Сальватор

Правительству предстояло выбирать между отступлением, поражением и, возможно, крушением. Состоялось срочное заседание кабинета министров, на котором каждый член кабинета высказал свои опасения, и было решено отложить обсуждение до следующей сессии.

А пока господин де Вилель взялся путем хорошо известных ему комбинаций обеспечить совету министров послушное большинство в верхней палате Национального собрания, такое же послушное, каким правительство располагало в палате депутатов.

Но потом, в связи с этими маневрами, произошел инцидент, окончательно похоронивший законопроект.

12 апреля – это был один из тех дней, через которые мы смело перескочили в нашем повествовании – была годовщина первого возвращения (в 1814 году) Карла X в Париж. В этот день в Тюильри охрану несла национальная гвардия, заменившая все остальные придворные части.

Это было привилегией, которой король вознаграждал национальную гвардию за ее преданность в те дни, когда она на протяжении нескольких недель составляла его единственную охрану. Это было также знаком доверия короля населению Парижа.

Но в тот год этот самый день 12 апреля, а избежать этого было никак нельзя, выпал на Святой четверг.

А в Святой четверг король Карл X, верный своим христианским чувствам, не мог занимать свой ум никакими политическими делами. И посему перенес день почетной службы национальной гвардии со Святого четверга 12 апреля на Пасхальный понедельник 16 апреля.

Соответственно утром 16 апреля в момент заступления на службу национальной гвардии, когда в Часовом павильоне пробило девять часов, король Карл X спустился со ступенек дворца Тюильри одетый в форму генерала национальной гвардии. Его сопровождали дофин и большое количество штабных офицеров.

Он проследовал на площадь Каррусель, где были построены подразделения, выделенные от всех легионов национальной гвардии, в том числе и от кавалерийского легиона.

Встав перед развернутым строем подразделений, он, по своему обыкновению, горячо и сердечно приветствовал национальных гвардейцев.

Несмотря на то, что Карл X, мало-помалу терявший со временем популярность – и вовсе не из-за личных своих качеств, а из-за ошибок правительства, проводящего антинародную политику, – уже привык за прошедший год встречать во время своих выездов довольно холодный прием со стороны населения, он был еще в состоянии с помощью щедро расточаемых толпе улыбок и приветственных жестов вызвать довольно воодушевленные приветствия.

Но в тот день его ждал холодный прием. Ни малейшего воодушевления, никаких приветствий. Только редкие и робкие выкрики «Да здравствует король!», которые были к тому же едва слышны и гасли на ветру.

Он принял парад, покинул площадь Каррусель с сердцем, наполненным грустью и горечью, обвиняя в этом холодном приеме со стороны толпы не свою систему правления, а клевету, печатаемую в газетах, и происки либеральной партии.

Во время парада он несколько раз оборачивался к сыну, как бы спрашивая его мнение. Но дофин имел счастье быть рассеянным и находиться мыслями далеко от того, что происходило вокруг. Дофин машинально следовал за отцом, и, вернувшись во дворец, он помнил только то, что совершил небольшую прогулку верхом. Дофин сознавал, что он только что принимал парад войск, но если бы его спросили, он не смог бы ответить, какие именно подразделения промаршировали перед ним.

А посему старый король, чувствовавший полную свою изоляцию в своем божественном величии, обращался вовсе не к дофину, а к шестидесятилетнему человеку в мундире маршала Франции с двумя лентами орденов Святого Людовика и Святого Духа.

Этот человек был своего рода славой Франции. Он был солдатом в полку Медока, командиром батальона волонтеров из Меза, полковником Пикардийского полка. Он был завоевателем Трева, героем битвы у Мангеймского моста, командиром всех гренадеров «Великой армии», победителем битвы при Остроленке, участником сражений под Ваграмом, на Березине, под Буатценом – генерал-майором королевской гвардии, главнокомандующим парижской гвардии. Этот человек получал ранения во всех битвах, в которых принимал участие: на его теле было двадцать семь шрамов, на пять больше, чем у Цезаря. И он выжил после всех этих двадцати семи ранений. Это был маршал Удино, герцог де Реджио.

