Страница 20 из 51
Пока адмиралы- «комиссары» отмечали дома Рождество, гулльские рыбаки определялись с финансовыми претензиями к русскому правительству. К концу декабря потерпевшими объявили себя 399 человек (при, напомню, восьми непосредственно пострадавших), общая сумма иска которых составила без малого 104 тыс. фунтов стерлингов, или 960 тыс. рублей. Сами собой установились и «тарифы»: за легкую рану, полученную на Доггер–банке, — по 5 тыс. рублей, за испытанные здесь «нервное потрясение и испуг» — по 450 рублей, за то же членам семей на берегу — 28 тыс. рублей в общей сложности, за «спасение получивших повреждения баркасов» — по 4500 рублей за каждый и т. д. [207] Те рыбаки, которые в ночь на 9(22) октября находились в море, но далеко от места происшествия, в обоснование своих финансовых претензий к России вдруг стали утверждать, будто были обстреляны неким русским судном ранним утром следующего дня [208].
Сумма иска была настолько несообразной, что показалась чрезмерной даже комиссии, специально назначенной британским кабинетом, которая уменьшила ее до 60 тыс. 23 фунтов. Русский император и после этого нашел выставленный англичанами счет «чудовищным» [209], но Петербург его оспаривать не стал, и 23 февраля (8 марта) 1905 г. граф Бенкендорф от имени своего правительства переправил лорду Лансдоуну чек на 65 тыс. фунтов стерлингов. Таким образом, вопрос о возмещении убытков гулльским рыбакам, принципиально оговоренный задолго до созыва международной комиссии, был окончательно разрешен в результате непосредственных переговоров Лондона и Петербурга без какого‑либо практического участия парижских «комиссаров», хотя и с учетом их окончательного вердикта. В собственноручной расписке, выданной Бенкендорфу, Лансдоун подтвердил получение «компенсации пострадавшим в ходе инцидента 21–22 прошедшего октября» и от лица своего кабинета гарантировал русскому правительству, что «каких‑либо последующих претензий в связи с упомянутым инцидентом» не будет [210]. Деньги были выплачены из сумм российского Морского министерства, а разницу в без малого пять тысяч фунтов по сравнению с предъявленным британцами иском русский император внес от себя лично.
В 15.30 6(19) января 1905 г. международная комиссия впервые собралась в полном составе в большом зале французского МИДа на свое первое же публичное заседание. «В зале присутствовала многочисленная публика, в том числе много элегантно одетых дам и дипломатов, а также секретарь японского посольства и журналисты», — описывал увиденное нововременский корреспондент [211]. Английский, а затем и российский представители зачитали свои «заключения», предварительно напечатанные и розданные «комиссарам». Сэр Хью О’Берн никаких нарушений международных правил и даже просто странностей в действиях своих рыболовов не заметил и присутствие на Доггер–банке миноносцев категорически отрицал. Действительный статский советник Анатолий Неклюдов исходил из обратного и утверждал, что вице–адмирал Рожественский «не только имел право, но находился в абсолютной необходимости действовать именно так, как он действовал […], чтобы истребить миноносцы, атаковавшие его эскадру». «Замечательно, — отметил корреспондент «Нового времени» И. Яковлев, — что русское изложение ограничивается подтверждением лишь факта нападения, основательно не вдаваясь в вопрос, откуда явились миноносцы. Таким образом, защита русской точки зрения отнюдь не переходит в обвинение подданных какого‑либо нейтрального государства в соучастии в нападении на русскую эскадру» [212]. «Изложение великобританского агента, прочитанное первым, — делился Неклюдов со своим шефом впечатлениями от первого дня публичных слушаний, — составлено, в сущности, в очень умеренных выражениях […] Изложение это страдает некоторою запутанностью […] Напротив того, наше изложение представляет собою вполне ясный и связный рассказ о происшествии, причем отнюдь не затрагивается щекотливый вопрос о возможном подготовлении нападения в великобританских портах или об участии в этом нападении со стороны пароходов английской рыбачьей флотилии» [213]. Несмотря на это, в Форин Офис документальные материалы, представленные русской стороной, вызвали раздражение: «Они, — комментировали их из Лондона О’Берну, — в основном состоят из докладов, призванных показать, что
японская атака в Северном море была подготовлена» [214] (по смыслу — в Великобритании. — Д. П.).
