Страница 20 из 26
И что же он? Он откровенно рассмеялся мне прямо в лицо. И, честно говоря, были даже мгновенья, когда я просто боялся, что он меня ударит.Ну, а теперь, пожалуй, уместно подвести окончательную черту.
За то, что я такой «шарлатан», мне, конечно, очень стыдно.
Зато после художника останутся картины.А после вас, напоминая царапину на подрамнике, останется ваш фельетон.
А. Михайлов 12 февраля 1971 г.
…Вот это письмишко мне Федор Васильевич и показал. Даже не показал, а, поигрывая тесемками от папки, чуть-чуть ее приоткрыл, но так, чтобы мне было видно. – Ну, что, – спрашивает, – не узнаете… да, да… получили… получили, вот, от вас письмо… и письмо, надо сказать, очень интересное… вдумчивое.
Чтобы я не забывал. Дедушка дедушкой, а у них тут на меня тоже кое-что припасено. И, аккуратно завязав тесемки, задвинул ящик обратно. Как будто забил мне ответный гол. И теперь у нас ничья.
А вот какой ответ прислал мне через дочку Лаврентьевны Толя.
Закрытое письмо А.Г. Михайлову
Привет от «знаменитого московского художника». Здравствуй, скромный кочегар, Тося. Фельетон мне понравился – увидел в нем скрытое уважение к тебе товарища, писавшего этот фельетон (конечно, с точки зрения обывателя), за исключением некоторых мест, где подвело его невежество. Открытое письмо твое тоже понравилось, только вот не совсем понравилось, что ты говоришь на его же языке – это, я думаю, от твоей эмоциональной настроенности, да и оттого, что Владилену неприятно. Поэтому получается, что признаешь (в некоторых местах) свою вину и в чем-то оправдываешься. А на деле ты вообще ни в чем не виноват.
И потом:
1. Ты не РАСПРОСТРАНЯЕШЬ, а знакомишь людей с гравюрами.
Хотя тебя никто НЕ УПОЛНОМАЧИВАЛ для общественной работы, но и никто не запрещает (видимо).
2. Ты не ПРОДАЕШЬ, а удовлетворяешь просьбу людей. Делаешь одолжение, и эту слабость не назовешь виной.
Так как письма ты, видимо, разослал, то уже говорить что-либо бесполезно (хотя я и не знаю, кто их будет читать: подумаешь, фельетон!). Но, как тебе известно, любая организация не желает «шума», старается всегда дела подобного рода замять. Цель фельетона – запугать, пресечь «деятельность» и на этом закончить диалог. Если ты сам дашь делу АДМИНИСТРАТИВНЫЙ ход, то оно всегда будет НЕ В ТВОЮ пользу. А если ты все-таки будешь продолжать их злить, то способ тебя наказать найдут (придумают).
Я считаю, что лучше не лезть туда, где грязь. Неужели ты сам не видишь, что это обычная провокация. Лезть, где заранее известен исход, – глупо.
Желаю тебе и Владилену самого хорошего. Если чем-то могу помочь, я готов это сделать. Если понадобится справка из салона – пришлем.
До свидания.
P. S. Галке фельетон тоже понравился – говорит, совсем не обидно. Так что ты зря разволновался. А что касается гравюр, тоже не обидно. Ведь клевета на них – уже что-то. Да и вообще – кочегара не очернить.
Толя.
…Залепив мне «горбатого», Федор Васильевич не остановился на достигнутом и, предпочтя глухой защите стремительную атаку, решил теперь приналечь на мои пленки, а если точнее, то на записи песен Высоцкого; и ему бы хотелось узнать (но только начистоту), есть ли у меня его произведения, невыдержанные в политическом смысле.
И я даже расстроился:
– Как так – невыдержанные? Я что-то вас не совсем понимаю.
Да. Мне Высоцкий нравится, нравится, что он такой искренний. Но в особенности мне нравятся его песни про войну. И еще из кинофильма «Вертикаль». И Федор Васильевич тоже, в свою очередь, расстроился. Ведь и ему, честно говоря, Высоцкий тоже нравится. Но что я все-таки думаю о тех его песнях, где он, ну, давайте, Анатолий Григорьевич, будем откровенны, очерняет нашу действительность.
