Разбег

Тамара полушутя-полусерьезно рассказывала о причудах Каюм-сердара, когда в комнату бесцеремонно и шумно вошла Галия-ханум:

— О, да здесь, оказывается, пир горой идет! А меня наш почтеннейший отец послал за мужчинами. Говорит, позови Ратха и его приятеля.

— Только мужчин просит? — улыбнулась Тамара Яновна.

— Если он пригласит к себе женщин — людям небо на голову упадет! — беззлобно упрекнула свекра Галия. — Это такой феодал, каких свет не видывал. Простите, я даже не поздоровалась ни с кем. — Галия, поочередно подавая руку, защебетала: — Вас, Иргизов, я уже знаю — однажды на ипподроме видела. А вас, милочка, вижу впервые. Меня зовут Галия.

— А меня Лилия Шнайдер.

Ратх тотчас добавил:

— Между прочим, дорогая Галия-ханум, ваша новая знакомая работает в Наркомпросе. Вы, если не изменяет мне память, завидовали нынешним учителям и бранили Амана за то, что он вам не позволяет работать. Я думаю, Лилия Шнайдер могла бы помочь вам устроиться учительницей в школу.

— С большим удовольствием выполню вашу просьбу! — Лилия Аркадьевна посмотрела в глаза импозантной ханум. — Вы что окончили, какое заведение?

— Ах, что вы, Лилечка! — всплеснула руками Галия. — Я окончила пансион в Петербурге, но это было так давно. Кому теперь нужны мои знания! Тем более, что и жизнь начинается по-новому. Всеобуч, ликбезы. Мне это непонятно.

Ратх, видя, что Галию, в общем-то, можно уговорить, подсел к ней поближе.

— Галия, добрейшая душа, вы меня знаете — и я ни разу в жизни не солгал вам. Кроме хорошего вы от меня ничего не видели, верно ведь?

— Верно, деверек, не отрицаю.

— Так вот поверьте мне, ханум. В настоящий момент учитель — самое нужное, самое дорогое лицо во всем обществе. Вы знаете, что сказал Михаил Иваныч Калинин об учителях! О, Галия, я сам слышал его слова. Я сопровождал его в поездке по Туркмении. Мы были в Иолотани, он встретился с одним сельским учителем, выслушал его внимательно и сказал нам: «Мне кажется, учителей, проработавших определенное число лет в отдаленных местах Средней Азии, Сибири и Далеком Севере, надо бы вознаграждать орденом трудового Красного Знамени, как за особое геройство и самопожертвование».

— Неужели, Ратх, такое отношение к учителям? — глаза у Галии заискрились.

— Галия-ханум, вы могли бы обучать женщин грамоте прямо здесь, у вас во дворе. Если согласитесь, я помогу вам собрать женщин нашего аула, — предложила Шнайдер.

Иргизов, следивший с любопытством за беседой, подморгнул озорно Лилии Аркадьевне, затем перевел взгляд на Галию:

— Ханум, эта женщина говорит только правду — верьте мне. Она ведет у нас политэкономию в Доме Красной Армии, и мы все, командиры и красноармейцы, уже знаем прибавочную стоимость наизусть.

— Не очень мудро, Иргизов, — сухо заметила Лилия Аркадьевна.

— Ох, что же я! — спохватилась Галия. — Я же пришла за мужчинами. Ратх, дорогой, и ты тоже, Иргизов, оторвитесь на минуту. Каюм-сердар что-то хочет вам сказать и ждет вас. Я пойду туда — надо подать чай. — И она удалилась так же шумно, как и вошла.

Ратх посмотрел на Иргизова, пожал плечами:

— Отказываться неудобно. Давай заглянем, послушаем, что им от нас надо. Доброго, конечно, ничего не жди. Сейчас они как разворошенное осиное гнездо.

IV

В комнате Каюм-сердара тесно. На ковре человек восемь: шестеро в папахах и халатах, двое в европейских костюмах. Сам старик в центре внимания. Сидит на красном месте, потчует гостей едой, подливает в пиалы чай. Увидев младшего сына с гостем, привстал, широко улыбнулся:

— Ну, вот и Ратх. Очень хорошо, что пришел, а то люди уже хотели уйти. Садись сюда. Проходите и вы, уважаемый, — пригласил он Иргизова.

Ратх, поглядывая на гостей, узнал в одном посланца Джунаид-хана: недавно он выступал на съезде Советов, ему дали слово. Кажется, его имя Сейид-оглы. Он просил прощения, клялся во всех грехах, совершенных против народа, и просил, чтобы заблудшим душой и умом людям дали место в новом государстве туркмен. Съезд Советов простил басмачам: что ж, коли одумались, пусть займутся мирным трудом. Но что же еще надо этому курбаши?

