Пес и его поводырь

Суда, как такового, не было. Просто пришло время, и Пес встал с кресла. Затем он обернулся. Дверь в комнату также оказалась белой и вместе с деревянными теплыми панелями создавала ощущение заводского здравпункта. Пес попробовал рассмеяться, но даже оскалиться не сумел…

Дверь медленно раскрылась. Нужно было шагнуть за порог, но он знал, что вот это сидение, этот шаг и то, что случится после, нечто рутинное и необременительное, и есть Суд.

Уже уходили некоторые из комнаты, и она почти опустела, но как-то жалко было оставлять все это. Он посмотрел в окно, и тогда над холмом зажегся луч, только одному ему предназначенный, и тогда он, еще постыдно веря в себя, шагнул…

За дверью не оказалось ничего. Он закрыл глаза, как закрывал их всякий на этом пороге, и забылся в долгом и тщетном падении, отторгая все прочее, чем он был в прошлой жизни — веру, надежду и опять надежду, и опять, и опять, и опять, и обретая веру в самый последний предконечный миг…

… Вода в душе то пропадала, то появлялась вновь, то обжигала, то студила невыносимо. Наконец он отмылся, почти сдирая с себя кожу, потом методично растерся грубым, почти невозможным полотенцем. Он нечаянно тронул свою макушку, нашел, что волос там прибавилось. Исчезли складки на животе. Стало легче дышать.

В предбаннике, где он оказался в одиночестве, зеркало отсутствовало, но он знал, что доведись сейчас себя увидеть — лицо будет другим. Он нужен здесь именно таким.

Одежда его исчезла. Вместо нее Пес обнаружил брюки, примерно вельветовые, рубашку простую, без карманчиков, туфли, похожие на кроссовки, трусы в красную полоску… Все происходившее было познаваемым и ясным и, вместе с тем, иным. Все было. И все — не тем.

Отныне он знал Истину, что связывала его с прошлой жизнью, эту Истину он постиг мгновенно, в миг ухода, укрепившись в ней в том последнем шаге. Но теперь уже другая суть вещей и времен возникла и осклабилась.

Пес находился у дверей комнаты вместе с другими, то ли покойниками, то ли живыми и здоровыми, то ли свободными, то ли рабами. И теперь, как и раньше, никто не испытывал ни малейшего желания заговорить друг с другом. Наконец настала очередь Пса, и он вошел в кабинет.

За столом возвышался его земной ангел-хранитель, убиенный врагами народа, генерал. Форма на нем была почти той же, что форма офицеров преданной державы, но на погонах светились не звезды, а крестики. За вторым столом располагался референт.

— Заточник, если не ошибаюсь, — генерал улыбнулся и переложил папку на столе из одной стопки в другую.

— Не ошибаетесь. А что, собственно говоря, происходит?

Генерал вскинулся, оторвался от бумаг.

Пес сам не знал, зачем он влез с глупым вопросом и оттого сник…

— Кем были в прошлой жизни?

— А вы не знаете? — съязвил Пес.

— Прошу отвечать на вопросы, — отсек дурь и иронию генерал. — Кем были в прошлой жизни? Специальность, трудовой стаж, семейное положение, возраст на момент смерти, родственники за границей?

— За границей чего? — возмутился Пес.

— Разумеется, за границей страны проживания?

— Проживания где и когда?

— То есть?

— Я жил во многих странах. И везде работал…

Референт невозмутимо писал стенограмму авторучкой с золотым пером. Никаких компьютеров здесь, стало быть, не было, и значит, это пока был не ад…

…Больничка чистая и бедная. Алексея уложили, покуда, в коридоре, с другими бедолагами, и тот ритуал, который выполняет персонал при появлении нового персонажа, припахивающего перегаром, серого лицом и нехорошего сердцем, он припоминал смутно. Он помнил, как измеряли давление, вкалывали эликсир для поддержания жизни, делали другое нужное и минимально необходимое и, убедившись, что носитель конкретной души — жилец, оставили.

У коридоров есть свое преимущество. Перспектива, перемещение больных в санузел и обратно, тележки и медсестры беспрерывно, а не время от времени, как в отдельной палате. Под юбки заглядывать удобно и необременительно, если приспичит. Опять же кубатура и свежий воздух. И хочется поскорей отсюда уйти в ту или другую сторону. А это, что ни говори, — мотивация. Но ничто не вечно. И вот его осторожно ведут под белы руки наверх, по короткой лестничке. Место появилось в палате, и картина производственная ясней.

