Страница 7 из 22
— Вы не можете говорить об этом всерьез, — произнес новый сенатор, и Маркус сосредоточился, чтобы получше его слышать. — Вы были лидером Голоса, — сказал новоназначенный Товару. — Вы угрожали начать, а если взглянуть с определенной точки зрения, то и начали, гражданскую войну.
— То, что насилие порой — необходимость, не значит, что оно — благо, — произнес Товар.
— Мы сражались, чтобы предупредить злодеяния, а не чтобы наказывать...
— Смертная казнь, по своей сути, и есть предупредительная мера, — сказал сенатор. Маркус моргнул — он и не знал, что в случаях Деларосы и Уейста рассматривалась казнь. Когда на свете остается только тридцать шесть тысяч человек, ты не станешь казнить их налево и направо, будь они преступниками или нет. Новый сенатор жестом указал на пленников. — Когда эти двое умрут за свои преступления, в таком небольшом обществе, как наше, это отразится на каждом, и подобные преступления вряд ли повторятся.
— Они совершили эти преступления, используя свою власть как сенаторов, — сказал Товар.
— На ком именно, вы хотите, чтобы отразился приговор?
— На каждом, кто считает человеческую жизнь не более чем фишкой на покерном столе, — произнес мужчина, и Маркус почувствовал, как в комнате возросло напряжение. Новый сенатор холодно уставился на Товара, и даже в задних рядах комнаты Маркусу был понятен угрожающий подтекст: этот мужчина казнил бы Товара вместе с Деларосой и Уейстом, если бы мог.
— Они делали то, что считали правильным, — сказала Сенатор Кесслер, одна из тех старых сенаторов, которые умудрились пережить скандал и сохранить свой пост. Из всего, что Маркус наблюдал сам, а также из тех интимных деталей, которые он узнал от Киры, он мог заключить, что Кесслер и остальные были так же виновны, как и Делароса с Уейстом — они захватили власть и объявили закон военного времени, превратив хрупкую демократию Лонг-Айленда в тоталитарный строй.
Они заявляли, что сделали это, чтобы защищать людей, и вначале Маркус с ними соглашался: человечество стояло перед угрозой исчезновения, и, кроме всего прочего, сложно было утверждать, что свобода важнее выживания. Но Товар и его Голос восстали, Сенат предпринял ответные действия, Голос ответил на них, и так продолжалось до тех пор, пока внезапно правительство не начало лгать своим людям, не взорвало свой собственный госпиталь и не убило тайно собственного солдата — и все в стремлении возбудить в людях страх перед выдуманной угрозой нападения Партиалов и заново объединить остров.
Официально было постановлено, что сердцем заговора были Делароса и Уейст, а все остальные всего лишь следовали их приказам — едва ли можно было наказать Кесслер за то, что она следовала за лидером, равно как и наказать солдата Армии за то, что он следовал за Кесслер.
Маркус все никак не мог определить, что он сам думал по поводу этого постановления, но совершенно очевидным казалось то, что этому новому сенатору оно совсем не нравилось.
Маркус пригнулся и положил ладонь на плечо Изольды.
— Напомни мне, кто этот новенький.
— Ашер Вульф. — прошептала Изольда. — Он стал представителем Армии вместо Уейста.
— Тогда все ясно, — произнес Маркус, выпрямляясь. Убей солдата, и станешь врагом армии на всю жизнь.
— «То, что считали правильным», — повторил Вульф. Он глянул на толпу, затем снова посмотрел на Кесслер. — И в данном случае они посчитали правильным убить солдата, который принес в жертву сохранности их тайн свое здоровье и безопасность. Если эти двое заплатят ту же цену, что и тот парень, то, возможно, будущие сенаторы не станут думать, что подобные действия могут быть «правильными».
Маркус посмотрел на Сенатора Хобба, размышляя, почему тот до сих пор не высказался. Он был первым спорщиком в Сенате, но Маркус давно стал считать его пустым манипулятором и приспособленцем. Кроме того, именно он был отцом будущего ребенка Изольды, и Маркус не думал, что когда-нибудь снова сможет его уважать. Хобб ничуть не заинтересовался своим будущим наследником, а сейчас он демонстрировал такое же безразличное отношение к слушанию. Почему он еще не выбрал, на чьей стороне ему быть?
— Я думаю, желаемое уже было достигнуто, — сказала Кесслер. — Уейст и Делароса подверглись разбирательству и были осуждены. На них наручники, и скоро они попадут в тюремный лагерь. Они поплатятся за...
