Дочь викинга

– Бабушка…

Отец увез ее с родины, а бабушка теперь мертва.

У Руны сильно кружилась голова, ее тошнило, и все же не было боли сильнее, чем осознание случившегося.

– Я должна заботиться о тебе.

Руна даже не заметила, как упала, не выдержав груза воспоминаний о том, что она потеряла.

Над ней склонилась какая-то женщина, нет, не женщина, девочка, на пару лет младше Руны, худенькая, с красными, точно спелые яблочки, щеками и двумя косами цвета овса. Брошь из черепашьего панциря, скреплявшая мягкую серую накидку на плечах девочки, поблескивала в полумраке комнаты.

– Я… – пробормотала она. – Мне сказали, что я должна передать тебе вот это.

Девочка так благоговейно протянула Руне руки, как будто приносила жертву богам, чтобы те были милостивы к ней.

– Это дал мне твой отец.

Руна зажмурилась. Боль переместилась с затылка на грудь, вновь приняв облик хищной птицы, терзающей ее тело острым клювом. А когда боль приутихнет, там останется отметина, отметина, которой никогда не превратиться в шрам. «Мой отец силой увез меня с родной земли. Моя бабушка мертва».

Руна посмотрела на руки девочки. В одной та сжимала два гребня, вырезанных из рогов оленя и украшенных округлой вязью. Гребешки были вложены друг в друга, напоминая двух переплетающихся змей. В другой руке девочка держала накидку из козьей кожи и странного плетения шнур, тоже напоминавший змею. Судя по всему, он был предназначен для того, чтобы подпоясываться.

Козья кожа была мягкой и нежной, но Руна даже не прикоснулась к подарку. Она лихорадочно вцепилась в свою накидку, грубую, испещренную заплатами н окропленную кровью Азрун.

– Не нужно мне этого! – выдавила она.

Девочка вздрогнула, и Руна тут же пожалела о том, что так грубо с ней заговорила. Она не хотела обижать эту малышку, не хотела причинять ей боль. Сейчас Руне нужно было избавиться от собственной боли, отмахнуться от этой голодной, жадной птицы, клевавшей ее душу.

– Мой отец – убийца, – в отчаянии выдохнула она, уже без былого гнева.

Руна закрыла глаза. Ей ничего не хотелось видеть – ни озадаченного личика девчушки, ни тоскливых водных просторов. Где-то там, вдалеке, небо сходилось с землей, но Руне не было до этого дела.

Когда Руна пришла в себя, рядом с ней сидела уже не незнакомая девочка, а отец. Его лицо казалось серым, в глазах читалось смущение. Может быть, сейчас он вспоминал свою усопшую супругу, а может, готовился выслушать упреки дочери.

Но Руна молчала. Она не могла ни смотреть ему в лицо, ни говорить о том, что произошло. Пересказала ли ему девчушка ее слова? Руне хотелось, чтобы отец все отрицал, тогда в ее душе могла бы зародиться надежда на то, что бабушка все-таки жива.

Но это было не так.

– Мы будем плыть много дней. Нужно, чтобы ты хорошо питалась, – прошептал отец.

Только сейчас Руна увидела деревянную миску у него в руках. Ее вырвало еще до того, как она почувствовала запах еды – овсяной каши и хлеба, испеченного из ячменя и отрубей, да еще и сдобренного пеплом. Видя отвращение на лице дочери, Рунольфр поднял вторую миску – там было вяленое мясо, пара кусков сала и кусочек засоленного угря. Руну затошнило так сильно, что у нее заслезились глаза.

– Скоро мы ненадолго остановимся в Вике. – Рунольфр опустил миски, так и не накормив Руну.

Девушка с облегчением вздохнула. Вик был портом, а раз корабль остановится там на какое-то время, это означает, что она вновь сможет сойти на берег. Но в сущности радоваться было нечему. Да, она сможет ступить на сушу, но это будет не ее родина, и к тому же она там не останется. Отец хотел плыть дальше на восток, в богатые, плодородные земли Нормандии, где раньше жили только франки, а теперь и северяне, такие же, как она. Руна ненавидела эту страну.

– Пока что мы будем идти вдоль побережья, а на ночь станем причаливать к берегу. Там, где мы сможем поставить шатры, ты будешь спать на берегу. Если же берег не подойдет для привала, ты останешься в каюте.

