Опылители Эдема

Он повернулся и, насвистывая, широко зашагал по аллее. Для любого случайного наблюдателя он был всего лишь студентом, который одолжил у студентки книгу и отправился по своим делам.

Насвистывал он только для самоуспокоения. На ее лице он заметил скорее глубокую тревогу, чем признаки страха. Чем бы ни было то, что она нашла в этих книгах, было очевидно, что ей не по себе.

Квартира Малколмов произвела на Хиликс впечатление.

Едва сбросив пальто и положив книгу на диван, она торопливо заговорила:

— Взгляните, какое великолепие!.. Разве не восхитительна эта резьба? Я думаю, вы просто обязаны убрать пыль!

Халдейн не был в квартире с тех пор, как впервые ее осматривал. Он пожал плечами:

— Здесь нужна женская рука, и мне тоже.

Она смотрела в окно, а он подошел к ней сзади и обхватил руками. Она повернулась к нему, запрокинув лицо.

Он поцеловал ее.

Прежде он никогда не придавал серьезного значения поцелую как таковому. Целуются и супруги, и братья, и сестры. Поцелуй — не главное оружие в его арсенале; он даже осуждал этот ритуал, как противоречащий правилам санитарии, хотя мирился с ним как с обычаем. Поцелуй с этой девушкой определенно доставлял удовольствие, и он затягивал его до тех пор, пока она не отстранилась.

К его огорчению и ужасу, ее голос перешел на формальные рельсы и звучал сухо, когда она произнесла, как заученный урок:

— Будучи гражданкой женского пола, носящей на своей куртке эмблему профессионала, я несу ответственность за то, чтобы свято хранить для целей государства те зачатки потомства, носителем которых являюсь. Оставаясь верной своему полу во все времена, я никогда и ни с кем не сделаюсь женщиной, за исключением того мужчины, который будет выбран для меня Департаментом Генетики.

Она сделала паузу, глядя скорее на него, чем сквозь него, но на какую-то долю секунды сверкнув глазами вниз:

— Мы ведь не намерены идти на риск деклассификации. Кто-то из нас должен быть сильным, и какой-то инстинкт подсказывает мне, что этим сильным окажетесь не вы.

Он стоял перед ней и знал, что его планы пошли кувырком, и гораздо в меньшей мере от того, что она сказала, чем потому, что он чувствовал. Она полностью покорила его.

В сравнении с девушками с Площади Красавиц, она была тем же, что симфонический оркестр по сравнению с банджо, но в любом оркестре есть группа струнных, и в своем отклике на те нюансы и тот диапазон эмоций, которые она в нем возбудила, он отдавал предпочтение чувству гордости, а не стыду за так напугавшее ее потрясение. Он желал ее, но само это желание было заключено в еще большем желании позаботиться о ее благополучии. Он никогда не позволит, чтобы тот беспечный юнец, которым он был два месяца назад, посмел осуществить свои планы и подверг опасности эту девушку.

Он сделал на лице надлежащую маску и ответил ей:

— Я согласен с вами, гражданка, что профессионалу безрассудно подвергать опасности общественное благоденствие из-за возникшей в чреслах дрожи. — В этом месте привычной фразы он сделал паузу и слушал свой голос, который шел отдельно и как бы отклонялся от направления излагаемого им официального кредо. —..Даже пусть эта дрожь будет выражением наивысших чувств человеческого сердца и будет так же свободна от бренности плоти, как орел свободен в полете.

Он подвел итог этому кредо:

— …И тот, кто желает принести в жертву так много за столь ничтожную малость, порочит собственную честь и всю свою генетическую линию и проявляет злонамеренность к государству.

Внезапно он ухмыльнулся, и в его голосе зазвучала необузданная властность:

— Я соглашаюсь с вами, потому что вы такая милая девушка, но если бы вы склонились ко мне и прошептали: «Приди, Халдейн, расплети мою косу и возьми мою непорочность», я тоже согласился бы с вами, расточая при этом чертовски мало слов.

