Страница 10 из 35
А. М. Горький
«Вся моя последующая жизнь была посвящена тем людям, которые в старом мире обязательно кончали бы в ночлежке».
«Я обратился к своим первым воспитанникам и постарался посмотреть на них глазами Горького».
«Революция поручила мне работу „на дне“, и, естественно, вспоминалось „дно“ Горького».
«Передо мной всегда был образ того, кто сам вышел из недр народных. Так, когда я должен был указать моим „босякам“ образец человека, который, пройдя через „дно“ поднялся до высот культуры, я всегда говорил: – Горький! Вот образец, вот у кого учиться!»
Первое письмо колонисты отправили в Сорренто Максиму Горькому в 1925 году. На ответ не очень надеялись. Но ответ пришел, и очень быстро. Завязалась переписка. Каждый отряд готовил свое письмо, рассказывал о своих делах, как бы отчитывался перед писателем. Письма всех 28 отрядов собирали в огромный пакет и отправляли в Италию. И писатель находил время читать «этот детский лепет» и отвечать на него. Переписка продолжалась три года. «Личная встреча была потребностью и радостью не только для нас, но и для Алексея Максимовича». И когда Горький вернулся в Советский Союз – не мешкая, отправился в колонию.
Великий писатель – гость колонии
Антон Семенович Макаренко так хорошо написал о встрече Горького и его пребывании в колонии, что эту главку я охотно отдаю ему.
«В начале июля, в самый разгар жатвы, почетный караул горьковцев с оркестром и знаменем выстроился на перроне харьковского вокзала. Алексея Максимовича встречали тысячи людей. Выглянув из окна вагона, он сразу узнал нас и приветливо протянул нам руки.
На другой день он приехал в колонию. Ребята встретились с ним как родственники, с глубочайшей теплотой дружбы, и как читатели, и как граждане Советской страны. Алексей Максимович прожил у нас три дня. В здании школы ребята приготовили для него большую комнату, любовно украсив ее зеленью и цветами.
Алексей Максимович вставал вместе с нами – в шесть часов утра. Ему не пришлось тратить время на ознакомление с нашими делами: всё ему было известно. Многочисленные письма наших двадцати восьми отрядов, все до одного, были им прочитаны, и он ничего не забыл из того, что было там написано. Он знал не только фамилии, но имена всех командиров, а также других ребят, о которых ему писали. Он знал, как ведется наше хозяйство. Ему хорошо были известны дела свинарни – главного нашего богатства. В колонии была замечательная свинарня, устроенная по последнему слову техники. В ней воспитывалось триста чистокровных английских свиней.
Антон Макаренко и Максим Горький с колонистами, 1928
Даже расположение наших построек было ему знакомо. В первое же утро, зайдя в его комнату, я уже не застал в ней нашего дорогого гостя. Я увидел его только за завтраком в общей столовой. Он сидел, тесно окруженный ребятами одиннадцатого отряда, и деревянной ложкой ел гречневую кашу. За его спиной стояла в белоснежном халате „дежурная хозяйка“ – одна из девушек-воспитанниц – и чуть не плакала.
– Алексей Максимович, как же это так: для вас завтрак готовили, а вы взяли и пришли сюда, в отряд. А мы там хороший завтрак…
Он лукаво поглядывал на ребят, пригласивших его завтракать, и оправдывался:
– Послушай… чего ты пристала? Это же каша… такая замечательная…
Ребята были в большом затруднении: с одной стороны, им хотелось, чтобы Алексей Максимович завтракал за их столом, а с другой стороны, выходило как-то неловко – они лишили Алексея Максимовича какого-то лучшего завтрака, приготовленного для него дежурной хозяйкой. Петька Романченко нашел выход из положения:
– Алексей Максимович сначала у нас позавтракает, а потом съест твой завтрак, Варя, хорошо?
Горькому этот выход очень понравился. Он оглянулся на хозяйку и добродушно развел руками:
– Ну, вот, видишь. Чего же ты волнуешься? А твоего завтрака на нас хватит?
– На кого – на вас?
– На меня и на них… вот… на одиннадцатый отряд.
– Так они… Вот еще новости! Их же пятнадцать человек!
– Не хватит, значит?
Дежурная хозяйка в панике бросилась на кухню. По дороге налетела на меня и с возмущением забормотала:
– Эти… одиннадцатый… всё напутали… Всё испортили.
