Страница 56 из 69
– О чем вы думаете?
– О вас и о том, кем вы были в прошлом?
Анна засмеялась, поставила чашку на стол, присела, поежилась и сказала:
– Карма – это интересно. И я когда-то на заре туманной юности увлекалась индийской философией, ее доктриной перерождения, но все проходит. И вам, уважаемый Иван Андреевич, не надо так далеко уходить в века и искать мое первичное Я, ибо тайна сия остается неразгаданной. Помните, у Гумилева:
Загляните-ка лучше в недавнее прошлое и вспомните Воронежский институт искусства, где вы читали специальный курс о западниках и славянофилах, и студентку, которая мучила вас вопросами о треугольнике: Луи Виардо – Полина Виардо – Тургенев.
– Ну, как же, конечно, помню, – обрадовался я. – Как не помнить, если меня с треском выставили из вашей альма-матер за идеализацию либералов в России?
– Вот как! Я и не знала.
– Вы многого не знали. И, кстати, секретарь парткома, так яростно кромсавший мой курс, позже, уже при Ельцине, защитил докторскую о Иване Киреевском и даже назвал его гением.
Мы начали вспоминать общих знакомых, воронежский театр, при упоминании о котором по лицу Анны пробежало облачко тени, а потом вышли на улицу и направились в парк. Долго стояли на берегу быстрой горной речки под тенистым, высоким деревом, пока я не почувствовал, как на лицо и за воротник сыплются светлые горошины капель.
– Дождь?
– Нет, – улыбнулась Анна, – это плачет ива.
– Ива?
– Да, но особая: высокая и плакучая ветла.
– Скажите, а вам в жизни часто приходилось плакать? И вообще, как живется красивой женщине?
Анна вспыхнула, сузила глаза и бросила на меня внимательный изучающий взгляд: шутит или всерьез?
Я не шутил и откровенно любовался этой представительницей вымирающего тургеневского племени женщин. Она была чудо как хороша!
Грешен: люблю красоту. И, в конце-то концов, какая разница, в чем воплощен ее божественный трепет: в алмазной капле росы, в огненном веере заката или в синих незабудках под зеленным пологом светлой березовой рощи? И что делать, если ее высшим проявлением была, есть и будет женщина! Нет, не эмансипированная, не заутюженная модой, а та, из-за которой погибаешь и ради которой пишутся «Божественные комедии».
Вместо ответа Анна сама задала вопрос:
– А вы разве не знаете? Не вы ли нам говорили отом, как редко удается женщине достигать успеха методами, принятыми в искусстве и науке?
– Да, говорил, но ведь у каждого свой личный узор судьбы.
– Это так, – согласилась Анна и, взглянув на синеющие за парком горы, ответила: – Конечно, нелегко. Один вот и сейчас любит, уж высох весь, а все любит. А вообще, женщине – если только это настоящая женщина – всегда трудно.
И задумалась. Я вспомнил почему-то седого брюнета и снова спросил:
– Не от того ли и сохнет, что вас нельзя не любить? Недаром говорят: «Красивая женщина – что порванное платье: или сама зацепится, или ее зацепят».
– Мало ли, что говорят, особенно современные мужчины. Помните признания Позднышева в «Крейцеровой сонате» Толстого? «Я помещик и кандидат университета и был предводителем. Жил до женитьбы как все живут, то есть развратно, и, как все люди нашего круга, живя развратно, был уверен, что я живу как надо». С тех пор ничего не изменилось. Нынешние Позднышевы просто покупают женщин, и им наплевать, любят они их или нет. Они просто выбирают тех, которые их устраивают. И представьте себе, находят дур или ушибленных жизнью. Немало среди них и красивых.
– Согласен, но, как заметил Герцен, «красота – это тоже талант», и им надо уметь пользоваться. А что делает современная женщина? Она стала доступнее.
