Страница 9 из 15
Ганди вынужден был последовать этому совету, поняв, что угроза его жизни вполне реальна. Переодевшись в форму индийского полицейского, он покинул дом через черный ход в сопровождении двух агентов сыскной полиции. Темными переулками они добрались до полицейского участка. Ганди вспоминал: «По предложению м-ра Александера я надел форму индийского полицейского, а голову обернул мадрасским шарфом так, чтобы он меня закрывал, как шлем. Один из двух сопровождавших меня агентов сыскной полиции переоделся индийским купцом и загримировался, чтобы быть похожим на индийца». Пока они уходили через черный ход, мистер Алексан-дер, отвлекая внимание толпы, распевал вместе со всеми: «Повесьте старину Ганди на дикой яблоне!»
Затем находчивый офицер объявил, что их жертве удалось улизнуть, и разрешил им удостовериться в этом самим. Люди обыскали дом и, злобно ругаясь, вынуждены были признать, что Ганди действительно исчез, так что его казнь придется отложить. Несколько дней Ганди провел под охраной. К счастью, пресса перестала обвинять его в организации индийской иммиграции в Южную Африку.
Попытка линчевать Ганди вылилась в большой скандал, который докатился до Лондона. Там заволновались, поскольку убийство популярного лидера индийской общины в Натале грозило неконтролируемым взрывом недовольства среди индийских рабочих в Южной Африке. Опасаясь дальнейшего осложнения обстановки, министр колоний Джозеф Чемберлен направил телеграмму правительству Наталя с приказом привлечь к ответственности лиц, участвовавших в нападении на Ганди.
Эскомб, который сам был причастен к организации антииндийских демонстраций, теперь вынужден был пригласить его к себе и выразить официальное сожаление о случившемся (хотя в глубине души, наверное, подумал: «Черт бы побрал этого Ганди с его агитацией!»). При этом он не постеснялся упрекнуть Ганди в том, что тот, дескать, не внял его, Эскомба, предупреждению о грозящей опасности, но пообещал: «Если вы сможете опознать виновных, я готов арестовать их и привлечь к суду. Господин Чемберлен также желал бы, чтобы я это сделал». Конечно, очень трудно себе представить, чтобы в Натале того времени действительно могли осудить белого, призывавшего линчевать индийца. Хотя, возможно, какому-то не слишком тяжелому наказанию зачинщиков все-таки подвергли бы, чтобы не раздражать Чемберлена. Только было бы очень трудно сформировать коллегию присяжных, которая вынесла бы обвинительный вердикт белому, призывавшему убить небелого.
Ганди ответил Эскомубу, что и не думал возбуждать дела, поскольку не видит в этом проку. «Я считаю, что осуждать следует не тех, кто нападал на меня. Им сказали, будто я распространял в Индии неверные сведения относительно белых в Натале и оклеветал их. Они поверили этим сообщениям, и не удивительно, что они пришли в бешенство. Осуждать надо их руководителей и, прошу прощения, вас. Вам следовало бы должным образом направлять народ, а не верить агентству „Рейтер“, сообщившему, будто я позволил себе какие-то нападки. Я не собираюсь никого привлекать к суду и уверен, что когда эти люди узнают правду, то пожалеют о своем поведении». Министр оправдывался: «Дело в том, что мне нужно ответить на телеграмму г-на Чемберлена. Должен признаться, однако, что если вы откажетесь от своего права привлечь виновных к суду, то в значительной степени поможете мне восстановить спокойствие и, кроме того, поднимете свой престиж». Но Мохандас Ганди не собирался преследовать своих врагов. Он так прокомментировал происшедшее в автобиографии: «В печати признавалась моя невиновность и осуждалось нападение толпы. Таким образом, попытка линчевать меня в конечном счете пошла на пользу мне, то есть моему делу».
