Страница 43 из 69
После Пушкина никто так глубоко не проникал в тайну великой лжи, как Достоевский. В «Дневнике писателя» за 1877 год, размышляя о романе Льва Толстого «Анна Каренина», он обнажает суть замыслов тоталитаристов: «Так как общество устроено ненормально, то нельзя спрашивать ответа с единиц людских за последствия. Стало быть, преступник безответствен, и преступления пока не существует. Чтобы покончить с преступлениями и людской виновностью, надо покончить с ненормальностью общества и склада его. Так как лечить существующий порядок вещей долго и безнадежно, да и лекарств не оказалось, то следует разрушить все общество и смести старый порядок как бы метлой. Затем начать все новое, на иных началах, еще неизвестных, но которые все же не могут быть хуже теперешнего порядка, напротив, заключают в себе много шансов успеха. Главная надежда – на науку. Итак, это второе решение: ждут будущего муравейника, а пока зальют мир кровью. Других решений о виновности и преступности людской западно-европеискии мир не представляет»[36].
Во взгляде русского автора на виновность и преступность людей ясно усматривается, что никакой «муравейник», никакое торжество «четвертого сословия», никакое уничтожение бедности, никакая организация труда не спасут человечество от ненависти и преступности. А выражено это посредством огромной психологической разработки души человеческой, со страшной глубиною и силою, с небывалым доселе у нас реализмом художественного изображения.
«Ясно и понятно до очевидности, что зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекари-социалисты, что ни в каком устройстве общества не избегнете зла, что душа человеческая останется та же, что ненормальность и грех исходит из нее самой и что, наконец, законы духа человеческого столь еще неизвестны, столь невидимы науке, столь неопределенны и столь таинственны, что нет и не может быть еще ни лекарей, ни даже судей окончательных, а есть Тот, который говорит: «Мне отмщение и Аз воздам» [37].
Устремленность к Богу обостряла интерес Достоевского к земным заботам. Это ему принадлежит знаменитый афоризм: «Деньги – это чеканная свобода». Но ведь сказано: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут»[38].
Достоевский говорил не о цели, а о средстве. Христианство не отвергает ни одной сферы человеческой деятельности в мире, сотворенном Богом и врученном человеку как господину мирского. Но Евангелие обязывает не забывать: «Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною»[39].
Эту вечную истину помнили гуманисты-реформаторы со времен св. Тихона Задонского и св. Серафима Саровского, которые не уставали утверждать, говоря современным языком: экономический интерес не доминанта человека, а фактор самореализации личности.
Трагедия начинается не с игр обмена и накопления капитала, а с рокового рубежа рабства человека у трона золотого тельца. Достоевский заглянул в эту преисподнюю и ужаснулся глубине ее. Не прислушавшись к нему, мы дорого заплатили за бездуховность и самодержавие рационализма.
Прошлое таит немало страшных, живых подробностей саморастления человека, удалившегося в гордом одиночестве от Бога. После Шаламова, Солженицына, Льва Разгона нас, кажется, не удивить жуткими подробностями расправы над «врагами народа», когда живых людей сжигали в печах Сухановской тюрьмы, обваривали кипящим кипятком или в лютый мороз в легкой одежде отправляли по этапу. Однако, оказывается, не все знаем, и время обнажает новые факты.
Бывший казак Григорий Кравченко прошел все круги советского ада: раскулачивание, ссылку, лагеря. Бежал. Поймали. Снова бежал.
«…На этот раз, – рассказывает он, – оперативники задержали. После первого побега… конвой был не такой лютый, только попугали: науськают на меня собак – те набросятся, собьют с ног, оборвут всю одежду, но тело не трогают. Я знал, что если им дадут другую команду, то собаки и тело изгрызут. Ну, а на этот раз конвой оказался лютый. Сначала побоксировали, предупредив: «Вот что, беглец, если устоишь на ногах, счастье твое. Нет – тебе крышка. Получишь пулю в лоб – как за попытку к побегу или оказание сопротивления». Первое испытание – два удара – я выдержал, не свалился. Больше бить не стали. Не знаю, если бы свалился, расстреляли бы или нет? Возможно, только пугали. Дальше – больше: поставили к дереву, положили на голову сосновую шишку, стрелять по ней стали из винтовки с двадцати шагов. Сбили по два раза. Голова уцелела, но от страха закружилась. Мутить стало. Слышу, один из них говорит: «Степа, нас ведь сегодня на вечер приглашают, а мы волынимся с этим хлыщом. Пристрелим его – и делу конец». «Нет, – отвечает напарник, – начальство такие приемы не очень поощряет. Им нужен живой беглец. Может, еще и премия обломится»[40].
