Габи

ХI. ТАВЕРНА Le PROCOPE. ПАРИЖ

Улочки Парижа. Блеск и нищета. Они напичканы бедными, если не сказать убогими кварталами. Тут, же, рядом на их фоне наряду с грандиозностью, масштабностью «величия эпох», шла роскошь, все вперемешку. Наверно, чтобы понять, полюбить и отвергнуть дух Франции, глазам открывались нескончаемой чередой тайны Парижа, выпячивая себя стороннему взгляду, такими открытиями были – Соборы, галереи, таверны. Последние, преимущественно открывали, сплошь и рядом, выходцы из Италии, их пошлый, веселый нрав, как бы разряжал атмосферу города. Ментальность французов сводится решать все проблемы на ходу или в лучшем случае за чашечкой кофе в одной, другой из таверн. За столиками решались проблемы, больше сказано быть должно – судьбы художников, поэтов, политиков, просто мужчин, женщин и их детей, обсуждались вслух бурно, порой, подчас тихим шепотом. Ведь! Желание или нежелание появления таковых на белый свет, было поистине – таинством. Именно там, в тавернах, как нигде царила магия и мистика, парижане были любители узнать свою судьбу наперед, дерзнуть, играя с ней в темную, погадать на кофейной гуще. И задуматься, а стоит, ли вообще сопротивляться судьбе, меняя жизнь. Так подчас, порой думали семьянины, не решаясь менять что-либо в жизни, лишь только до них доходил запах горячего кофе и аромат свежей булочки, которые были традиционны на завтрак в семьях горожан. Холостяки, же сидели по утрам в таверне, смакуя кофе, редко познав вкус булочек. Здесь они, как бобыли, сидели с раннего утра, не гнушаясь пригубить пиво и вино и впасть в уныние в поиске собутыльников, случайного собеседника, чтобы открыть им, ему душу. И такие посиделки могли затянуться затемно. Как зачастую и здесь, в одной из таверн Le PROCOPE, основанной в конце 17 века итальянцем Прокопио, приехавшим покорить Париж своей кухней и осевшим на улочке de L Ancie

e Comedi,13. Среди завсегдатаев, уже с раннего утра можно было встретить прогрессивную молодежь, как впрочем, и зрелых, уже состоявшихся людей, романтиков, в частности из кружка «Сенакль». Таких, как Шарля Сент-Бёв, Мюссе, Мериме, Дюма и многих начинающих на этом поприще. Они, как всегда, уже о чем-то балагуря, сидели за столом, смеясь над очередными шутками Дюма, при этом с аппетитом уминали цыпленка в вине, запивая старым «Бургундским», отчего им становилось, еще веселее. Смех становился раскатистым, а словцо, непременно, по– мужски, крепким.

В таверну влетел распаренный Андре, он всматривался сквозь смог исходящий из кухни на посетителей, едва различимы были, те, кто сидел за дальним столом, и так рьяно обсуждали власть. И от очередного сравнения Дюма в ее адрес, – Кобылке надо такого, как Бонапарте, чтобы оставить под копытцем Францию. Слабо, малышу, Карлуше! Кобылка ля Саксони, строптивая! Взбрыкнется, он упадет и бо-бо будет! И яйца всмяточку, и судьба, бац, бац! В десяточку! Все сидящие за столом смеялись над этим в повал. Стоя в дверях, приподняв цилиндр с головы, Андре крикнул, всматриваясь вдаль, – Шарль! За отдаленным столиком все повернулись к двери, перестав смеяться. Андре махнув рукой, удалился из таверны, тут, же из-за стола вышел Шарль, с ужимкой извинившись перед всеми собравшимися друзьями, сказал, – Айн момент! Он спешно семимильными шагами догонял Андре, через несколько секунд, тоже исчез в раскрытых настежь дверях. Его проводили взглядом, кажется, первым разрядил паузу весельчак Дюма, сказав, как – всегда с оттенком непристойного, – Шарль, явно озабочен! Этот, уж Андре! Как переходной флажок! Из рук в руки! Эта шутка осталась не осмеянной. Дюма смутился, казалось бы, что в нем смущение, как таковое, просто отсутствует, и вдруг. Он был по молодости, да и от рождения – смелым во многом, наверно в своего отца, Наполеоновского генерала Тома-Александра Дюма, с которым тот прошел огни, воды и медные трубы. Однако впоследствии они рассорились, как бывает между друзьями, не поделив что-то между собой, вследствие чего, тот остался не удел, если не сказать более, скажем, остался ни с чем, без каких– либо средств на пристойное существование, с «голым задом». Но в семье Дюма и это переводили в шутку, ведь таких генералов было сплошь и рядом предостаточно, как, например, и отец Гюго. После смерти отца, генерала Дюма, семья бедствует, живет в нищете. А. Дюма чтобы прокормить семью – мать, сестру, вынужден был заниматься браконьерством. Юношеский максимализм, вел к достижению цели, взять свой реванш. Он двадцатилетним мужчиной поехал завоевывать Париж, где по знакомству, друга отца, его приняли клерком к Герцогу Орлеанскому, там, среди книг в громадной библиотеке, он начал творить, писать легко и глупо, так оригинально и правдиво до наивной простоты, что это доводило до умиления, как прислуг, так и самого Герцога. Неожиданно, Дюма в этой, же таверне познакомился с Гюго, они стали друзьями, соратниками по перу. Его в кругу их небольшого товарищества все любили и уважали. Так и сейчас, присутствующие за столиком на него посмотрели с теплотой, Мериме, с легкой иронией, констатировал, – Смешно, Душа, Дюма! Смешно!

