Страница 14 из 35
Антон Макаренко: «Педагогическое мастерство – совсем не пустое дело. В педагогических вузах этим педагогическим мастерством и не пахнет».
Антон Макаренко: «Мастерство воспитателя не является каким-то особым искусством, требующим таланта, но это специальность, которой надо учить, как надо учить врача его мастерству, как надо учить музыканта».
Салют знамени. Поход колонии им. М. Горького в Харьков.
А. С. Макаренко впереди знаменной бригады, следующей к правому флангу
«Драматический кружок» Коммуны им. Дзержинского со своим «художественным руководителем», автором многих пьес и ревю – А. С. Макаренко. Кружковцы засняты в костюмах действующих лиц политически острого ревю – «Путешествие коммунаров по Европе». Кружок выступал с этим ревю в харьковских рабочих клубах
Антон Макаренко: «Надо учить читать на человеческом лице, на лице ребенка, и это чтение может быть даже описано в специальном курсе».
Антон Макаренко: «Педагогическое мастерство заключается и в постановке голоса воспитателя, и в управлении своим лицом».
Антон Макаренко: «Учитель должен знать, как стоять, как сидеть, как подняться со стула, как повысить голос, улыбнуться, нахмуриться».
Антон Макаренко: «Я не говорил, что у меня нет мастерства. Я говорил, что у меня нет таланта, а мастерства я добился».
Тут напрашивается банальное сравнение воспитателя с актером. Сходство есть, та же игра, но без перевоплощения. Как и артист, педагог должен играть искренно (то есть без игры) и в то же время осознанно, как бы со стороны контролируя свое поведение. Но, прежде всего, педагог должен оставаться самим собой, если играть, то себя. Собой, прежде всего, воспитывать. И родителям он советовал следить за собой, потому что между родителями и детьми процесс воспитания не прекращается никогда, «даже тогда, когда вас дома нет».
Сам Макаренко был воспитан так, что отторгал всякие «телячьи нежности». «Коммунары любили меня так, как можно любить отца, и в то же время я добивался того, чтобы никаких нежных слов, нежных прикосновений не было».
Может быть, в этом случае Макаренко не прав, но был таким, каким был, не открывал душу нараспашку, свои чувства не выставлял напоказ.
Кроме того, в арсенале своей педагогики он не держал такие «верные» средства, как доброта, сердечность. Я думаю, он не признавал их именно потому, что мир, в котором детям жить, суров и даже жесток. Изнеживать детей опасно, нельзя, чтобы стали для них неожиданностью суровые ветры жизни. Наверное, Макаренко учитывал и то, что такие свойства, как доброта и сердечность, не привить воспитателю, если их нет изначально. Вообще, не все должно быть завязано на личности воспитателя. Лучше бы – на его квалификации.
Спорить с Макаренко? Можно и поспорить. Если не сдержаться. Спорьте. Но учтите, что он и сам не прочь поспорить. С самим собой.
Непросто объяснить и то, что Антон Семенович сам не хотел быть любимым воспитателем и другим не велел. Наверное, он искал какое-то выравненное, одинаковое воздействие на детей, воздействие, независимое от субъективных качеств воспитателя. Речь опять-таки о педагогике массовой. И о такой педагогике, в которой воспитатель воздействует на каждого преимущественно через коллектив, а не напрямую. Вообще, Антон Семенович оставил прошлому пару «воспитатель и воспитанник». Как было, например, в дворянских семьях, нанимавших гувернера или гувернантку для сына-дочери. Для Советской России такая пара не годилась. И не только потому, что это слишком частная, индивидуальная педагогика. А еще и потому, что такая педагогика предполагает некую изоляцию воспитанника от среды и слишком интимные и субъективные отношения, отрешенные от других влияний. На самом деле, изолировать ребенка от среды никому не удавалось. А если и удавалось на какое-то время в какой-то степени, то воспитанник оставался один перед задачами, которые он не умел решать.
Теперь он – классик, а был – живой человек
Простите, а есть ли она, наука педагогика? Вообще – есть?
