Страница 9 из 10
Только к вечеру он выходил и отправлялся в рощу объедать листья и молоденькие ветки.
Мама очень жалела Мишку. Она пробовала смазывать ему рога каким-то составом, чтобы мухи не садились на них, но этот едкий состав только сильно жёг нежные Мишкины панты (так называются молодые рога оленя).
Чтобы утешить Мишку, мама часто угощала его всякими вкусными вещами. И Мишка, должно быть в благодарность за это, любил её больше всех. Он беспрекословно слушался её, ходил за ней, как собака, очень любил лежать около её ног, когда она садилась вязать или шить что-нибудь на крылечке.
Часто он клал ей на плечо свою грустную мордочку и стоял с закрытыми глазами, ощущая ласковое поглаживание хозяйкиной руки. Если Мишке случалось провиниться, у него не было более горячего защитника, чем мама.
В последнее время она стала очень беспокоиться, как бы кто-нибудь из охотников, посещавших окрестности, не убил Мишку, приняв его за дикого оленя.
Она сделала ему кожаный ошейник и прикрепила к нему два больших ярких банта из кумача и синей китайки.
Но, несмотря на то что эти банты издали бросались в глаза, они не спасли Мишку от беды.
Вот как это случилось.
В двух километрах от кордона, вверх по ущелью, поселился какой-то столичный, как говорили, охотник-натура-лист. Он разбил себе палатку и зажил на лоне природы.
Целыми днями он разгуливал по горам с фотографическим аппаратом и собирал по дороге какие-то камешки и травки.
Вечером он возвращался в палатку, варил себе ужин, долго рассматривал свои находки и укладывал их по коробкам.
Мишка набрёл на палатку, когда хозяина не было дома. Он пробовал бодать её, становился перед ней на дыбы, подбирал и ел бумагу и окурки, валявшиеся около неё, и решил, что палатка ничего, хорошая, и поэтому стоит приходить к ней почаще.
На следующий день, под вечер, Мишка вышел из тёмного сарая и отправился к палатке. Двери палатки были откинуты. Мишка доверчиво всунул туда, в палатку, любопытный нос.
На его несчастье, натуралист оказался дома.
Батюшки! Храбрый охотник с испугу не разглядел бантов на шее у Мишки и не сообразил, что дикий олень никогда не подойдёт так близко к человеку, схватил ружьё и выстрелил почти в упор.
Мишка покатился замертво.
Проезжавший мимо лесник услышал выстрел и бросился на помощь. Он увидел, что Мишка бьётся в судорогах, а столичный трус стоит над ним и с растерянным видом разглядывает банты у него на ошейнике.
Лесник помчался к отцу.
— Бегите скорей! Беда! Вашего Мишку убили! — закричал он, влетая во двор.
Отец оторвал повод привязанного к столбу Гнедка, схватил ружьё и, не помня себя от возмущения, бросился к месту происшествия.
Мама испугалась, что он в сердцах наделает беды, и побежала вслед за ним.
Она подоспела как раз к тому времени, когда натуралист уже выслушал от отца самое откровенное мнение о своих умственных способностях и, весь красный от стыда, лепетал какие-то извинения.
— И где только у этих горожан мозги помещаются! Да разве дикий олень когда-нибудь сунет голову прямо в палатку? Эх вы, «натуралисты»!..
По счастью, натуралист был таким замечательным стрелком, что, даже стреляя в упор, не попал Мишке в лоб, а прострелил насквозь рог и отбил отросток, который висел теперь на кусочке кожи.
Отец высоко засучил рукава и принялся за операцию.
Натуралист принёс свою походную аптечку, сам сбегал за водой для Мишки и вообще всячески старался загладить свой поступок.
Мишке отпилили часть рога. Он страшно кричал. Кровь била такой сильной струёй, что забрызгала дерево, растущее в четырёх шагах.
Наконец всё было сделано. Рану залили лекарством. Мишка в полном изнеможении опустил голову и, казалось, потерял сознание. Всю ночь он пролеясал на том же месте под навесом из парусины и жалобно стонал.
На другой день он смог уже встать и с помощью отца добрался до дому.
Рога в том году были у него неровные: один — как следует, а другой — коротенький и простреленный насквозь. Мы думали, что у него так и будут всегда неодинаковые рога, но ошиблись.
