Всем штормам назло

Невельской планировал сдать в Петропавловске груз и до конца навигации успеть исследовать устье Амура.

Завойко утверждал, что Невельской знал о плавании Гаврилова, был знаком и с журналом и картой экспедиции.

Однако Невельской впоследствии это категорически отрицал. Но вот за что точно можно ручаться: ни Муравьёв, ни Невельской не знали о тайной экспедиции Орлова. Правление компании, прослышав, что для обследования Амура требуется личное разрешение царя, спрятало от греха подальше все присланные Завойко материалы.

Пока в Петербурге готовилось плавание «Байкала», Орлов выполнял очередное задание Завойко, совершая поездку по стойбищам тунгусов между Нельканом и Тунгуром. Это была разведка территории под видом организации меновой торговли. Путешествие заняло у него два месяца.

1849 год на востоке был богат на события. Впервые за всю историю Сибири новый генерал-губернатор Николай Николаевич Муравьёв вместе с женой побывал на Камчатке и прибыл в Аян. Там он предполагал дождаться Невельского со сведениями об Амуре. Невельской действительно проявил невероятную энергию, чтобы, не теряя ни минуты, прибыть в Петропавловск. Плавание прошло успешно, он сдал груз, принял балласт и немедленно отправился к устью Амура. Но ещё до своего приезда в Аян генерал-губернатор прислал туда курьера с копией инструкции Невельскому. Подлинник к тому времени не был утверждён царём. Формально Муравьёв и Невельской действовали на свой страх и риск.

Ещё в пути на Камчатку Муравьёв узнал, что из Петербурга по высочайшему повелению отправлена особая экспедиция под руководством подполковника Николая Христиановича Ахте с предписанием оказывать ему любое необходимое содействие для быстрейшего выполнения работ по установлению границы с Китаем на основе сведений, доставленных Миддендорфом. Эта нежданно-негаданно появившаяся экспедиция могла привести к тому, что Амур оказался бы на китайской территории. И тогда Муравьёв решился на беспрецедентный шаг: он нарушил священное — волю царя. Генерал-губернатор приказал любыми способами задержать Ахте в Иркутске до его возвращения. Между тем о «Байкале» не было никаких известий. Транспорт будто провалился куда-то.

Терять напрасно время, дожидаясь Невельского, не позволяла обстановка. Генерал, наслышанный об Орлове, распорядился отправить его на поиски «Байкала», в сопровождении служащих компании на двух байдарах. Один из ближайших сотрудников генерал-губернатора, Михаил Семёнович Корсаков, осмелился возразить, что путешествие это «отважное и трудное и вместе с тем кажется и бесполезное, потому что Орлов… огибая заливы, вероятно, не поспеет застать “Байкал” в Амуре».

Корсаков знал, что говорил, сам занимался безуспешными поисками Невельского на боте «Кадьяк».

И всё же Орлов совершил невозможное — сумел отыскать Невельского!

Описание этого события Невельским и Завойко отличаются и в мелочах, и в главном. Невельской, по его словам, произвёл обстоятельное обследование лимана и устья реки, хотя всё-таки оговорился, что это была не подробная опись, а лишь обзор. Перед возвращением он заметил в заливе Николая две байдары, в которых находились служащий Российско-американской компании Орлов и пять гребцов.

Орлов же доложил Завойко, что он наблюдал за судном, которое не показывало флага и шло к Татарскому проливу. Там парусник сел на мель, да так плотно, что команде пришлось выгрузить на берег балласт и стягивать судно с мели в течение трёх суток. Затем освободившиеся шлюпки промеряли фарватер, но из-за падения уровня воды через сутки вернулись к судну. Судно направилось в море, однако на небольшом удалении от Шантарских островов попало в штиль и не двигалось. Когда стемнело, наблюдавший за ним Орлов на байдарке приблизился к паруснику, чтобы послушать, на каком языке разговаривает команда. Услышав знакомые идиоматические выражения, которые ни с чьими другими не спутаешь, подошёл вплотную и спросил название судна. Ему ответили, что это «Байкал». Тогда он назвал себя и сообщил о поручении от генерал-губернатора.

