала таким талантом, приобретешь его и ты.
— Нет! — решительно воскликнула Лиана. — Никогда! А теперь позволь мне сказать в свое оправдание: да, я горжусь своими предками — это были честные и благородные люди из рода в род, и для меня ничего нет приятнее, как освежать в памяти историю их жизни. Но ведь я не могу заставить уважать себя за их достоинства и никогда не похвалилась бы унаследованным мною блеском перед людьми, которые умеют правильно расставить приоритеты. Но там, где проявляются гордость и кичливость своим богатством и положением, — там я взываю к моим предкам.
Он с минуту стоял перед ней молча, скрестив руки на груди.
— Я хочу спросить тебя: почему только тут, в Шенверте, у тебя такие глаза, Лиана? — медленно проговорил он.
Она с испугом отвела от него свои горевшие воодушевлением глаза.
— Мне хотелось бы знать твое решение, — произнесла она в замешательстве. — Могу ли я быть матерью Лео и его единственною наставницей и устроишь ли ты так, чтобы и гофмаршал не стеснял в этом свободы моих действий?
— Это будет нелегко, — сказал Майнау и провел рукой по лбу. — Но это не помешает мне предоставить тебе полную власть… Посмотрим, кто в тебе победит — идущая к своей цели, невзирая на все препятствия, или дочь княжны Лютовиской!
— Благодарю тебя, Майнау, — сказала она по-детски радостно, не обратив внимания на его последнее ироническое замечание.
Он хотел было поцеловать ей руку, но она отвернулась и быстро пошла к двери.
— Не надо этого: добрые товарищи и так поймут друг друга, — сказала она, оглянувшись на него с веселой улыбкой.
Глава 10
Лен приходилось теперь нелегко, как она выражалась. При этом она лишь склоняла голову и глубже втыкала роговой гребень в свою седую косу. Трудно ей было ладить с больной, которую очень волновало то, что герцогиня аккуратно, каждый день, даже когда «Господь посылал с неба дождь», проезжала верхом мимо индийского домика… При дворе все были убеждены, что после внезапной женитьбы Майнау, после «этого безумного поступка», отношение к нему герцогини изменится, прежнее расположение заменит глубокая ненависть. Но этого не случилось. Приближенные поговаривали, что герцогиня, убедившись, что этот брак совершен исключительно по расчету, успокоилась, тем более что старый гофмаршал воспринял это событие враждебно и надеялся, что по истечении какого-то времени брак будет расторгнут… Но чего никто не знал, так это необъяснимых загадок женского сердца, одинаково присущих как сердцу аристократки, так и сердцу гризетки: никогда еще герцогиня не любила так глубоко и страстно гордого красивого барона, как после данного ей ужасного урока, жестоко уязвившего ее душу…
«Красноголовая», как называли придворные дамы новую госпожу Шенвертского замка, не могла возбудить ревности герцогини, которая при встрече успела рассмотреть ее лицо сквозь «монашескую вуаль» и не нашла в нем ничего привлекательного. Между тем как первая жена своими изящными туалетами, пикантностью и неутомимой жаждой увеселений всегда была желанной гостьей и лучшим украшением салонов, второй жены Майнау даже не представил при дворе.
Он по-прежнему по нескольку дней жил один, как холостяк, в своих роскошных съемных апартаментах в столице и нередко говорил о своей предстоящей поездке на Восток… Все это убедило герцогиню, что женитьба навсегда утолила жажду мести пылкого барона и он оставался совершенно равнодушным как к своей дальнейшей судьбе, так и к орудию своей мести. Герцогиня начала опять ежедневно кататься верхом через Шенвертский парк и всегда была в очень веселом настроении.