Страница 4 из 53
Алесь вытащил содержимое мешочка.
Вадим Николаевич махнул рукой:
— Давай! Что будет, то будет!
— Пополам?
— Ни в коем случае. По строго отмеренной порции. — Вадим Николаевич аккуратно разломил сухарь на две части, а потом каждую еще на две и протянул кусочек мальчику.
Как ни старался мальчик подольше продлить удовольствие, сухарь был съеден в одно мгновение. Алесь вопросительно посмотрел на Вадима Николаевича. Тот развел руками:
— Дисциплина!
— Ладно, — буркнул Алесь, — пусть уж остается в мешке, авось подрастет!
— Давай обследуем наши владения. Во-первых, выясним, плывем мы или нет.
— Кажется, плывем. Только очень медленно.
— А может, зацепились и стоим на месте? Нужно палку опустить в воду, и тогда все станет ясно.
Алесь поднялся на ноги, оглянулся вокруг и увидел мохнатую сосновую ветку. Он показал ее учителю.
— Бомба подкинула нам, — сказал Алесь и стал обламывать тяжелые хвойные лапы.
Вадим Николаевич как-то безучастно следил за стараниями мальчика.
— Думаю: ветка коротка — здесь глубоко.
Так и оказалось: до дна ветка не достала.
— Если глубоко, значит, плывем. И нас несет ветром вон в ту сторону!
— К Лиховичам, — уточнил учитель.
— А до Лиховичей километров, километров…
— Считай, все двадцать.
— Если в сутки по километру…
— Через двадцать суток…
— Так мы же погибнем, Вадим Николаевич!
— А мы будем сопротивляться.
— У нас же есть нечего, и холода скоро настанут. Вон как зябко сегодня. До костей пробирает. Давайте построим шалаш.
— Шалаш?.. Надо подумать.
— А что думать? Наломаем жердей, поставим пирамидкой, обложим камышом — вот и дом.
— Ух ты, какой скорый. Нужно, хлопче, прикинуть, чтобы демаскировки не было. Вдруг глянут фашисты в бинокль, увидят: шалаш! И примчатся на катере или лодке — будет нам с тобой тогда…
— И правда!
— А мы все же плывем, Алесь, — сказал спокойно учитель. — Я слежу за тем берегом, за желтым пригорком. Видишь, он хоть и медленно, но движется в сторону.
— Там, за пригорком, Сырой Бор, — вздохнул Алесь.
— Расскажи-ка мне все по порядку, хлопче.
Алесь понурился:
— Не умею я рассказывать, Вадим Николаевич. — Однако тут же заговорил: — Как я ненавижу фашистов! Сколько горя они принесли, проклятые! — Алесь стиснул кулаки. — Слышите выстрелы? Опять они…
— Да, только уж пора бы нам привыкнуть. Ну я слушаю тебя, хлопче.
И Алесь понемногу разговорился и рассказал учителю о родном селе…
Сырой Бор — село немаленькое. Хорошим шагом с одного конца до другого добрых полчаса топать. Тянется оно по обе стороны большака. Большак ведет в районный центр, мчатся по нему грузовые и легковые машины и телеги, запряженные лошадьми. Сыроборцы давно привыкли к шуму моторов и пронзительным гудкам. Раньше, бывало, парни-подростки, уцепившись за борта машины, лихо проносились вдоль села, а самые отчаянные залезали в кузов.
Теперь только старожилы помнят, как в селе был организован колхоз, как открылся клуб, магазин, а в самом центре села выросло новое красивое здание — сельсовет. А потом и очень полюбившаяся сыроборцам общественная баня: на песчаном островке, что находился посреди пруда, поставили дом под черепичной крышей. Каждую субботу собирались здесь люди с мочалками да вениками, перебрасывались шутками, обленивались новостями…
А вскоре появилось в селе невиданное доселе чудо — радио.
Но особой гордостью села была школа. На широком школьном дворе, обсаженном старыми липами, целый день звенели веселые голоса ребятишек…
Кажется, так недавно все это было.
Сейчас Сырой Бор захвачен врагом. Тревога и отчаяние охватили сельчан. Как теперь жить? Что будет дальше? Как одолеть врага и освободить родную землю? Так думал каждый, видя, как хозяйничают в селе гитлеровцы.
Фашисты облюбовали себе самое красивое здание — школу и разместили там комендатуру. На школьном дворе поставили походную кухню на толстых резиновых колесах.
