Страница 2 из 66
— Госпожа спит, — тихо проговорила Роза, — и у нас есть еще немного времени.
Октав молча окинул взглядом этот приют чистоты и невинности. Заметив это, Роза слегка покраснела.
— Это моя комната, — смущенно заметила она.
Молодой человек тем временем снял широкополую шляпу и слабый свет лампы озарил его благородное лицо, обрамленное темными волосами.
Внимательно посмотрев на него, Роза чуть заметно улыбнулась.
— Я была совсем маленькой, когда вы покинули Нуармон, но все же сразу узнала вас.
— И я узнал тебя с первого взгляда, Роза, — воскликнул Октав. — Я тоже не забыл тебя и, как видишь, полностью тебе доверяю, ибо собираюсь посвятить тебя в тайну, от которой зависят жизнь и честь.
Сказав это, он взял руку девушки и прижал ее к своему сердцу.
— Я свято храню все здешние тайны, — ответила Роза. — А теперь, сударь, послушайте, что произошло в доме вашего брата с тех пор, как вы уехали.
Тихонько прокравшись по лестнице, шпион тем временем притаился у двери в комнату, с любопытством подглядывая в замочную скважину, напротив которой в тот самый момент стоял с непокрытой головой Октав.
— Это он! — тихо вскрикнул шпион при виде молодого человека.
В это же самое время двое в лодке вели меж собою тихий разговор.
— Так значит сегодня вечером? — дрожа от страха осведомился доктор.
— Да, сосчитайте сами. Прошло как раз девять месяцев, — ответил гребец, сделав утвердительный жест.
— Поганая работа, господин Шампион.
— Чепуха, доктор Туанон, ведь за нее хорошо заплатят.
— Особенно тот, другой… — без всякого энтузиазма пробормотал в ответ доктор.
Он не успел закончить. В воздухе раздался протяжный свист и лицо Шампиона озарилось торжеством.
— Тот другой! — повторил он. — Тот другой уже здесь!
ГЛАВА II
Четыре огонька
Четыре огонька, подобно четырем огненным глазам, освещают огромный фасад Нуармона.
Один из них — тусклый свет, пробивающийся через ставни. На него Октав указал своей спутнице, сказав:
— Сначала я должен все узнать, иначе не войду в дом.
Второй проникает через неплотно закрытые шторы маленькой комнатки, где мы оставили Розу и Октава. Третий горит в дальнем конце здания завода, бросая слабый свет на гладкую поверхность пруда. Четвертый освещает въезд во двор замка.
Расскажем сначала об этом месте, а затем, в ходе нашего рассказа, вернемся к событиям, происходящим при свете остальных трех огоньков.
В огромной комнате, похожей на бондарню, сидят двое — это старик и юноша, почти мальчик.
Просторное помещение кажется еще больше из-за того, что освещается лишь единственной сальной свечой, стоящей на каминной доске. В очаге только что догорели два полена, а пол комнаты усеян недоделанными бочками, а также обручами и досками.
Старик лежит на набитом соломой тюфяке; от холода его частично защищают одетые одна на другую теплые одежды.
Время от времени больной приподымается на своем убогом ложе, протягивая длинную костлявую руку за чашкой, которую подает ему мальчик.
Лицо старика светлеет и он тихо говорит:
— Смерть близка, Жозеф. Скоро пробьет мой последний час.
— Не говорите так, папаша Биасон! Смерть…
— Слышишь? Нуаро воет на луну. На вершине Франдаля видели горящую свечу. Тем, кто еще любит Ранконов, не забыть этой ночи и через двадцать лет!
