Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 7 из 27

и поутру раскидывает по лесу, превращая в алую землянику Бабушки в деревнях рано встают и босыми по росе гонят буренок на пастбища. И вдруг одна из них обязательно вскрикнет:

– Ой, Господи, ноги опять об осоку порезала.

Нагнется за подорожником, к ране приложить, а там кровинушка земляникой алеет. Студеная, жгучая, как Божья милость. Рученьки свои протягивает – сорвешь и не удержишь. Покатится она, покатится, и вот уже и нет. Лишь след на ладони да жалость. Старшая из старух вздохнет и обронит на ходу:

– Вот опять кто-то невинность потерял.

Грех это или лету отмашка, одному Богу ведомо. А самая молодая, которая лишь этой весной в бабки вышла, обязательно начнет соблазнять:

– Бабы, коровы подождут, айдате земляникой лакомиться…

Не знаю, на каком месте сказки она заснула. Лицо к ночи разгладилось, рука чуть касалась моей. Эта малость была так ничтожна, как шепот травинок на дворе, надраенном перед приходом погон в больших звездах. У нас остались ночь, утро и еще полдня. С первым словом не вышло, искал последнее. Оно важнее. Тут на стенах много всяких слов нацарапано, да не мог я ее голову убрать с колен.

– Знаешь, под левой грудью все платье скопилось тогда.

– Зачем об этом? Молчать легче.

– Там никем не тронуто, бери. Это все, что осталось, возьми, не побрезгуй.

Ее маленькая девичья грудка напоминала могильный холмик, под которым дитя зарыто. А на нем пыталась алеть ягодка одна – земляничка.

Ну, как я мог рассказать такое, что ночь, и утро, и полдень целовал эту левую грудку На губах столько соли осело, что хватит на всю оставшуюся жизнь, если, конечно, жить захочется.

– На что пытка такая?

– Под этой грудью сердце твое бьется.

– Наступили на него, как на ту землянику.

– Ты поезжай к матушке моей, поплачь в ее плечо, пока не вернусь.

Конечно, не сдержался и спросил: «Кто?» Не раз спросил. Она от этого слова так сжималась, как будто бил рукой по ее лицу. Когда уводили, остановиться не мог, глазами кричал: «Кто?»

К матери она не приехала. По слухам, замуж вышла, волосы перекрасила, похудела страшно, девочку родила. А я до сих пор это слово последнее ищу. После возвращения моя речь многим казалась странной, а странного нет, просто стал на слово беднее. А так все путем, нормалек, короче. На нашем озере все кресты – козыри. Тут как-то слышал, как бабы с того берега пели:

Семнадцать минут

Она была не по размеру: моложе, выше, красивая, удивленная. Да к тому же с чужого плеча отдана, чуть не сказал, в аренду. В то время выходил из любви, как из боя, с неимоверными потерями, непониманием окончательного поражения – в общем, не до хорошего. Лишь бы где пережить, пуповину любви перетянуть, горло перехватить. Похоже, ей было не слаще. Голодная, бедная, с маленьким сыном на руках. Приобул, обогрел, детскую коляску купил, а все что-то не лежало, мешало окончательно сблизиться. Она своего предыдущего выспрашивала: «И чего он тянет? У нас до сих пор до кровати так и не дошло».

На нас оглядывались, восхищенно показывали большой палец. Лицом она на все сто, да и фигура что надо, а что-то сдерживало. Может, то, что моя любовь была полной противоположностью. Шея до сих пор реагирует на каждую миниатюрную блондинку. Неспешность тяготила, становилось как-то неудобно. Да и она хороша, являлась на свидание то с матерью, то с ребенком, а однажды даже с первым мужем. Я, конечно, любопытный, но не до таких подробностей.