– Ну, Иван Андреевич, вы неисправимый идеалист. Вам как историку так рассуждать неизвинительно. А кто делает женщину доступнее? Кто поощрял разврат в Древнем Риме? Кто плодил мерзопакости в женских и мужских монастырях даже при огнях инквизиции? Бог с ними, с седыми веками! Вернемся в век двадцатый, в лагеря ГУЛага, где мужчины не видели женской постели, и наоборот. Вспомните, как сталинские подонки насиловали жену на глазах мужа или дочь на глазах отца. А десятки миллионов солдатских молодых вдов? Наконец, тысячи сезонниц, отправлявшихся на рыбные промыслы Дальнего Востока? Они были доступны уже в те годы, а то, что сейчас происходит, – это легализация старой болезни, выплеснувшейся наружу. Поток разврата сегодня забурлил еще сильней. Напомню: две трети безработных в России – женщины.
Анна замолчала, и снова тень мелькнула на ее лице. Мы расстались с плакучей ивой и медленно пошли по ясеневой аллее. Я первым нарушил затянувшееся молчание:
– Я тоже много размышлял о женской судьбе в России, и не только размышлял, но и видел ее самые разные воплощения, порой страшные. Никогда не забуду дальневосточный гарнизон, где в навозе проституции тлели сотни девчонок, где за парашютный шелк на платье детям мать обслуживала авиационное звено…
Анну передернуло, но я без злости продолжал:
– И все, что вы рассказали, – это верно, но верное еще не истина. Хотите признать или не хотите, но вы не вышли из «марксистской шинели». Вспомните-ка: «Человек – продукт обстоятельств, и если вы хотите очеловечить человека, то очеловечьте обстоятельства». Какой простор для слепой судьбы, бросающей нас за шиворот в объятия этим обстоятельствам! А где же самоосуществление человека? Где самостоянье? Нет, не спорьте: Кант был ближе к истине, когда защищал свой тезис об автономном добре.
– Откуда было знать воронежской или уральской бабе вашего Канта? Они жили и живут без высоких материй!
– Ой ли? Положим, что это так: философии они, действительно, не знали, хотя среди нынешних путан немало с университетскими дипломами. Не знали, но сколько среди них было таких, которые не сжигали души свои, не гасили свет: Бога и Совесть! Не потому ли они исполнились в самом высоком назначении – Матери и Жены? Поверьте, это не идеализация: я видел женщин войны, и среди них были не только ППЖ и тыловые веселые вдовы, но и святые! Впрочем, следы разврата и чистоты вы обнаружите и в науке. Я очень хорошо знаю, как защищали и защищают диссертации.
Что-то стальное сверкнуло в синих глазах-озерах, и было видно по вздрагивающим губам, как Анна волнуется, но услышал неожиданное:
– А вы-то почему до сих пор не женитесь?
– Откуда вам известно?
– Господи, да невооруженным глазом видно: худой, темная рубашка, пуговица на костюме болтается, – и, недоговорив, оторвала несчастную пуговицу, достала из сумки иголку с ниткой и заново пришила. Откусывая нитку, как бы невзначай бросила:
– Вечером к вам зайдет мой старый хороший друг. Да вы видели его сегодня. Помните? Седой, высокий, с «Дорожными жалобами» Пушкина. Не гоните, поговорите – и получите маленький праздник.
Я проводил загадочную Анну до остановки, а сам побрел в гостиницу.
Н-ск – типичный современный город контрастов, куда ветры истории надули все двунадесять языков: русских, башкир, татар, мордву, евреев, казахов, немцев. Оттого-то у него и нет четкого русского профиля, какой вы увидите в Воронеже, Саратове или в маленьком древнем Ростове Ярославском. По проспектам мчатся стада иномарок; летят навстречу полуобнаженные мадонны; у мусорных баков копошатся бомжи; в скверах тихие божьи одуванчики подбирают пустые бутылки, а у гостиниц липнут мухами путаны. На площади под красным флагом ворчат группки одержимых ностальгией по социализму, и здесь же упакованные в черную кожу молодцы предлагают прохожим фашистское чтиво.