Страница 39 из 60
Неудача с капсулой. Как вводить снотворное вещество в кормовые приманки? Можно начинить мясо одной капсулой, содержащей необходимую для усыпления дозу. Можно разделить дозу на части и нашпиговать приманку мелкими капсулами. Можно, отказавшись от них, засыпать снотворный порошок в разрезы на мясе или смешать с мясным фаршем. В душе каждого биолога дремлет геометр: хочется четкости, ясности, определенности, правильности. Поэтому избрали капсулу. Она обеспечивала точную дозировку, сухость порошка, а значит, и сохранность, стабильность действия в течение длительного времени. К тому же считалось: хищники почти не жуют мясо, лишь надавливают его, а голодные кусками глотают. Раз так, проглотит волк и капсулу. Какой же она должна быть? Не размокать от влаги, быстро растворяться в желудке, быть мягкой и круглой, чтобы зверь не мог ее выявить. Понятно, должна еще и не пахнуть. У медиков и ветеринаров таких нет, надо изобретать.
Каких только капсул мы не придумывали. Помещали сахарный песок в шарики из тончайшей резины. На первый взгляд идеальная штука, но желудочные соки на них не действовали: проходили через собаку совершенно невредимыми. Сахар оставался сух и бел, хоть в стакан с чаем клади. Приспособились делать мягкие капсулы, добавляя к желатину глицерин. Но все наши ухищрения оказались напрасными. Добровольно поедать капсулы со снотворным веществом, какими бы мы их приманками не обмазывали, хищные звери отказывались.
Скачем в пампасы. Массовые опыты по отработке дозировок ставили на песцах и лисицах в зверохозяйствах осенью во время забоя. Делалось это так. Перво-наперво нужно поймать лисицу в клетке. Она не дается, кусается, сверкают ее глаза. Загнал зверя в угол, прижал его голову деревянной рогаткой, и хватай за шиворот. Тут нужны быстрота и сноровка. Чуть зазевался, и закапала кровь из руки.
Вытащил лисицу из клетки, одной рукой держишь за загривок, другой ее туловище к себе прижал, чтоб не очень рвалась. Теперь дело за напарником. В одной руке он держит зевник — дощечку с отверстием, а в другой — корнцанг — длинные загнутые щипцы, которыми взял капсулу со снотворным веществом. Он подносит зевник к пасти зверя, и тот мертво хватает его так, что отнять трудно. Сквозь отверстие в зевнике Геннадий просовывает в рот корнцанг и осторожно кладет капсулу на корень языка. Сработал глотательный рефлекс, и капсула в животе у лисицы.
«Заряженную» лису кладем в клетку. Теперь за ней наблюдать надо и записывать все изменения в походке и поведении. Зарядил десяток лисиц и ходишь от одной к другой, наблюдаешь, записываешь, так, чтобы к первой вернуться через 5 мин.
Но вот кончился забой зверей в зверосовхозе, а вместе с ним и наши опыты. Оптимальные дозы найдены. Я сходил в баню и завалился спать. Проспав полсуток, проснулся, поулыбался сам себе и снова заснул еще на 12 ч. Как приятно согреться после холода, как приятно поспать после вынужденной бессонницы. Потянувшись до хруста в суставах, вскочил и воскликнул: «В пампасы! Немедля в пампасы!»
Выпал снег, началась зима, скорее в поле, ловить зверей! Составлен длиннейший, подробный список всего, что может пригодиться в работе. Собираемся вместе с Вадимом Тарховым — студентом, тоже «заболевшим» снотворной идеей, едем в глухой район Тверской области испытывать наши снадобья. Он — на полмесяца, я — на всю зиму. Со станции добирались на лошадке, в санях. Проехали мимо вдалеке стоящего старинного дома с колоннами моего любимого проникновенного художника-пейзажиста Бялыницкого-Бируля.
Громкое название Дворищи принадлежало небольшой деревеньке, главной достопримечательностью которой была двухэтажная деревянная школа. Ею заведовал отец Вадима — Сергей Аристархович. Мы поселились в его просторном бревенчатом доме.