Антон Макаренко: «Меня возмутила безобразная организованная педагогическая техника и мое техническое бессилие. И я с отвращением и злостью думал о педагогической науке: „Сколько тысяч лет она существует! Какие имена, какие блестящие мысли: Песталоцци, Руссо, Наторп, Блонский! Сколько книг, сколько бумаги, сколько славы! А в то же время пустое место, ничего нет, с одним хулиганом нельзя управиться, нет ни метода, ни инструмента, ни логики, просто ничего нет. Какое-то шарлатанство“».
Драка беспризорников
Антон Макаренко: «Моя педагогическая вера: педагогика – вещь, прежде всего, диалектическая, не может быть установлено никаких абсолютно правильных педагогических мер или систем».
Антон Макаренко, из письма жене, 1928 год: «В эти последние дни я понял еще одну вещь. Нет никакой системы колонии Горького, нет вообще никакой педагогической системы. Долой педагогику. Есть только живая жизнь».
А ведь найдется, небось, «знаток», который откроет миру, что Макаренко опроверг сам себя. Будто разочаровался он в педагогике вконец и признал ее шарлатанством…
Наверное, нельзя забывать, что, какой он ни классик и как ни велик, но – живой человек, а значит, не лишен таких свойств, как эмоциональность, непосредственность, сомнения, метания, рефлексии. Все, что связано с человеком, – сложно. А педагогика – наука о человеке, о том, как из детей создавать людей. Ничего сложнее этого нет. Не зря говорят, что человек – последний объект науки, что пока она еще не готова его исследовать. И педагогика как наука, пока еще – рваная, отрывочная и обрывочная. Не остановить ее диалектическую неугомонность. Если о воспитании «нормальных» детей педагогика в чем-то уже утвердилась, то до испорченных «пацанов» ее руки еще не дошли. И можно понять растерянность Макаренко, когда он столкнулся с вчерашними уголовниками. Никто не мог подсказать ему, как с ними обходиться. Как их укрощать и приручать. Как им напомнить, что они – нормальные люди. Только потом, когда он, методом проб и ошибок, отыщет какие-то приемы и средства, пригодные для «уголовной» педагогики, Макаренко сам убедится и будет убеждать других, что «они» – такие же, как «мы», и каждый из нас мог бы оказаться на их месте. Значит, и воспитание их – не какое-то особое. Так-то оно так, но не сразу. А первая встреча и первые контакты воспитателя и парня-оторвыша, познавшего «свободу» и набитого только обидой, ненавистью и жаждой мщения, – никакая не педагогика. Это ЧП, чрезвычайное происшествие. Непредсказуемое и опасное, как встреча в лесу зверя и безоружного человека.
Плотник Боровой (второй справа) с группой воспитанников колонии им. Горького. Лето 1926
Ах, это воспитание… То восторг, то уныние. То успех, то крушение… Наука ли она, однако, – педагогика? Как она может быть наукой, когда в воспитании все спонтанно, интуитивно, сиюсекундно… Жизнь-то не повторяется. Каждый раз она – другая. Каждый день – сюрприз. И ни подсказок, ни помощи со стороны. И никакого опыта – нечему отстояться. Всё в потоке. Всё в движении…
Ах, эта вездесущая среда…
Сколько времени отводится на воспитание человека? Если официально, то восемнадцать лет. За это время надо «впихнуть» в растущего человека все, что накопило общество за века и тысячелетия. Процесс натужный, напорный, принудительный. Дети сопротивляются учению. Если первичное познание – страсть, то вторичное познание – натаскивание. Может ли воспитание быть легким, интересным, привлекательным, увлеченным, радостным? Почему-то нет. Должно быть и вроде может быть, а не получается. Кто виноват – взрослые ли, дети ли? Взрослые исконно не могут, а дети исконно не хотят. Взрослые напрашиваются в поводыри по жизни, а дети норовят идти без сопровождающих. Взрослые хотят остеречь детей от ошибок, а дети настроены совершить на своем пути все «предписанные» судьбой ошибки.