Стражи цветка

- Не понимаю: и зачем было этого воришку сюда везти? Повесили бы на стене Динбурга - и вся недолга,- сердито проговорил толстяк, обращаясь не к Яну, а к маленькому судье.- Этот комтур Вальдемар неисправимый гуманист. Что, поверьте, брат Доннус, однажды будет стоить ему его плаща, если не головы.

Слово "гуманист" в лоснящихся устах толстого судьи прозвучало как непристойное ругательство. Брат Доннус на эти слова согласно кивнул, едва не угодив длинным носом в блюдо с дымящимися потрохами.

- Вина арестованного еще не доказана, господин, - осмелился вмешаться Ян.

Толстый судья удивленно глянул, но не на юношу, а куда-то за его спину, точно молодой солдат был прозрачным. Ян терпеливо ждал. Так ничего, похоже, за спиной юноши и не увидев, судья посмотрел на клетку с эльфом. Его жирное лицо приняло брезгливое выражение.

- Да вздерните вы его, ради Единого! Есть у нас свободная виселица?- озабоченно спросил он у сонного коллеги.

- Найдется,- успокоил брат Доннус.

- Вот и ладненько. Эй, стража,- и толстяк стал оборачиваться к караульным у двери, рискуя своим огромным животом перевернуть стол.

- Позвольте нам самим это сделать,- сглотнув, предложил Ян. Он даже с середины двора слышал, как тяжело задышал в своей клетке его приятель конокрад.

Судья, соизволив, наконец, заметить солдата, благосклонно кивнул:

- Дозволяем.

Тут из ратуши выбежал еще один судейский чиновник. Круглый животик, мешки под глазами и руки в чернилах - наверняка, писарь. Он осмотрел двор, увидел Яна и Карла.

-О! Подите сюда.

Приятели подошли.

-Будете свидетелями. Хотя нет. Ты,- писарь ткнул чернильным пальцем в Карла,- будешь пострадавшим. А ты - свидетелем. Живее, солдатики, ведьму уже привезли. Прошу и вас, братья.

- Эй!- позвал Анадил, смотря в удаляющиеся спины судей и солдат. Но эльф уже был забыт. Тогда узник осторожно открыл дверцу, вылез из своей клетки, спрыгнул с телеги и стал рядом с оборотнем и Алессией.

Ян и Карл, в сопровождении писаря, прошли ратушу насквозь и через огромный парадный вход вышли на городскую площадь. Эта площадь была так велика, что легко могла вместить всех жителей города. Этим утром они почти все здесь и собрались, чтобы поглазеть на любимое зрелище: на суд и сожжение ведьмы. Конечно, сначала ее вину еще надо было доказать. Но горожане, равно, как и гости столицы, не сомневались, что казнь состоится. Четыре дня назад орденский высший суд возглавил известный религиозный фанатик брат Цезерис. И теперь все приговоры были скорыми и беспощадными. Еще никому не удалось избежать костра или веревки.

- Нет, кузен, не избежать ей костра,- услышал Ян в толпе разговор.- Иначе, зачем солдаты кострище готовят? Сам соображай.

- Но ведь Неша, она дочь старого почтенного Неяды, и, люди болтали, невеста лавника Готзигера. Разве магистрат даст ее в обиду?- возразил голос.

- А что они могут поделать? Наш бургомистр боится Цезериса как девка первой ночи. А лавникам крыть нечем. Были заколдованные булавки? Были. У Неши их нашли? Нашли. Благородный брат Гуннвальд видел ее чародейство? Видел. Он лжет? Нет, орденский рыцарь не может лгать.

- Я слышал после того обыска старый Неяда свалился без чувств.

- Да, сдал старик. Неша - это все, что у него и осталось в жизни. Теперь и ее не будет.

- А почему Неяду не тронули? Булавки ведь нашли в его доме.

- Сразу судьи хотели привлечь старика. Как свидетеля. Но Готзигер забрал его в свой дом, и теперь Трибуналу его там не достать. Но я думаю "белым плащам" дряхлый Неяда и без надобности. Им и Неша не особо-то нужна. Все знают: Цезерис затеял этот процесс, чтобы уничтожить Готзигера и унизить магистрат.

- Так жалко же девку.

- Жалко. Но кто захочет связываться с Цезерисом?

Разговор угас, и Ян обратил все свое внимание на судей орденского Трибунала.