Когда в Южной Африке белый парикмахер отказывался обслужить его, Ганди с горечью вспоминал, что и в Индии парикмахер-индиец ни за что на свете не будет обслуживать отверженного обществом «неприкасаемого». Как полагал Ганди, древние евреи были наказаны потому, что считали себя избранным Богом народом. Теперь за похожий грех расплачиваются и индусы, которые причисляли себя к цивилизованным арийцам, а соотечественников-«неприкасаемых» не считали за людей.
В 1899 году началась Англо-бурская война. Ее вела Британская империя против бурских (африканерских) республик — Трансвааль и Оранжевой. Африканеры — потомки голландских поселенцев в Южной Африке. После захвата Капской колонии в 1795 году англичанами бурские поселенцы вступали в конфликты с колониальными властями, а в 1835 году, после отмены рабства в Капской колонии, африканеры-буры начали Великий Трек (поход на север) и в 1842 году основали республику Наталь, которая в следующем году признала власть британской короны. В 1852 году создали Южно-Африканскую Республику (она также именовалась Трансвааль) со столицей в Претории, и в 1854 году — Оранжевое свободное государство со столицей в Блумфонтейне. Белое население Трансвааля к концу XIX века составляло примерно 125 тысяч человек, а гражданами Оранжевого Свободного государства к тому времени являлись 30 тысяч буров. В 1877 году Британия присоединила Южно-Африканскую Республику под предлогом защиты его от нападений зулусских племен, а также спасения его от банкротства. После первой Англо-бурской войны 1881 года, которую выиграли буры, Трансвааль вновь стал независимым. В 1885 году на Витватерсранде были открыты огромные залежи золота, что привело к быстрому росту таких городов, как Йоханнесбург, Трансваале, а также к притоку искателей золота, главным образом британцев. Поскольку гражданские права пришельцев, которых буры называли ойтландерами, были серьезно ограничены законами Южно-Африканской Республики, Англия объявила бурским республикам войну.
В связи с началом войны Ганди испытал большое потрясение. С одной стороны, война шла между белыми — англичанами и бурами, и для индийцев, равно как и для местного африканского населения, это была чужая война. Африканеры отличались еще более жесткой политикой по отношению к небелому населению, чем британцы. Так, когда депутация индийцев обратилась к президенту Трансвааля Паулю Крюгеру с просьбой предоставить им некоторые гражданские права, тот ответил, что они «по самому своему рождению должны находиться в рабском услужении у европейцев».
С другой стороны, война противоречила убеждениям Ганди, являясь для него абсолютно не приемлемым средством разрешения любых проблем. Он симпатизировал подвергшимся нападению бурам, но, как верноподданный британской короны, не мог высказывать эти симпатии открыто и не считал возможным уклоняться от своего долга перед британским правительством. К тому же индийцы Южной Африки все еще надеялись получить от британского правительства равные права с европейцами. «А права влекут за собой и обязанности перед государством», — провозглашал Ганди. К тому же, как полагал тогда Ганди, Индия может стать самостоятельным государством только в составе Британской империи, получив статус доминиона. Поэтому он решил встать в Англо-бурской войне на сторону Англии, надеясь, что лояльность индийцев будет вознаграждена предоставлением им дополнительных прав. Он следующим образом объяснял свое решение: «Я считал, что если я требую прав как британский гражданин, то обязан также участвовать в обороне Британской империи… Я полагал тогда, что Индия может стать независимой только в рамках Британской империи и при ее содействии».
Ганди надеялся, что независимая Индия, оставшись в составе империи, сможет избавиться от всех ее пороков, в первую очередь от расовой дискриминации и коррупции, и воспользоваться благами, которые с империей связаны, прежде всего демократическими свободами, которые будут распространены не только на белых, а на все многонациональное и многорасовое население Британской империи.
Он был готов помочь британской армии, но только при условии, что помощь не будет связана с применением насилия. Ганди сформировал и возглавил санитарный отряд, состоявший из трехсот свободных индийцев и восьмисот законтрактованных индийских рабочих. Сорок человек были командирами. Несмотря на большие потери, санитары отказались от личного оружия и во главе со своим командиром под пулями и артиллерийским огнем выносили с поля боя раненых. Ежедневно санитары пробегали с носилками до 30 км.