— Вы посылаете их в идеалистическую загородную усадьбу есть стейки и услаждаться компаниями одиноких фермерских дочерей, — сказал Вульф.
— Следите за выражениями! — воскликнула Кесслер, и Маркус вздрогнул, услышав ярость в ее голосе. Он дружил с приемной дочерью Кесслер, Хочи, и слышал этот яростный тон большее число раз, чем мог сосчитать, поэтому не хотел бы сейчас оказаться на месте Вульфа. — Каким бы женоненавистническим не было ваше мнение о наших фермерских общинах, — продолжала Кесслер, — осужденные не отправляются на курорт. Они — заключенные, и будут отправлены в тюремный лагерь, где им придется работать усерднее, чем вам когда-либо приходилось.
— И их не будут кормить? — спросил Вульф.
Кесслер вскипела.
— Разумеется, будут.
Вульф в притворном замешательстве наморщил лоб:
— Значит, им не будут позволять выходить на свежий воздух и испытывать на себе свет солнца?
— А где еще можно работать на тюремной ферме, кроме как в поле?
— В таком случае я чувствую себя в тупике, — произнес Вульф. — Как-то все это звучит не совсем похожим на наказание. Сенатор Уейст хладнокровно приказал убить одного из своих собственных солдат, подростка, который находился в его подчинении, а в наказание за это он получает мягкую постель, трехразовое питание, более свежую пищу, чем мы можем себе позволить в Ист-Мидоу, и широкий выбор девушек...
— Вы говорите про «девушек», — сказал Товар. — Что именно вы под этим подразумеваете?
Вульф, уставившись на Товара, помедлил, а затем взял в руки лист бумаги и, просматривая его, заговорил:
— Возможно, я неправильно понял суть запрета смертной казни. Мы не можем никого убить, потому что, как вы заявляете, «на планете осталось только тридцать пять тысяч людей, и мы не можем позволить себе уменьшать это число», — он поднял глаза. — Все это верно?
— Теперь у нас есть лекарство от РМ, — сказала Кесслер, — а вместе с ним мы обрели будущее. Мы не можем позволить себе потерять ни одного человека.
— Потому что мы должны продолжить человеческий род, — сказал Вульф, кивнув. — Размножиться и заново заселить Землю. Разумеется. Нужно ли мне рассказывать вам, откуда берутся дети, или будет лучше найти школьную доску, чтобы я нарисовал схему?
— Дело не в сексе, — сказал Товар.
— Как же, черт возьми, вы правы.
Кесслер вскинула в воздух руки.
— Что, если мы просто не позволим им производить потомство? — спросила она. — Это вас удовлетворит?
— Если они не смогут производить потомство, то не будет смысла оставлять их в живых, — выдал ей в ответ Вульф. — Руководствуясь вашей же логикой, нам стоит убить их и покончить с этим.
— Они могут работать, — сказала Кесслер. — Распахивать поля, молоть зерно для всего острова...
— Мы оставляем их в живых не ради того, чтобы они заводили детей, — мягко сказал Товар.
— И мы оставляем их в живых не как рабов. Мы оставляем их в живых потому, что убить их будет неправильно.
Вульф покачал головой:
— Наказать преступников...
— Сенатор Товар прав, — произнес Хобб, поднимаясь на ноги. — Вопрос не в сексе, и не в размножении, и не в принудительном труде и всем остальном, о чем мы спорили. Вопрос даже не в выживании. Как только что было сказано, у человеческой расы есть будущее; еда, и дети, и все остальное важны для этого будущего, но это не является его основой. Это средства нашего существования, но не его цель. Мы никогда не будем унижены — и не унизимся сами — до уровня одних лишь физических надобностей.
Хобб подошел к Сенатору Вульфу.
— Наши дети получат в наследство нечто большее, чем наши гены, большее, чем наша инфраструктура. Они унаследуют нашу мораль. Будущее, которое открывается перед нами после исцеления РМ, — это бесценный дар, но этот дар мы должны заслужить: мы должны день за днем, час за часом быть теми людьми, которые достойны будущего. Неужели мы хотим, чтобы наши дети убивали друг друга? Конечно, нет. Тогда мы должны научить их на своем собственном примере, что каждая жизнь бесценна. Умертвив убийцу, мы можем отправить в будущее весьма противоречивое послание.