Руна все еще молчала. Чтобы не смотреть на отца, она обвела взглядом комнату. То, что каюта маленькая и душная, Руна знала и раньше. Теперь же она заметила, что стены тут кое-где увешаны шкурами, а пол покрыт коврами. В одном углу стояли какие-то ящики и бочки, в другом – обитые медью кадки. Рунольфр воспринял ее взгляд как вопрос.

– Это единственное крытое место на корабле. Тут ты защищена от ветра и дождя. – Отец похлопал по потолку каюты, словно пытаясь продемонстрировать, как хорошо доски помогают укрываться от непогоды. – Потолок сделан из срубов, – зачем-то добавил он.

– Та девочка… – начала Руна и тут же пожалела о своих словах. Она хотела наказать отца молчанием.

– Ее зовут Ингунн. Она принесет тебе все, что потребуется.

Ингунн была рабыней? Или женой одного из его людей? А может, даже его собственной женой? Но, в сущности, это не имело значения. Важно было лишь то, кем была сама Руна. Пленницей. Девушку бросило в жар, затем ее тело покрылось холодным потом, и она прижалась лицом к одной из щелей, набирая свежий воздух в легкие.

Сейчас небо было уже не серым, как раньше, а красно-зеленым. Красно-зеленым? Нет, тут же мысленно поправила себя Руна. Это не небо красно-зеленое, а паруса корабля, трепещущие на ветру. Весла мерно опускались в воду. Какое-то время Руна сидела неподвижно, прислушиваясь к плеску весел, собственному дыханию и виноватому сопению отца.

Потом за порогом раздались чьи-то шаги. Это явно была не та девчушка, Ингунн, – шаги были тяжелыми. Отец оглянулся. Руна увидела, как в комнату, пригнувшись, вошел какой-то мужчина. Через мгновение она узнала в нем того самого человека, который зарезал корову. Предсмертный вопль животного до сих пор звенел у Руны в ушах – гораздо настойчивей, чем последний вскрик бабушки. В сумраке комнаты шрамы незнакомца казались не такими страшными, как прежде, пестрая одежда сменилась серой, но вот улыбка была столь же пугающей. Глаза чужака серебристо поблескивали. Конечно, его глаза не были серебряного цвета, наверное, они просто отражали то, на что падал взгляд этого мужчины. «Когда он посмотрит на меня, его глаза станут черными». Черными, как ее волосы. Черными, как печаль в ее душе. Черными, как ее тоска по родине.

– У тебя красивая дочь. – Взгляд мужчины ползал по ней, точно насекомое.

– Заткнись, Тир! – осадил его Рунольфр. – Не смей заглядываться на нее!

Руна была благодарна отцу – но в то же время в ее душе еще не улеглась ненависть к нему. Что бы он ни сделал, это не вернет бабушку. Она с вызовом уставилась на Тира, показывая, что ей не нужна защита отца, что она может выдержать любую непристойность – только не его близость.

Но Тир уже покорился приказу. Он склонил голову и вышел из комнаты. Рунольфр последовал за ним, не сказав ни слова.

Оставшись одна, Руна набросилась на еду. В ней вдруг вспыхнул голод, и тошнота прошла. Хлеб сильно отдавал пеплом, мясо походило на сапог, а слезы, которые девушка проливала за едой, были солеными.

Вечером дубовый киль корабля уткнулся в песчаный берег бухточки. Там путешественники и провели ночь. На следующий день корабль бросил якорь неподалеку от Вика.

Вначале Руна была еще слаба после пережитого потрясения, ее душа полнилась страхом и яростью, но едва почувствовав твердую почву под ногами, девушка загорелась желанием сбежать.

Руна успела отбежать на пять шагов, когда отец схватил ее за волосы и приволок обратно в лагерь.

– Если и дальше будешь делать глупости, на ночь останешься на корабле! – рявкнул он.

Вечером, когда все собрались у костра, Руна из упрямства отказалась есть. И только после бессонной ночи голод одолел ярость. Руна попросила у Ингунн еды, и девочка принесла ей солонины, намазанной маслом, и коровий рог, наполненный элем. Вытирая руки о тунику, Руна вдруг нащупала у себя на поясе нож. Она крепко сжала его рукоять, поднимаясь на борт корабля. Может быть, ей убить себя? Или на кого-то напасть?

В конце концов она обрезала ножом свои волосы. Девушке не хотелось никому причинять вред, но она поклялась себе, что отец больше не схватит ее за длинные локоны.