Я ей посоветовал подать „горьковский“ завтрак на стол одиннадцатого отряда. Там началось пиршество, и Горький смеялся больше всех, глядя на кусок зажаренной свинины, одиноко лежавший на тарелке. Одиннадцатый отряд, конечно, краснел и отказывался от встречного угощения. Так ничего и не вышло из отдельной кухни, организованной для гостя заботами наших юных хозяек.
Горький с колонистами на сенокосе
После завтрака Алексей Максимович ходил между командирами и договаривался, куда ему отправляться на работу. На самых далеких полях убиралось яровое, но туда нужно было ехать, а Горький ни за что не хотел ехать на линейке, так как откуда-то узнал, что для этого нужно снять с работы лошадь. Но и в этом случае был найден выход. Алексея Максимовича усадили на жатвенную машину. Держаться на железном сиденье жатки было довольно трудно, но жатку окружил целый отряд, и упасть Алексею Максимовичу было некуда.
Он шутил:
– На чем только я не ездил, а на таком экипаже еще ни разу не доводилось.
В поле он отказался от косы:
– Какой я косарь? Ну вас, смеяться будете!
– Нет, не будем смеяться, Алексей Максимович! Вот острая коса, это для вас приготовили.
– Я лучше вот эту штуку возьму.
Он взял вилы и помогал ребятам подгребать колосья. Ребята окружили его и, рассуждая о разных хитростях работы вилами, успевали подбирать за него все колосья. Алексей Максимович обиделся:
– Что же ты… Слушай, оставь же и мне что-нибудь…
Прибежал дежурный командир:
– Это для чего Алексею Максимовичу вилы дали? Он гость, а вы его… работать! Алексей Максимович, там вас столяры ожидают. У них сейчас сдача ульев.
Алексей Максимович понимал, что нельзя никого обижать. Поэтому в течение рабочего дня он успевал побывать на всех работах.
В бывшей зимней церкви он рассказал колонистам, как много лет тому назад он пришел в этот самый монастырь, чтобы поспорить со знаменитым святошей.
Макаренко и Горький, 1928
В свинарне он обеспокоенными глазами наблюдал, как поросится „Венера“, и принял на свои руки первого великолепного английского поросенка.
После работы и ужина все колонисты собирались вокруг Горького. Один вечер был посвящен постановке „На дне“ силами ребят. Горького посадили посредине зала и во время действия на сцене рассказывали ему разные подробности об актерах. Больше всего понравилась Алексею Максимовичу игра колониста Шешнева, изображавшего Сатина. На другой вечер был концерт.
А потом пришел третий день, и Алексей Максимович должен был уезжать. Глаза колонистов с утра сделались удивленными: как это так – уезжает Горький!
Ребята выстроились на дворе. Развернули знамя, подали команду. Но не было уже в этом строю никакой торжественности, было только одно стремление: как-нибудь удержать прощальные слезы. Алексей Максимович проходил по рядам, пожимал всем ребятам руки и ласково-грустно улыбался.
Большой нарядный автомобиль был прислан за ним из Харькова, и шофер заботливо распахнул блестевшую лаком дверцу»…
«Поэма» – увековечивание опыта
В те три дня, по вечерам, когда дети укладывались спать, и много раз после у Макаренко была возможность проводить время с Горьким в долгих беседах. Говорили о разном, но все больше, разумеется, о воспитательстве и писательстве. И нельзя сказать, что в тех разговорах один излагал, а другой внимал. Воспитатель Макаренко не мог не интересовать писателя Горького. Ведь, в сущности, они оба занимались одним делом – воспитанием человека. Писатель это делал через свои книги – долгим окольным путем. А воспитатель менял, переделывал человека, работая с ним, «с материалом», непосредственно и имея наглядный и близкий результат. И Горький, конечно, не мог пропустить такой опыт воспитания – когда вчерашний уголовник становится «правильным» человеком. Сам Горький на такое никак не мог рассчитывать. В каком-то смысле он, может быть, завидовал Макаренко. Да, разумеется, воспитанников у Макаренко – сотни, а читателей у Горького – тысячи и тысячи. И все-таки увидеть чудо перевоплощения человека – не театрального, не на сцене, а в реальной жизни – этот соблазн не мог не тронуть Горького.