Она простодушно рассмеялась.

— Вы слышали оба варианта, — сказал он, — их и мой. Вы запомните мой вариант, не так ли? С официальным вариантом вас могут познакомить эти копошащиеся в Золотых Воротах мокрицы, когда их ручонки начнут дрожать, как бы невзначай касаясь ваших бедер.

— Какой вы ревнивый!

— Я не ревнивый! Мне нестерпимо хочется глотнуть содовой, когда на ум приходит мысль, что некоторые из тех, о ком я говорю, вероятно, рано приходят на занятия, чтобы наблюдать за вами, когда вы входите в аудиторию, и задерживаются до последнего, чтобы выйти следом за вами. Да и препы недалеко ушли от поросячьего похотливого поглядывания. Бьюсь об заклад, вы получали бы только отметки «А», если бы писали свои контрольные далее на санскрите.

Она захохотала, повелительно указывая пальцем на кушетку:

— Сядьте! Я не боюсь похотливых поэтов; меня страшат половозрелые математики.

Хиликс села в дальний угол кушетки и сказала:

— Давайте договоримся о линии поведения. Воскресных встреч больше не будет. Воскресенья я провожу со своими родителями в Сосалито, и нарушение привычного порядка будет выглядеть подозрительно. Никаких телефонных звонков. Звонки только по кодовой голосовой связи, и пусть они будут очень короткими. Мы должны ограничить наши встречи одним часом по субботам. И будем менять часы этих встреч, договариваясь о времени в предшествующую субботу.

— Вы предусмотрительны.

— Я вынуждена быть предусмотрительной. Если кто-то из власть имущих докопается до этого и заподозрит плохое, нас подвергнут психоанализу.

— Мне бы не хотелось пройти через это снова, — сказал он.

— Вы уже проходили?

— Мать выпала из окна, когда поливала цветы на карнизе. Когда это случилось, я был еще ребенком. За неимением лучшего, я во всем винил цветочные горшки. Когда я их сбрасывал черенком метелки с карниза, один горшок чуть не угодил на голову прохожего. Меня подвергли психоанализу на агрессивность.

— Ваш анализ наверняка проводил какой-нибудь студент-психоаналитик, — сказала она, — но вернемся к нашим баранам. Вам приходилось читать поэзию Фэрвезера?

— Нет, я умышленно не стал читать его стихи. Мне никак не выбраться из леса восемнадцатого века. Ваш парень, Моран, оказал мне огромную услугу, но когда я добираюсь до великого художника, мне хочется понимать его язык.

— Вы явно переоцениваете поэтическую мощь нашего знаменитого героя. — Она протянула ему маленький томик. — Откройте эту книгу и прочтите мне наугад любое четверостишье.

Он раскрыл книгу и прочитал:

— У него нетрудный язык, — сказала она, — не правда ли?

— Здесь всего два-три оборота, которыми я не пользуюсь в обычном разговоре, но лишь по той причине, что, применяй я их, не каждый из моих друзей меня бы понял.

— А что вы скажете о теме?

— Снежная картина? Мне она нравится. Я всегда питал слабость к снегу, он так громко похрустывает, когда несется по каменистому откосу. Здесь и в помине нет этого слащавого сентиментального вздора, который звучит для меня каким-то чавканьем.

— Но в этом нет символики, — запротестовала она.

— Одним символика нравится. Другим нет. Я не принял бы символику в снежном пейзаже. Я люблю мой снег чистым и неподдельным.

— В стихах должен быть какой-то скрытый за очевидностью смысл, — сказала она. — Теперь откройте страницу 83.

Он открыл названную страницу и нашел на ней знакомое название:

«Откровения с наивысшего места, с исправлениями», но здесь было только четыре строки из тех, что она читала наизусть в Пойнт-Сю, с добавлением декоративных строк из звездочек перед началом и в конце.