Затем, с лихорадочной поспешностью перейдя к другой теме, старик продолжил:
— Ранконы — настоящие аристократы, Жозеф, и это так же верно, как то, что мы с тобой оба христиане. В старые времена вряд ли можно было найти более храбрый и благородный род. Им принадлежали замки Нуармон, Акреваль и Ранкон, а также все леса и поля, холмы и долины в этой округе. Графы де Ранкон были горды и отважны. Из уст в уста передавались легенды о сокровищах, сокрытых в подвалах их замков и сами сеньоры де Рожешуар называли себя их кузенами. И вправду, это был замечательный род! Потом настали тяжелые дни. Вся наша провинция была предана огню и мечу. Было это очень давно, даже отцы и деды не помнят того времени. Описаний тех событий не найти в исторических хрониках. Ранконы были преданы своему сеньору, сражавшемуся на стороне гугенотов, но счастье отвернулось от них. Нуармон был разграблен и наполовину разрушен. Ранкон, этот прекрасный замок, сравняли с землей; место, где он стоял, посыпали солью, а деревья в парке и в ближней роще уничтожили. С тех пор деревья выросли вновь, но замка Ранкон больше не существует и даже память о нем давно исчезла.
Тяжело вздохнув и немного помолчав, старик продолжал:
— Жозеф, смерть близка, я очень слаб. Ты должен узнать все. Близок тот миг, когда у Ранконов кроме тебя не останется ни одного друга на земле. За несколько лет до революции, они, бывшие некогда хозяевами этой провинции, превратились в бедных скромных дворян. Но несчастья не сломили их дух. Старый граф Жан остался настоящим вельможей, хотя от его прежних владений почти ничего не осталось. Сыновья его, Франсуа и Гильом, были смелыми и благородными юношами; под их простой одеждой из грубой ткани бились отважные сердца и старик гордился сыновьями с полным основанием.
После краткого молчания старик продолжил рассказ:
— Франсуа был старшим. Крепкий, как молодой дуб, он во всем походил на отца. Младший, Гильом, красивый утонченной женственной красотой, пошел в мать.
— Ах, Жозеф, какое это было впечатляющее зрелище, когда старый граф сидел в огромном дубовом кресле меж своих сыновей, которые испытывали перед ним почтительный трепет, любя и почитая его, как какое-то божество.
И тем не менее, один из них, причем младший и любимый сын, схожий лицом со святым на старинной картине, нанес отцу смертельный удар.
Графиня Мари взяла на воспитание бедную сиротку, дочь одного из своих арендаторов, к которой стала относиться, как к собственному ребенку. Девушку звали Жанной и она была прелестна в свои неполные шестнадцать лет, так что смотреть на это юное созданье без доброй улыбки было поистине невозможно.
Старый граф бывало говаривал, играя кудрями Жанны:
— Ну что же, дорогие дети, пора нам подыскивать мужа для этой девушки.
Слыша это, Жанна застенчиво краснела, а Гильом, кусая губы, молча склонял голову.
Гильом и Жанна любили друг друга.
Выросши вместе, они почти никогда не расставались, бродя вдвоем по рощам и лугам; Гильом не знал никого красивее Жанны, а Жанна не знала никого красивее Гильома.
Считая их любовь лишь братским чувством, старый граф Жан часто посмеивался над ними, не догадываясь об истинном положении вещей.
Но однажды решив проявить твердость, он понял, что время упущено.
В доме разыгралась ужасная сцена. Старик гневно приказывал, а сын, дрожа, молча стоял с опущенной головой. Рассерженный голос графа глухо доносился из-за толстых деревянных дверей, затем, наконец, послышался голос Гильома — сначала тихий, почтительный и дрожащий, а затем мужественный и громкий. Молодой лев пробудился от спячки, в нем взыграла горячая кровь и чувства юноши неудержимым потоком выплеснулись наружу.
Что сказали друг другу отец и сын за тот час, что провели вместе, запершись в комнате? Никто, кроме них, не знает этого и никогда уже не узнает, ведь есть слова, которые нельзя произнести дважды.
Известно лишь, что Гильом вышел после этого разговора смертельно бледный, а граф в тот же вечер велел убрать со стола приборы сына и приемной дочери, заявив, что у него остался лишь один сын.
С того самого дня силы старика стали заметно истощаться и он совсем перестал ездить верхом. Вскоре он уже не выходил за пределы парка, затем за пределы своей комнаты, а через несколько месяцев слег в старинную кровать, украшенную фамильными гербами, откуда ему уже не суждено было подняться.
Папаша Биасон закашлялся, пытаясь справиться с охватившим его волнением, и Жозеф поспешно протянул старику чашку, содержимое которой тот с жадностью выпил.