Карл X, взяв старого солдата под руку, отвел его в сторонку от толпы придворных, ожидавших возвращения короля.

– Послушайте, маршал, – сказал он ему, – можете ли вы поговорить со мной откровенно?

Маршал взглянул на короля с удивлением. Он тоже обратил внимание на молчаливость и холодность национальной гвардии.

– Откровенно, сир? – переспросил он.

– Да. Я хочу знать правду.

Маршал улыбнулся.

– Вас удивляет то, что король хочет знать правду? Значит, нас часто обманывают, дорогой маршал?

– Но, сир, каждый старается сделать, как ему лучше.

– А вы?

– Я, сир, никогда никого не обманываю!

– Значит, вы всегда говорите правду?

– Я жду, когда меня попросят ее сказать.

– Ну и?..

– Пусть Ваше Величество спросит, и я отвечу.

– Хорошо, маршал. Так что вы скажете о параде?

– Прием был холодным.

– Было слышно только несколько криков «Да здравствует король!». Вы обратили на это внимание, маршал?

– Обратил, сир.

– Это значит, что я лишился доверия и любви моего народа?

Старый вояка промолчал.

– Вы слышите меня, маршал? – снова спросил Карл X.

– Так точно, сир, слышу.

– Так вот, я спрашиваю вас, слышите, маршал, как по-вашему, неужели я лишился доверия и любви своего народа?

– Государь!

– Вы обещали сказать мне правду, маршал!

– Не вы, сир, а ваши министры… К несчастью, народ не понимает тонкостей конституционной монархии и мешает в одну кучу и короля и министров.

– Но что же я сделал плохого? – вскричал король.

– Вы ничего плохого не сделали, сир, но вы позволили другим сделать это.

– Маршал, я клянусь вам, что полон самых добрых намерений.

– Пословица утверждает, сир, что добрыми намерениями вымощена дорога в ад!

– Слушайте, маршал, скажите мне все, что вы думаете об этом.

– Государь, – заговорил маршал, – я был бы недостоин милостей короля, если бы… я… не подчинялся отданным мне приказам.

– И что же дальше?

– Что дальше? А вот что, сир: я считаю, что вы добрый и справедливый князь. Но Ваше Величество окружают советники, которые или слепцы, или невежды: они или ничего не видят, или неправильно истолковывают то, что видят.

– Продолжайте, продолжайте.

– Выражая общественное мнение, сир, я подтверждаю, что у вас сердце истинного француза и что слушать нужно только ваше сердце.

– Значит, все мною недовольны?

Маршал поклонился.

– Так в чем же причина этого недовольства?

– Сир, закон о прессе глубоко и больно оскорбляет население.

– Так вы полагаете, что именно этому я обязан сегодняшнему холодному приему?

– Я уверен в этом, сир.

– И что бы вы мне посоветовали, маршал?

– Насчет чего, сир?

– Насчет того, что мне нужно предпринять.

– Сир, я не могу давать советы королю.

– Но коль скоро я сам вас об этом прошу.

– Сир, ваша величайшая мудрость…

– Как бы вы поступили на моем месте, маршал?

– Я говорю это только по приказу короля.

– Даже больше того, герцог, – произнес Карл X со свойственным ему при некоторых обстоятельствах величием, – по моей просьбе.

– Так вот, государь, – снова заговорил маршал, – отзовите законопроект. Потом проведите смотр всей национальной гвардии, и вы увидите по единодушному восторгу и приветствиям, в чем была настоящая причина сегодняшней молчаливости.

– Маршал, законопроект будет завтра же отозван из Национального собрания. Назначьте сами дату смотра национальной гвардии.

– Сир, не соблаговолит ли Ваше Величество назначить его на последнее воскресенье месяца, то есть на 29 апреля?

– Распорядитесь об этом сами: вы ведь главнокомандующий национальной гвардией.