Еще и руки, ее руки, мешали, худые пальцы и большие ладони. Может, так бы и ничего не было, да случай подстерег, скорее, подсказал. В очередной раз пришла она с близкой подругой, та мне подходила по всем статьям. Закатились в кабак, пили, болтали обо всем и ни о чем. После взяли такси, там поняли, что расставаться совсем не хочется. Поехали в ночной магазин, набрали всякой всячины и завалились ко мне. Я прикидывал, как поудобнее шепнуть ее подруге и как бы нам вдвоем остаться минут на семнадцать. Да разве в полуторке развернешься. Дурачились, кровать разобрали. Дареная удалилась в туалет, а мы с ее подругой стали всласть целоваться, нас было не оторвать друг от друга. Но вернулась она, вся посвежевшая, и вдруг ни с того ни с сего заявила:

– А ну-ка, подруженька разлюбезная, покинь нас минут на семнадцать, посиди там или под душем постой.

Вот загадка, откуда она эти семнадцать минут откопала? Подруга поднялась с кровати и удалилась в ванную.

– Давай раздевайся, милый, мне так хочется твоих слов.





– О чем ты?

– О своем теле во всю длину.

Была бы команда, что пьяному мужику еще нужно, разогрет достаточно. Раздела меня сама, пристроилась рядышком, свет не выключала. Мне так захотелось зажмуриться и все сделать молча, незряче.

– Ну, говори ты, говори, у нас времени мало.

Зная форму рук, я боялся увидеть груди – разочарование разрушает. Да вот послушался, разлепил глаза, подыскивая необходимые слова.

Груди оказались маленькими мятыми листочками с пятнышками посередке. Так бывает, когда капельки дождя остаются на листьях. Солнышко выглянет – вот и появится родимое пятнышко. Она все поняла и сказала так просто-просто:

– Знаешь, когда я ходила беременной, они у меня были очень красивыми. Жалко, что ты тогда их не увидел.

Я гладил бедра и говорил, что они пахнут первыми ландышами июня.

– Когда снова забеременею, обязательно тебе покажу, какие они у меня красивые становятся. Правда-правда. Ты что, не веришь?

Я не знал, чем искупить вину перед ней, стал целовать ноги.

– Если бы меня так целовали в самый первый раз, может быть, всё сложилось бы совсем иначе.

Я продолжал опускаться ниже и ниже, мне хотелось оправдаться за всех ее мужчин.

– Вот и родила уже, а так и не познала счастье бабское ни разу.

Я не понимал, как вернуться к верхней половине тела. Ее грубоватые руки на моей голове мешали приливу нежности.

Вода в ванной приумолкла, открылась дверь, нарисовалась подруга:

– Ну, семнадцать минут истекли или поторопилась чуточку?

Я не знал ответа, оглянулся за помощью. Она сидела, руки свесив между колен, как в прорубь, смотрела в темные окна и не плакала, а молилась о долгожданной слезе, которая и в ту ночь не состоялась.

Они спешно засобирались и ушли, а я пил вино у зеркала и плевался в свою опостылевшую рожу.

Резиновая женщина

Вот такая уродилась круглая-круглая, круглее не бывает.

В раннем детстве резиновые мячики любила, потом воздушные шары. Шесть лет мне тогда исполнилось. Воскресение, за окном солнце во всю прыть скачет. Родители куда-то по делам намылились. Мне невтерпеж было дождаться подарка. Облазила углы. Вымазалась – и хоть бы хны. Уселась, как взрослая, за мамин столик в спальной, накрасила лаком ногти, красной до дури помадой губы, хотелось еще наряжаться и наряжаться. На папином столике обнаружила шарики почему-то одного цвета, густо обмазанные кремом. Подумалось – это мне подарок, просто забыли его протереть как следует. Стала надувать, а они получались совсем некруглыми, как пальцы Гулливера – большие и жирные. Вот с этими шариками и отправилась во двор гулять. На меня все оглядывались, хихикали, как дурачки.

Когда папа с мамой вернулись, оба почему-то разом покраснели и начали из шариков выпускать мой воздух. Потом папа унес их в свою комнату, а мама пыталась заговорить всякой ерундой.

– Мама, а почему они в масле?

– Масло, дочка, на все мажут.