На заседаниях 12(25) — 14(27) января перед «комиссарами» выступали свидетели потерпевшей стороны. Заслушивать показания 27 рыбаков оказалось делом утомительным и «снотворным», и не только для членов международной комиссии. «Все это до такой степени надоело, — вспоминал барон Таубе, — что к концу показаний свидетелей с английской стороны зал заседания представлял из себя «аравийскую пустыню», и только в первом ряду кресел мужественно выдерживала эту тоску почтенная супруга моего юридического оппонента леди Фрей, которая в своем платье, близко походившем на кринолины первых лет правления блаженной памяти королевы Виктории и в зеленой вуали на шляпке того же времени, живо напоминала юмористические фигурки из незабвенного «Панча»» [215].
Если говорить о существе данных показаний, то единодушны свидетели–рыбаки оказались лишь в одном: никаких инструкций они не нарушали, их баркасы передвигались обычным для рыбной ловли порядком, и все положенные огни на них были зажжены вовремя. В остальном их показания были сбивчивы и противоречивы: одни говорили, что наблюдали на Доггер–банке какие‑то «черные предметы» или даже «иностранные малые суда», другие их не видели, третьи не могли воспроизвести на макете положения своих и соседних баркасов в момент инцидента и т. д. В этой мутной воде окончательно потерялись их утверждения трехмесячной давности о миноносцах, замеченных на Доггер–банке, и том из них, который оставался на месте происшествия до утра 9(22) октября. И хотя оставалось непонятным, кто в таком случае стрелял в них в то утро (английские эксперты выдвинули предположение, что это была все та же многострадальная «Камчатка»), русские делегаты в подробности вдаваться не стали и на уточнениях не настаивали, по–прежнему опасаясь «затронуть английское общественное мнение». «Показания английских рыбаков по гулльскому делу, по общему впечатлению дипломатов, — читаем в нововременском отчете, — отличаются отсутствием определенности» [216].
На следующий день, 15(28) января Неклюдов, в полном соответствии с вышеупомянутой инструкцией своего шефа, попытался закулисно «договориться» с англичанами. В ходе неофициальной (и даже «не полуофициальной», как он подчеркнул) беседы с О’Берном, но от своего и Нелидова имени, он предложил заключить следующее джентльменское соглашение: русская делегация не будет оглашать имеющиеся в ее распоряжении сведения о тайных приготовлениях японцев к нападению на русскую эскадру «при потворстве частных лиц из числа британских судовладельцев» в обмен на признание англичанами, что русские моряки оказались вынуждены открыть огонь на Доггер–банке «под влиянием обстоятельств». Но О’Берн, убежденный, что материалы, на которые ссылался Неклюдов, «совершенно ничего не стоят», отверг это предложение [217].
18(31) января и в течение двух следующих дней комиссия заслушивала русских свидетелей. Корреспондент «Times» зафиксировал оживление в зале, в котором в эти дни вновь собралось много дам, «предвкушавших услышать русских военных моряков» [218]. На устроенном перекрестном допросе с участием британских и русских представителей Кладо, Эллис и Шрамченко описали инцидент тождественно и в деталях, хотя все находились на разных судах. Благоприятное впечатление на слушателей произвело то, что в момент инцидента первые двое стояли на вахте, все происходившее наблюдали с начала и до конца и приняли непосредственное участие в отражении атаки. Минный офицер Шрамченко на вахте не был, но поднялся на палубу «Бородина» еще до начала стрельбы и также смог подробно рассказать о двух увиденных им миноносцах: двухтрубные, низкобортные, черного цвета, эскадренного типа. Это описание, как и всей обстановки инцидента, полностью совпало с тем, что ранее «комиссары» услышали от Кладо и Эллиса. «Наши офицеры, подтверждая свои свидетельства честным словом, дали свои показания в связном изложении один за другим на русском языке [219], — доносил Неклюдов Нелидову. — […] Ясные, отчетливые, подробные и дышавшие безусловной правдивостью изложения наших моряков не могли не произвести глубокого и вполне благоприятного впечатления на всех беспристрастных слушателей, и в особенности на самих адмиралов–комиссаров, не выключая и почтенного сэра Льюиса Бомонта [.] Наши молодые офицеры отвечали сдержанно, умно, не уклоняясь в сторону от сущности задаваемых им вопросов, и всем своим поведением перед комиссией сделали, безусловно, честь носимому им высокому званию русских морских офицеров». Но публике и журналистам особенно понравились корректные, но в то же время остроумные ответы капитана 2–го ранга Кладо, который, как и предвкушал, на следующее утро проснулся знаменитым, получив, по словам Неклюдова, «une tres bo