Ледяным дыханием веет от этих страшных живых подробностей обезумевшего, безбожного века. Жернова большевистской мельницы перемалывали душу человека, зомбируя его сознание, вытравляя из него святая святых – сопереживание, сочувствие ближнему.
Век минул. И что же? Все в прошлом?.. Нет, тысячу раз нет! По-прежнему льются кровь и слезы людские. Тоталитаризм в одночасье рухнул, но по-прежнему торжествует «самодержавие разума», правящее бал на костях.
Как быть?
Читать Достоевского и думать. Думать и чувствовать – сочувствовать, ибо только мыслящий и сочувствующий человек достоин звания Человека.
Сотни «проклятых вопросов» одолевают нас сегодня. Парадоксально, но все они уже поставлены великим мыслителем и художником, гениально предвосхитившим наше безбожное прошлое и наше распутье в настоящем. Однозначные ответы на эти вопросы вряд ли сыщутся. Да и нужны ли они – однозначные? Главное – что вопросы поставлены. И пора уже нам, пора, каждому в одиночку и всем вместе – миром, осознать и осмыслить их огромную, судьбоносную для России значимость. Иначе наш путь в никуда станет еще более стремительным и невозвратным.
…Духовный переворот, совершенный Тихоном Задонским в Достоевском, был настолько велик, что он начал обдумывать не только «Житие великого грешника», но и роман о Христе. Не сподобился совершить ни то ни другое, зато сумел разглядеть в пушкинском «дыме столетий» сияющий лик святого воронежского старца. Ни бури, ни перевороты «железных» эпох не заглушили его неспешных шагов и тихих речей.
Столкновение смыслов в истории началось не в прошлом веке и закончится не в нынешнем. Все мы обречены на вечное противоборство добра и зла, но не всем удается услышать совесть – Голос Бога.
«Не слушает кто совесть, – писал задонский подвижник, – не слушает и закона Божия и самого Бога… И таковые христиане, которые против совести грешат, истинно Бога не почитают, суть лицемеры: Бога без чистой совести почитать невозможно»[41].
Заветный томик сочинений Тихона Задонского в позеленевшем кожаном переплете я все-таки нашел. Нашел в огромной куче искалеченных старых книг, ждавших участи макулатуры. Отвез в Москву. Дмитриев был рад. А для меня началась дорога к Богу.
Дойду ли?..
Царствие Небесное тебе, Сергей Сергеевич!
1997
На петербургских перекрестках
И снова живу
Мы улетали из Петербурга ранним рейсом. К пяти утра к гостинице «Прибалтийская» минута в минуту подкатил «Икарус», и седой шофер пригласил в салон. И вот мы мчимся по пустынному городу – под вздохи уходящей ночи, навстречу рассвету: кто пыхтит, разбираясь с пакетами, сумками, кто, плюхнувшись в мягкое кресло, уже храпит, а я, простуженный до костей, глотаю аспирин и смотрю воспаленными глазами на бегущий за окном многоликий, земной и мифический город.
36
Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. – Т 25. – С. 201.
37
Там же. – С. 203.
38
От Матфея святое благовествование / Новый Завет. – 6:6-20 – 19.
39
Первое послание к коринфянам святого Апостола Павла / Новый Завет. – 6:2-16. -12.
40
Зиновщук А. А. Узники Соловецких лагерей. – Челябинск, 1993. – С. 5–7.
41
Схиархимандрид Иоанн (Маслов). Святитель Тихон Задонекий и его учение о Спасении: Статьи разных лет. – 2-е изд. – М., 1995. – С. 285–286.