Сладкая боль

— Реми! Как долго тебя не было! — чуть обиженно воскликнула Тамара.

— Прости, дорогая! Наш гольф затянулся дольше обычного, но я выиграл!

«Гольф! Боже, как аристократично, — млея от удовольствия, подумала она. — И как ему идет этот костюм... а тот — для верховой езды от «Hermes»...»

Тамара просто не знала, как выразить свои чувства, которые воздушными волнами окутывали ее и уносились к Реми, чтобы сказать: «Я люблю тебя!» Он это чувствовал и разделял нежные чувства, которые флюидами пронизывали их души и тела. Тамара, щедро используя свой богатый опыт, довела Реми до сумасшедшей радости наслаждения. Такого он не испытывал ни с одной женщиной.

Восхищенный ее сексуальным искусством, он решил, что это, несомненно, национальная черта русских женщин.

«Так вот в чем заключается загадка славянской души», — думал он теперь, лукаво поглядывая на Тамару. Он не мог допустить мысли, что эти способности были приобретены в результате долгих и упорных упражнений. В Париже Тамара заворожила его своей утонченностью и деликатностью. На самом деле она, конечно, была попроще, но ее природный артистизм помогал ей играть ту роль, которая, как ей казалось, подходила для сегодняшнего случая. Сейчас она самозабвенно воплощала в жизнь образ потомственной русской дворянки. Тут же было придумано генеалогическое дерево каких-то князей, пострадавших после событий на Сенатской площади, а потом репрессированных коммунистами. В доказательство показывалась полуистлевшая и почему-то разорванная надвое фотография. Но, оставшись один на один с собой, сбросив искусно сотканный грим обольщения, Тамара все чаще стала задумываться над тем, что, вероятно, Реми и есть единственная любовь в ее жизни. И эта любовь заставляла ее забывать правила игры и, словно ливень, смывала с нее театральный грим. Она становилась просто женщиной, влюбленной в мужчину. Реми от таких превращений терял голову и любил ее все неистовее.

В Париж Тамара возвращалась с тяжелым сердцем. Со дня на день она ожидала приезда Амира, который сулил ей только неприятности.

«Но, с другой стороны, чем быстрее, тем лучше. Надо поскорее расставить точки в наших отношениях», — сузив глаза и сжав губы, решила она.

* * *

Ожидаемый звонок раздался неожиданно утром.

— Я приехал, — услышала Тамара ставший ей ненавистным голос.

— Очень рада, — небрежно сказала она.

— Через полчаса буду у тебя, — как само собой разумеющееся, бросил Амир.

Тамара сначала хотела запротестовать, а потом решила: «Ну что же, это даже к лучшему».

Амир приехал в Париж мрачнее тучи, он подозревал, что Тамара ему изменяет. Шпионы, сбившись с ног, только три дня назад сумели подтвердить его сомнения. Тамара долго водила их за нос, но однажды, торопясь увидеть Реми, потеряла бдительность. Амир понимал, что никогда не сможет простить ей то, что она предпочла ему другого мужчину. Но какое-то тягостно-болезненное чувство не допускало мысли, что он расстанется с ней навсегда. То он решал простить Тамару, при условии ее полного раскаяния, то, брызгая слюной, орал и оскорблял эту низкую женщину, которая предпочла какого-то жалкого европейца ему, всесильному Муфареку.

Амир вошел к Тамаре, благоухая ее некогда любимой туалетной водой, не зная, что теперь она ненавидит этот запах, душистой бородкой прижался к ее щеке, и тут же яростное желание застлало ему глаза. Он с жадностью впился в губы молодой женщины, трепеща от прикосновения к ее телу. Направляясь к Тамаре, Амир хотел выказать ей свое презрение и безразличие, но едва только он дотронулся до ее восхитительной плоти, как обезумел и в один миг забыл свои намерения. Эта женщина обладала странной магической силой, которая лишала его разума, всех чувств и желаний, кроме желания овладеть ею. Тамара принялась яростно вырываться из его объятий.

— Пусти, Амир! Пусти! — кричала она, выворачиваясь из его рук. — Нам надо поговорить!

Но он, словно бык, увидевший красный цвет, ничего другого не замечал и не слышал.

С большим трудом выскользнув из его противных, сумасшедших объятий, порвав шелковую блузу, Тамара отскочила в сторону.