Исцеление щами. В ту зиму мне дьявольски не везло. Каждое утро чуть свет я отправлялся в поля и леса, где были разложены мои приманки с усыпительными капсулами, ходил до вечера и только к вечеру добирался домой, измученный физически, подавленный морально очередным днем неудач. Сняв лыжи и рюкзак, принимался, воспитывая волю, тщательным образом очищать валенки от снега и ледышек. Снимал верхнюю отсыревшую одежду в сенях и наконец входил в долгожданное тепло дома. Как можно веселее и оптимистичнее ответив на вопрос кого-либо из домашних, не поймал ли я сегодня лисицу, отправлялся в загородку к огромной русской печи.
Устроив на просушку мокрые валенки и сырую шапку в одну из многочисленных маленьких ниш, предназначенных именно для этого, забирался по лесенке на печку. Там было темновато, восхитительно тепло и пахло овчиной и чем-то еще домашним и уютным. Улегшись на спину и почувствовав живительное тепло, я закуривал. Настроение немного поднималось, затем переходил к следующему приему приободривания души: протягивал правую руку к полке с книгами, висевшей на дощатой, потемневшей от времени, перегородке.
Там стояли тома полного собрания Чехова. Взяв одну из синих книжечек, я наугад скрывал ее и читал первый попавшийся рассказ. Они действовали на меня как пантокрин или женьшень: уныние и усталость души слабели. Особенно если при этом раздавался голос молодой хозяйки Маши с призывом пожевать. Обычно она кормила меня зелеными щами: варевом темного цвета из кислых зеленых листьев капусты и свиного сала. Это жирнющее, острейшее и очень горячее хлебово было отчаянно вкусно и питательно.
Откусывая крупные куски от толстого ломтя свежего домашнего ржаного хлеба, в корке которого иногда похрупывали запеченные угольки, я, не торопясь, чтобы дольше протянуть удовольствие, опоражнивал деревянной ложкой объемистую глиняную миску. С каждым глотком поднимались настроение и вера в будущее.
Злой дух обезврежен. Мне по-прежнему не везло. Каждый день обходил разложенные привады, возле которых лежали ловчие приманки — кусочки корма, внутрь которых были спрятаны капсулы со снотворным веществом. Они оставались или нетронутыми, или разгрызенными, но не съеденными. Подходя к одной из привад, я заметил возле нее что-то очень черное. Что бы это могло быть? Теряюсь в догадках. Откуда взялось?
Подошел ближе, гляжу, да это ж ворон! Он лежал на брюхе, опустив голову, чуть припорошенный снегом. При моем подходе ворон поднял голову, привстал и, сделав несколько медленных шагов, тяжело поднялся в воздух, и, медленно махая крыльями, полетел невысоко над снегом. Пролетев метров 150, опустился за кустом. Придя в себя, я кинулся к месту его приземления. Задохнувшись от волнения и бега, ищу.
Где он? Где? Вот! Ворон опять делает попытку взлететь, но теперь я кидаюсь на него. Споткнувшись лыжей о пенек, падаю, однако успеваю схватить птицу за ногу. Огромный, страшно черный на белом снегу ворон с силой рвется, но тяжело, замедленно. Я сгреб его, и в это время он, разинув черный клюв, закричал каким-то истошным, жутким, могильным криком.
Много раз слышал крик ворона. Но одно где-то далеко, другое дело,— в твоих руках: звук неизменно сильнее и ошеломляет. Да, видать, не то он и кричал сейчас, что обычно. По спине невольно побежали мурашки. Первое, что бросилось в глаза,— черная пасть: слизистая рта птицы имела черный цвет. А у того красная! «Тот» — это чучело ворона на шкафу возле моего стола в институте. С ним была связана история.
Как-то лаборантка с соседней кафедры, озорничая, взяла чучело с полки и поставила его над моей головой, сказав: «Раз ты такой вредный и не даешь мне взаймы тетрадку — вот тебе. Не будет тебе теперь никакой удачи. Никого ты не поймаешь!» Слышавшая это старший лаборант Алина Сигизмундовна возмутилась и хотела переставить чучело, но я, преодолев в себе суеверие, сказал: «Пусть стоит. Ерунда все это».
У чучела ошибочно пасть была выкрашена красным. Зная про ошибку чучельщика, я все равно, видя каждый день над головой мрачную птицу, привык к красной пасти. И сейчас, обнаружив у живого ворона ее черной, поразился. Много раз в эту зиму, обдумывая причины своих неудач, я вспоминал чучело. Но теперь ворон, живой огромный ворон был в моих руках. Я поймал злого духа, и теперь все пойдет хорошо, думал я, заталкивая грузную сопротивляющуюся птицу в рюкзак.