— Выслушай нас, Ратх, — обратился Каюм-сердар. — Люди очень внимательно следили за вашими собраниями, но не все поняли. Вот уважаемый гость Сейид-оглы хотел бы…

— Я слушаю вас, уважаемый, — сухо сказал Ратх, посмотрев на рябого курбаши с одним глазом.

— Два вопроса у нас, — произнес тот с чванливым достоинством, отпивая из пиалы чай. — Первый вопрос будет таким: являются ли прощенные полноправными людьми?

— Безусловно, уважаемый гость. А почему вы сомневаетесь? — мгновенно отозвался Ратх.

— Но если мы полноправные, то почему ни Джунаид-хана, ни меня, ни других из наших не выбрали в правительство?

Ратх даже удивленно хмыкнул от столь циничного вопроса, а Иргизов откровенно засмеялся.

— В правительство избраны самые достойные и умные люди, — терпеливо пояснил Ратх.

— Да, — раздумчиво процедил Сейид-оглы. — Выходит — они умнее нас, а мы глупее их. Нет, это неправильно. Вы должны нам дать несколько мест в правительстве, иначе Джунаид не сможет жить мирно. Он обид не прощает, а за унижение наказывает. Передайте наши слова, уважаемый, Атабаеву, Айтакову и Сахатмурадову — пусть они подумают, пока еще не поздно.

— Ладно, передам, — согласился Ратх, кривя от ненависти к басмачу губы.

Иргизов, внимательно следивший за басмаческим курбаши, спросил:

— Приятель, но вы же еще месяц назад занимались грабежом и убийствами. Вы убивали неповинных дехкан. Неужели они станут вам подчиняться?

— Мы получили прощение, — уточнил Сейид-оглы. — Съезд нас простил, значит — все дехкане простили. Теперь у меня другой вопрос. — Он вновь уставился на Ратха: — Что такое репорм и зачем репорм?

— Реформа, вы хотите сказать? Да, мы продолжаем земельно-водную реформу. Смысл ее в том, чтобы наделить землей и водой всех бедняков.

— Как же вы это сделаете? — ухмыльнулся курбаши. — Разве появилась дополнительная земля и вода?

— Мы сделаем это очень просто и по совести, — пояснил Ратх. — Мы урежем землю и воду у богатых и отдадим беднякам. Мы оставим каждому, кто будет трудиться, по полгектара земли и по тридцать пять голов овец. Этого вполне достаточно.

Сейид-оглы усмехнулся:

— Уважаемый, вы говорите, что Советы достойнее и умнее нас, но сами вы ведете себя неразумно. У вашего отца, почтенного Каюм-сердара, — курбаши с улыбкой посмотрел на старика, — в песках пасутся две отары: каждая по тысяче голов. Мы, его преданные слуги, охраняем овец от волков. Если понадобится, мы защитим его овец и от большевиков. Но я думаю, вы — сын Каюм-сердара, богатого и знатного аксакала, не посмеете поднять руку на отца.

Ратх побледнел, но молчать нельзя. Сказал сдержанно:

— Руку, конечно, я никогда не подниму на своего отца, но обе отары придется отдать беднякам.

Сейид-оглы рассмеялся мелким злым смехом, а Каюм-сердар заерзал на месте, закрутил головой, словно в нос ему ударило вонью.

— Ратх, — сказал он, стараясь быть вежливым и спокойным, — покинь нас или извинись перед гостями за свои глупые слова.

— Я сказал правду, отец, — поднявшись, проговорил Ратх. — Не сегодня-завтра тебе придется отдать не только овец, но и землю, и воду. Будь благоразумным, не оказывай сопротивления. Если воспротивишься ты, то окажут сопротивление и другие. Но тогда, поверь мне, пощады никому не будет. Мы один раз вас простили. В другой раз не просите прощения. Пойдем, Иргизов.

Они вышли во двор. Никто — ни Каюм-сердар, на Сейид-оглы не сказали им вслед ни слова.

Возвратясь в свою комнату, Ратх, как ни в чем не бывало, сказал:

— Тамара, завари чай. Все-таки, без чая стол — не стол, если даже на нем вино и коньяк.

— Слушай, Ратх, — посоветовал Иргизов, — может быть тебе переселиться из этого двора? Сними комнату в центре города или подай заявление Сахатмурадову — пусть выделит казенную квартиру.