Из палаты на двух человек выносили матрас и одеялку. Посмотрела на него сестра благостно и тяжело. Из-под покойника понесли последнюю лежанку — утилизовать нужно. Хотя матрас еще сносный, новый почти, отметил он. Против круговорота времени не очень попрешь. Должно сгореть смертное в печи котельной или другим способом. Его же, скажем так, Алексея, кровать застелена напротив. Значит, в эту ночь никого не положат. Будет один коротать. А если чего захочется, то сестру позвать. Наверное, неподалеку. Боль его приватная обозначила себе угол укромный и там затаилась, не предпринимая пока ничего. Однако, следовало подумать, что предпринять в ближайший период отмереного срока. Вот где, к примеру, Сашка? И где лучшая книга всех времен и народов?

— Сестра! — позвал он наугад. Однако, не шел никто. Ни сестра, ни брат. Ни хозяйка с косой.

Ночь уже кропотливо вычистила палату от вечерних примет, и свет из коридора проник в дверную щель. Там продолжалась своя, необходимая и правильная, жизнь. Производственный процесс продолжался. Но вот и сестра заглянула в палату, поправила одеяло, справилась о планах на выполнение физиологических потребностей, поставила на тумбочку необходимый реквизит и исчезла. Полстакана воды он успел из добродетельных рук принять и выпить. Вода оказалась теплой. Где ж здесь взять холодного пива? А дальше опять началось… Такого бреда ни за какие деньги не получишь нигде. Только за особые заслуги выдается такой бред, особо заслуженным клиентам.

… Черная Рожа приготовил ему великолепный номер с джакузи и мини-баром. Море плескалось метрах в ста за окном, и длинный, уходящий вдаль, волнорез обещал надежную рыбную ловлю в любую погоду. Хочешь, мечи донку на сто метров, хочешь, под пирс мормыша опускай и тряси.

Почему-то на стене висел репродуктор, точь-в-точь, как в средней советской семье. Коричневый, однопрограммный, с большим круглым регулятором. Пес хотел было включить его, но прежде решил определить страну и место пребывания, для чего открыл бар. То, что он увидел, поразило его. В битком набитом баре стояли русские четвертинки. Только были они особенными — джин «Гордон», виски «Белая лошадь», ром «Баккарди», то есть бутылочка национальная, а этикетка, наклейки, прочие признаки производителя фирменные и, по всей видимости, настоящие. Пробки — на стыке двух цивилизаций. Он открутил одну крышечку и отхлебнул. Джин — во всем своем великолепии. Тогда, чтобы проверить некоторую догадку, открыл холодильник. Двухкамерный, огромный, без опознавательных знаков. Битком. Внизу трехлитровая банка, закрытая полиэтиленовой крышкой. Открыл и отхлебнул. Пиво «Жигулевское», свежайшее, с легкой пеночкой. Бочковое. Такое было искоренено вместе со страной недавнего пребывания и не совсем давнего рождения. Потом, пожалуйте, в банке с капелькой глицерина. Так оно консервируется лучше.

Еще в холодильнике нашлась тарелка домашнего студня, холодная вареная курица, консервы из морепродуктов две тысячи одиннадцатого года производства. Страна-производитель не указана. В морозилке килограммовые пачки пельменей — «Снежная страна» и «Колпинские». И много прочего, вроде баночки соленых рыжиков из дальнего детства, прикрытой плотной бумагой и прихваченной резинкой от медицинского препарата. Черной такой, эластичной.

Пришло время послушать радио.

Тягучая бразильская музыка потекла из него, и длилась она без малого час, пока он радио не выключил. Потом включил, опомнившись, ровно в начале какого-то часа, ожидая последних известий, но их не последовало. Тогда он взял бутылку запотевшей «Столичной». Место производства — город Тутаев. Качество — отличное. Дата изготовления отсутствует. Хлеб свежий, пшеничный, горчица и петрушка. Он отломил от курицы ножку и прилег с ней на роскошную перину. Когда Пес проснулся, куриная кость лежала рядом на подушке, выпитая до донца бутылка валялась на полу. Никакого похмелья не ощущалось, но, повинуясь рефлексу, он вернулся к трехлитровке с пивом и сделал несколько огромных глотков.