Следующей весной Мишка сбросил изуродованные рога, и у него к июлю выросли новые, прекрасные, тяжёлые и ветвистые.
Мишке шёл уже пятый год.
Этим летом Мишка особенно отличился. Как только в садах, окружавших дачи, созрели фрукты, он по целым неделям стал там пропадать.
Он спускался далеко по дороге к городу и, облюбовав местечко, перепрыгивал через забор, захватывал губами ветку, тряс её. Яблоки градом сыпались на землю.
А Мишка, подобрав всего две-три штуки, принимался за новое дерево. Он не столько съедал, сколько портил.
Увидев поутру массу ещё недозрелых фруктов, которые валялись под деревьями и были совершенно побиты и испорчены, садовники приходили в бешенство. Они узнали, что марал принадлежит нам, и стали являться к нам с жалобами.
— Что же я могу с ним поделать? — беспомощно говорил отец.— Гоните вы его от себя сами!
Он пробовал запирать Мишку за загородку и строго наказывал его, но Мишка был свободолюбивым животным, и неволя его только озлобляла.
Мы каждую минуту ждали новых известий с «театра военных действий», как в шутку называл сады отец.
И действительно, известия о Мишкиных подвигах не замедляли получаться: вчера он отколотил ребят каких-то новосёлов, сегодня утащил и пожевал чьё-то платье, третьего дня, танцуя где-то на земляной крыше погреба, провалил её и, обрушившись в погреб, перебил все кринки с молоком.
— Ну и фрукт! Ведь это же форменный разбойник! — сокрушались отец и мама.
Наконец, жестоко выдранный кем-то, Мишка присмирел и стал держаться ближе к дому.
Мы вздохнули свободнее, но ненадолго.
Однажды Мишка заявился домой и принёс на рогах огромный хомут со шлеёй. Он, наверно, увидел его у распряжённого воза и принялся бодать. Просунул рога, а вытащить обратно не смог и, испугавшись, примчался вместе с ним.
Когда он влетел домой с таким украшением на голове, поднялся дружный хохот. Хомут сняли. Сделали о нём объявление, но хозяин почему-то не являлся за ним. Так этот хомут и остался у нас и впоследствии пригодился в хозяйстве. Называли его дома «Мишкин хомут». Такое же происшествие случилось несколько недель спустя. На этот раз Мишка вновь посетил старика пасечника и унёс на рогах его шубу.
Мы работали около дома и вдруг увидели такую картину: по дороге к кордону важно выступает Мишка, неся на высокой поднятой голове тяжёлый меховой тулуп, а сбоку рысью бежит дед и громко изрыгает проклятья по Мишкиному адресу.
Мишку загнали во двор, отобрали у него шубу и отдали её хозяину. Он с ненавистью посмотрел на Мишку и ушёл, выразив ему горячее пожелание поскорее сдохнуть. Но Мишка и не подумал сдыхать.
Мы росли бок о бок с Мишкой и постепенно перестали его бояться. Когда он терял рога и становился беспомощным, мы жалели его, баловали и незаметно привыкали чувствовать себя его покровителями. Поэтому, когда рога появлялись снова и Мишка пробовал показать нам свою силу, мы, вместо того чтобы удирать, хлопали его по гладкому крупу и прикрикивали:
— Но, н-но, дурень! Не зазнавайся!
Зато чужие боялись его и моментально обращались в бегство. Их Мишка всегда догонял и лупил в полное своё удовольствие.
Однажды в горы приехала гулять большая компания городских нарядных барышень и кавалеров. Они разбрелись по лесу.
Одна парочка уселась, весело болтая, под елью. Вдруг барышня оглянулась и увидела идущего на них Мишку:
— Ай, ай, убьёт! Ой, подходит уже! Ой, что делать?
С отчаянным визгом барышня подбежала к развесистому дереву, ухватилась за нижнюю ветку и повисла на ней, как большая груша.
Кавалер решил защищать себя и свою барышню. Он махнул фуражкой, думая, что тот испугается и уйдёт.
Мишка поднял голову, высунул язык и зашипел.
Храбрый молодой человек швырнул в него еловой шишкой. Но, когда олень шагнул вперёд, он вдруг повернулся и во весь опор помчался вниз с горы.