— Сядь, нам надо поговорить! — опять крикнула она.

Но Муфарек, будто разбуженный медведь, уставившись в одну точку, тяжело ступая, шел прямо на нее.

«Может быть, лучше стерпеть его монстровские ласки, чтобы он успокоился, а потом поговорить?» — отступая к стене, думала Тамара.

Но когда она представила, что он коснется ее тела и долго будет сопеть, стонать от восторга, в то время как она будет задыхаться от бессильного гнева, неожиданное решение тут же подоспело к ней на помощь. Тамара схватила большой бокал с минеральной водой, стоявший на столике у окна, и выплеснула ему в лицо. Муфарек замер; он стоял с чуть растопыренными руками, а пузырьки минеральной воды, шаловливо лопаясь, стекали по его лицу и серебристыми струйками путались в черных зарослях бородки.

Тамара метнулась к комоду, достала полотенце и хотела промокнуть ему лицо, но он выхватил его из ее рук.

— Амир, послушай... прости, но я не нашла другого способа, чтобы успокоить тебя и поговорить, — торопливо подыскивала она нужные слова.

Он молча опустился на шелковый диван, вытирая лицо, рубашку, галстук... Словно молния сверкнула в комнате... Тамара увидела тот самый галстук, который она купила и послала ему в Ливан. Этот галстук золотистой змейкой обвивал его могучую шею. Молодая женщина уставилась на сверкающий кусок шелка, моля его поскорее свести счеты с хозяином.

— Амир, я тебя прошу, давай поговорим спокойно! — начала Тамара мягко, стараясь придать своему голосу твердость. — Мне кажется, что нам надо расстаться. У нас были прекрасные отношения, сказочные дни, но мы уже подошли к концу и вряд ли найдем что-то новое.

Помутневшие от гнева глаза уставились на Тамару, заставив ее вздрогнуть. Амира как будто не было, были только бешеные глаза, которые не мигая смотрели на молодую женщину, словно хотели затянуть ее в свой кровавый омут. Голос Тамары пресекся:

— По... слушай, неужели мы не можем просто расстаться... как все... Зачем эти никому не понятные мучения, когда все и так ясно?

Амир смотрел и не видел ее, словно перед ним было что-то микроскопическое и ужасное.

Тамаре стало страшно под его взглядом, и она заволновалась, смолкнув на полуслове, давая понять, что сказала все, что считала нужным, и, собрав всю силу воли в кулак, села на стул и спокойно посмотрела в его безумные глаза. Пауза повисла в воздухе мрачной грозовой тучей... Тамара закурила сигарету и, полностью овладев собой, произнесла:

— Ну что ж, я думаю, мы договорились, и больше между нами не будет недоразумений.

Амир встал, кривя свои полные губы в жуткой улыбке, метнул на нее испепеляющий взгляд и веско, словно выкладывая золотые слитки на стол, сказал:

— Ты пожалеешь обо всем, глупая женщина!

Он ушел, а Тамара осталась, словно окруженная невидимыми врагами, витавшими в воздушных потоках. Смятение и страх холодными щупальцами опутали ее сердце.

«Глупости, — начала рассуждать она сама с собой, пытаясь прогнать навязчивое чувство страха. — Что он мне может сделать? Не убьет же меня. Зачем ему такие неприятности, в конце концов, он же не дикарь. И это даже смешно: убийство на почве ревности в Париже в конце XX века... Абсурд какой-то».

Тамара сняла с себя розовую шелковую блузку, которую порвал Амир, и с сожалением бросила на стул.

«Придурок... мне она так нравилась... И как все опять некстати... Сейчас, когда я познакомилась с Реми, я должна быть свободна, а не решать какие-то средневековые проблемы с кретином, уверенным, что он — единственный мужчина на земле...»

Тамара подошла к комоду, вынула из него серое одеяние и в сердцах бросила на диван.

«Как мне надоел этот маскарад! — А затем, вздохнув, принялась облачаться в непорочную монашескую одежду. — Нет-нет, я очень люблю карнавальные наряды, но только когда их надеваешь по собственной воле... А может быть, он сейчас так разозлился, что и в самом деле решит оставить меня? — неожиданная радостная мысль осветила лицо Тамары. — Может быть... — с сомнением произнесла она. — В любом случае я не могу рисковать. Он не должен знать о Реми, он не должен мне мешать встречаться с ним, даже если уже знает о нем».