Но я снова Федора Васильевича не понял. То есть как это так очерняет? Что-то я таких песен у Высоцкого не слыхал!
Потом немного подумал и, как будто меня осенило, чуть было не ударил себя ладонью по лбу. – А… понял… Это вы про его «Письмо в деревню»? – и даже попробовал спеть начало первого куплета:
Здравствуй, Коля, милый мой,
друг мой ненагля-а-дный…
Но без аккомпанемента получилось не так романтично, и я пожалел, что не прихватил сюда гитару. В следующий раз надо будет учесть.
Федор Васильевич поморщился:
– Да знаю, знаю…
И я рассмеялся:
– Так это же сатира. Как у Аркадия Райкина…
Недаром же Аркадий Райкин – народный артист СССР. Вот так же и Высоцкий. Мне думается, ему тоже надо присвоить это звание.
Но Федор Васильевич с этим не согласился.
– Во-первых, – еще раз поморщился Федор Васильевич, – Райкину за многое попадает, и поделом.
А во-вторых, известно ли мне, что этот народный артист (это уже про Высоцкого), будучи у нас в Магадане три или четыре года тому назад, выступал здесь ну прямо-таки в притонах.
И я, в свою очередь, тоже ему возразил. Во-первых, меня совсем не интересует, где и перед кем Высоцкий выступает. Ведь главное – это его песни.
(А на самом деле врет – в то лето, еще до второго триппера, я химичил на «Исследователе» в плаванье, но мне Лариса рассказывала: часа примерно в четыре стоит она как-то ночью за японскими колготками – в июле в это время уже светло, – и вдруг подружка ей и говорит:
– Смотри, Высоцкий…
В таких обычных джинсах, и вместе с ним Кохановский, тот самый, с которым они написали «Бабье лето»; куда-то на рассвете «напудрились».
А Кохановский тогда с этой Ларисиной подружкой крутил свою песню; у нее на улице Ленина отдельная квартира. Когда-то жили вместе с мужем, но теперь она с мужем в разводе.
Кохановский ей говорит:
– Слушай, ко мне прилетел Володя, ты не могла бы сегодня где-нибудь переночевать…
Просто ему надо с Володей поговорить. И подружка, конечно, в пузыря. Мог бы и познакомить.
Но делать нечего – и поплелась на улицу Билибина к Ларисе. А ночью рванули за колготками.
И утром, рассказывает, целое море бутылок. Вот и весь притон. Ведь не пошли же они потом к Шурочке Виноградовой.)
А во-вторых, все его песни записаны с официальных концертов, а если даже и с не официальных, то эти записи можно услышать в каждом доме и не только в Москве или у нас в Магадане, но и по всему Советскому Союзу.
Но, вместо того чтобы этому порадоваться, Федор Васильевич снова поморщился: – Вот в том-то и беда… – и, разделав под орех Высоцкого, покатил теперь бочку на меня.
Взяв себя в руки, он сделался опять улыбчивый и, можно даже сказать, милый. И, к моему удивлению, меня это как-то успокоило (наверно, такой прием). Весь вид его располагал к умиротворению и словно бы навевал: а много ли человеку надо? Ведь прояви иной раз собеседник душевную гибкость – глядишь, и разговор получился обоюдно полезным.
– Вот возьмем ваши песни, – с этими словами Федор Васильевич опять выдвинул ящик и снова достал папку (он ее то доставал, иногда даже и не к месту, а то вдруг снова прятал), – ну, что я могу о них сказать? Песни, конечно, душевные. Хорошие песни. Но куда они зовут? И кого они могут вдохновить?
И на этот раз я увидел свое заявление в местный радиокомитет, помнишь, я еще качал с ними права? Хоть бы не позорили название своей передачи – тоже мне «разведчики золотых недр». Мало того, что в песне на слова Варлама Шаламова все перепутали и, представляешь, начали с припева, а закончили, наоборот, запевом, а всю середину (где «изумрудного цвета светящийся лед») почему-то выбросили; да еще по воле режиссера я «исколесил не одну сотню километров по чукотской тундре» (а на самом деле со своим магнитометром почти весь сезон не вылезал из лагеря); а все остальное (я ведь им напел целую пленку) они, конечно, передали. Но только не в эфир, а – малость перепутали – сюда, в КГБ.