Ранним утром в село отправлялся наряд из трех вооруженных солдат. Один из них, самый здоровенный детина, нес большой мешок. С громким гиканьем вваливались они в первый же двор и начинали «боевую операцию»: автоматными очередями расстреливали всю дворовую живность, попавшуюся на глаза. Хозяйка причитала, кляла на чем свет стоит непрошеных гостей. А те невозмутимо запихивали в мешок кур и гусей. Довольные удачной охотой, громко хохоча, солдаты уходили, а хозяйка еще долго посылала им вслед проклятья.
Немцы наглели с каждым днем, «реквизировали» и коров, и овец, и свиней…
Алесь рассказывал, как однажды к ним во двор зашел тот самый детина, которого люди прозвали «мешочником». Он был почему-то один, с автоматом и в железной каске. Как-то раз он уже побывал у них, и после этого в хозяйстве осталось только две курицы да голенастый петух, спасшийся от немецкой пули благодаря своим мощным крыльям и петушиному уму. Услышал стрельбу и, отчаянно заголосив на весь двор, перелетел через забор да на огороды. А там скрылся в свекольной ботве и просидел аж до самой ночи.
Сейчас петух важно шествовал впереди несушек, не подозревая, что над его головой опять нависла беда.
Отец Алеся, Прокоп, был в это время в хлеву, укреплял подгнившие бревна. Он первый услышал, как скрипнула калитка. Выглянул наружу: гитлеровец с мешком стоял посреди двора.
Прокоп отложил топор и потихоньку прикрыл дверь. «Забирал бы уж последних курей, — подумал он, — только бы овцу не тронул».
Немец увидел петуха с несушками, кинул под ноги мешок и почему-то остановился в нерешительности. Автомата с плеча не снял. Неужели услышал блеяние овцы?
Тяжелые сапоги застучали по направлению к хлеву. Солдат остановился у самых дверей, прислушайся и потом громко замолотил по ним сапогом.
Прокоп затаился в темном углу. Мелькнула мысль — пристукнуть немца топором. Но немец был осторожен. Он снова ударил сапогом в стенку, потом сунул дуло автомата между створками дверей, открыл их.
— Кто тут есть?! — громко крикнул он и шагнул вперед.
— Ах ты гад, что тебе надо? — прошептал с ненавистью Прокоп, однако отступил и опустил топор.
— Ты хотел делать капут? Э? — спросил немец, щуря глаза. — О, меня нихт обманывать. Вы не любить нас. Натюрлих. Но я есть твой камрад, нихт фашист.
— А кто же ты? Все вы черти из одного болота. Зачем пришли к нам? Что вам у нас нужно? — Прокоп совсем осмелел: — А ну, сказано: поворачивайся и чеши к своим Гансам, пока цел.
— О! Ты грозишься. Некорошо, русский хозяин. Говори руих, а то нас услышат.
— Пускай слышат. Я ничего ни у кого не украл.
— Рихтиг. Ты есть короший русский человек.
— Ты мне зубы не заговаривай. Зачем пришел? Курей похватал, теперь овцу хочешь в мешок затолкать? Думаешь: мы так и будем молчать? Говоришь, потише! Да тут на весь свет надо кричать!
— Ну покричи. А я, как это, садиться около тебя. — Немец по-хозяйски потрогал укрепленный Прокопом столб и прислонился к изгороди, предварительно оглядев овечий закуток.
— Ты что, издеваешься? Бери все, что хочешь, только душу не трогай! — Прокоп со злобой плюнул себе под ноги, заткнул топор за пояс и хотел было выйти из хлева.
— Погоди, камрад! Разве ты не есть коммунист?
— Тьфу! Прилепился как смола!
— Рот фронт! — выкрикнул внезапно немец. — Русский, ты понимайт: Рот фронт!
Прокоп, услышав знакомые слова, которые на время вычеркнула из памяти война, насторожился всерьез и еще раз недоверчиво окинул взглядом стоящего перед ним немца.
— Говоришь «Рот фронт», — проворчал он, — а на грудь нацепил автомат. Вранье все. Вам бы нажраться да погулять. Вот и весь ваш «Рот фронт».
На ломаном русском языке немец шепотом продолжал убеждать Прокопа.
— Ты не веришь, русский камрад? А я пришел к тебе с добром!
— Пришел — так говори!
— Посмотри, никого там нет?
Прокоп приотворил дверь. На дворе тишина, было еще слишком рано.