Городской магистрат, сославшись на ремонтные работы в судебной зале, не пустил орденский Трибунал в ратушу. И братьям-судьям пришлось заседать прямо на площади под открытым небом, что сделало суд публичным и зрелищным. Поэтому уже четвертый день горожане и не покидали площадь, бросив все свои занятия: мастерские были закрыты, торговые дела стали, и городская казна пустела.

Члены Трибунала сидели на стульях с высокими спинками. Стулья были расставлены полукругом спинками к ратуше. В центре сидел грозный брат Цезерис, в котором Ян узнал того самого толстого судью, что завтракал на заднем дворе и вынес скорый приговор эльфу. Перед стульями, сутулясь, нервно вышагивал обвинитель. Он, как и судьи, был в звании брата Ордена и потому внешне держался независимо. Около левого крайнего стула стоял небольшой столик, за которым сидел запуганный адвокат. Он был всего лишь послушником и обычно в ход процесса не вмешивался. У судейских стульев стайками вертелись писари. Шурша бумагой и пергаментом, они старались привлечь к себе внимание членов Трибунала, надеясь вернуть себе утраченное влияние в высшем орденском суде. Прежде судьи не обременяли себя чтением следственных бумаг, записей допросов и слезных откровений на дыбе. Они довольствовались тем, что излагали им писари. И потому, кого писари считали виновным, того судьи и приговаривали. Нынче же члены Трибунала бумаг, конечно, тоже не читали, но и писарей уже не слушали. Они слушали только своего нового главу и приговаривали тех, кого велел им приговаривать он. То есть - почти всех. Потому что брат Цезерис считал, что невиновный не предстал бы перед его, брата Цезериса, судейскими очами. Единый не допустил бы подобной несправедливости. Отсюда он сделал логический вывод, что все обвиняемые - преступники. Такой взгляд на юриспруденцию вызвал протест у городской лавы, и городские судьи подали жалобу великому магистру. В ответ Трибунал подал встречную жалобу, мол, дескать, городской магистрат чинит препятствия работе "священного Трибунала" (так патетично стал именовать свой суд Цезерис). Орденские судьи жаловались на своих городских коллег, что те, не пустив их в прохладную залу ратуши, вынудили "слуг народа и церкви" (еще одно словесное изобретение Цезериса) жариться под солнцем и мокнуть при непогоде. Магистр Ордена, растерянный и поставленный в тупик неожиданным конфликтом двух самых авторитетных судов орденских земель, так пока и не решился принять чью-либо сторону.

Изучив судейских чиновников, Ян нашел глазами тоненькую фигурку ведьмы. Юноша мысленно сравнил ее со своими знакомыми чародеями: властными, дерзкими и опасными. Ян припомнил ядовитые зеленые глаза своей подруги и неожиданно для себя почувствовал гордость за нее. Нет. Девушка на площади не была похожа на чародейку. Одета она была скромно и выглядела напуганной. Ян заметил, что она время от времени с надеждой смотрит на лестницу ратуши, где в ряд выстроились городские судьи. Мальбургские лавники все как один присутствовали на суде и хмуро наблюдали за процессом. Один из них, еще нестарый мужчина, но уже с ранней сединой на висках, красивый и богато одетый, напряженно всматривался в равнодушные лица тех, кто хотели сжечь его маленькую Нешу. Это и был лавник Готзигер. Несмотря на уговоры коллег, лавник все же пришел на суд. И теперь те боялись, как бы он не решился на какое-либо безумие. Когда Готзигер ловил умоляющий взгляд своей Неши, он вымученно улыбался. Но его жалкая улыбка скорее была способна еще больше напугать девушку, чем подбодрить.

Возле обвиняемой, у ноги одного из солдат конвоя, стояла клетка с тремя котами. Это не удивило Яна. Коты тоже проходили по этому делу, как помощники ведьмы. Собственно против одного из котов, рыжего с белыми полосками, он и должен был свидетельствовать, согласно указаниям писаря. Яну, как уроженцу Великого Княжества, суд над животными казался жестоким и немного комичным, хотя зверям, попавшим в руки слуг Единого, было не до смеха. Собак, свиней, коз и особенно котов жгли, вешали, колесовали наравне с ведьмами и колдунами. И при этом Орден считался на западе цивилизованным и просвещенным государством. Княжество же у западных королевств считалось варварским и темным. Неужели это только потому, что жители его еще не догадались казнить беззащитных и робких четвероногих и пернатых?