Невельской пригласил его на борт. Орлов рассказал командиру транспорта о прибытии в Аян генерал-губернатора и о предпринятых розысках. Передал он Невельскому и все сведения, которыми располагал об Амуре. «Байкал» немедленно направился в Аян. Орлов со своими байдарками прибыл с транспортом одновременно и обо всём доложил Завойко. Они оба стояли на пристани, когда Муравьёв, сгорая от нетерпения услышать новости, направился к «Байкалу» на катере. Генерал ещё не успел подойти к транспорту, как Невельской торжественно отрапортовал в рупор, что глубина на баре Амура 19 футов, все препятствия к занятию Амура устранены, а в устье произрастает строевой корабельный дубовый лес, можно строить стопушечные корабли и выводить их в океан.

У разных авторов воспоминаний содержание этого доклада излагается в разных вариациях. В записках Невельского корабельный дубовый лес уже не упоминается. Но что здесь удивительного: все задним числом становятся умнее и по прошествии многих лет пишут не совсем так, как рапортовали первоначально. Муравьёв, выслушав на судне подробный доклад командира «Байкала», приказал ему немедленно изложить письменно всё, что тот доложил.

Завойко кипел от негодования. Он знал от Орлова, что «Байкал» в Амур не входил, южный фарватер и лиман полностью не проверены, да ещё какой-то строевой корабельный дуб появился вместо окрестных болот и мелколесья. Северный фарватер до Невельского обнаружили и промерили Гаврилов и Орлов. Возмущение Завойко было таким, что он пренебрёг субординацией и правилами приличия, отказавшись присутствовать на ужине в честь прибывшего с такими радостными вестями Невельского, несмотря на приглашение Муравьёва. Не помогли даже уговоры посланной за ним молодой красивой француженки, знаменитой виолончелистки Лиз Христиани. Она путешествовала вместе с губернаторской четой.

На следующее утро у Муравьёва с Завойко состоялся нелёгкий разговор. Генерал-губернатор допускал, что начальник фактории прав. Но в кармане у него лежал рапорт Невельского, и вся ответственность за достоверность сведений была на капитан-лейтенанте. Муравьёв услышал именно то, что с нетерпением желал услышать, то, о чём они говорили с Невельским в Петербурге. Теперь генерал торопился отправить в столицу рапорт, чтобы получить разрешение на занятие устья Амура, где, как он уже знал, никаких китайцев не было. Именно это обстоятельство давало возможность получить доступ к реке. А смогут входить в неё океанские суда или нет — вопрос даже не второй, а десятый, но только для генерал-губернатора, а не для Петербурга. Теперь этот козырь он выбивал у своих оппонентов из рук.

Но Муравьёв не собирался брать на себя ответственность за сведения, доставленные Невельским. Он приказал капитан-лейтенанту сдать в Охотске транспорт, а самому с офицерами прибыть в Якутск, а затем в Иркутск, где они будут находиться в ожидании зимнего пути. Генерал-губернатор распорядился, чтобы время ожидания использовалось для подготовки материалов по обследованию Амура. Он хотел, чтобы Невельской лично доложил обо всём высшему руководству. Действия Муравьёва были вполне логичными.

Теперь ему оставалось решить, как поступить с Завойко. Дело в том, что ещё до прибытия «Байкала» в Аян он внимательно выслушал доклад Завойко об исследованиях Орлова в устье Амура, об экспедиции до границ Кореи. Начальнику фактории показалось, что генерал слушает его сочувственно, и он признался, что тайно строит шхуну для поиска незамерзающего порта южнее Амура. К его изумлению, Муравьёв жёстко заявил, что все амурские дела берёт на себя и запрещает любые затрагивающие их действия без своего личного указания. Это был щелчок по носу самостоятельному, энергичному и инициативному начальнику фактории и Аянского порта, которого тот не ожидал.

Завойко был убеждён, что доклад Невельского лживый. Он так и заявил генералу: «Невельской — государственный лгун!» Капитан 2‑го ранга был неробкого десятка, трепета перед начальством не испытывал, и Муравьёв понимал, что тот будет где угодно и перед кем угодно отстаивать свою точку зрения. Конечно, начальник фактории — не бог весть какая фигура, но Николай Николаевич Муравьёв ещё в боях на Кавказе накрепко усвоил: никакого противника нельзя недооценивать. К тому же было бы крайне досадно иметь оппонентом человека, которого хотелось бы видеть другом. Николай Николаевич понимал, что имеет дело не с заурядным карьеристом, а с самолюбивым, но глубоко порядочным человеком, что само по себе уже являлось большой ценностью. Таких людей Муравьёв оберегал и старался продвигать по службе. Поразмыслив, генерал нашёл прекрасный выход из положения.