Проспер Мериме самый, что ни на есть умный и рациональный из этой компании. Он выходец из семьи образованного химика и живописца Франсуа Леонора Мериме. С его взглядом на всё и вся, считались, буквально все. Молчаливый Мюссе посмотрел на Мериме, вслух сказал, – Шарлю угодна любая связь, лишь бы быть всегда точкой на «И». Иначе он не был бы нашим с Вами критиком. Работа такая у него – «ценник на всех одевать». Его кусок хлеба. На булочку с марципаном ему долго работать. Все посмотрели на Мюссе. Каждый про себя отметил, что «Немо» заговорило. Он, как всегда был обкурен кальяном, таким образом, он лечил свои нервы, которые давали о себе знать, уже с детских лет, слыл истеричкой, порой доходило, вплоть до припадков. Долгие годы искал себя на поприще юриспруденции, медицины, но дальше любопытства не пошел, сказав самому себе, вслух, – Это не моё! И только найдя новый круг общения, среди писателей и поэтов, он ощутил в себе порыв – найти себя, понять и быть значимым, по максимуму. Он был старше, говорил со стороны редко, но как говорят, все, же метко, к нему прислушивались, как к человеку в летах. Все отвернулись от двери, что на входе таверны, после затянувшейся паузы, принялись доедать цыпленка и пить вино.

На улице Андре и Шарль хлопками по плечу поприветствовали друг друга. Андре нагнетая интерес Шарля, начал, как говорится, рубить с плеча, с пеной у рта, сказал, – Ты, представляешь! У нашего любимого, появилась новая пассия! Шарль был весь во внимании. Разговор казалось, попахивал очередной сенсацией, ведь она обещала быть остренькой и о ком? О самом Гюго! Андре стучал тростью по носку своего башмака, на что Шарль обратил внимание, съязвив, сказал, – Что, никак развод получил от него? Вытри, с губ… Он не договорил, Андре начал ладонью вытирать свои губы, не понимая, что на них может остаться. Шарль криво усмехнулся, глядя с безразличием на обеспокоенность Андре, сказал, – Да нет там ничего кроме слюней, успокойся! Право, как баба! Ну, давай вытряхивайся, опорожняй свою суть! Андре на него недовольно и зло посмотрел, при этом пробубнил, – А, что сразу, моя суть? Я абсолютно не о своей сути? Есть и по – крупнее лица в мире сие! Месье, например, как Виктор! У Шарля загорелись глаза при упоминании Гюго, он впился взглядом, настаивая, сказал, – Ладно не томи, говори, уже! Андрей оставил в покое трость, опираясь на нее, многозначительно сказал, – Ой, как пробило, однако Вас, Месье Сент – Бёв! С интересом глядя на него, с иронией произнес, – С чего бы, Вас так заинтересовало, а? Шарль темнее в лице, зло бросил в глаза, – Не меня одного, как вижу. Давай, выкладывай! Андре, стал, как заведенный, говорить, – Представить себе не можешь! Девка! Цыганка! Он показал на себе формы ее живота, – О! Так, что еще один Гюго, вот– вот на выходе. Он закатил вверх глаза, с сарказмом, – О, Боже! Кажется, что он второй Чингисхан! Решил план по селекции «ЧЕЛОВЕЧЕСТВО – мои дети» сделать. Сколько их, уже по Парижу и окрестностям бегает? Гигант! Гигант во всем. Шарль посмотрел на Андре, подчеркнуто, сказал, – Тебе виднее! Гигант он или нет? Андре залился краской. Он вспылил, – Да, Гигант! И может и хочет! Соизмерил Шарля, с ехидством сказал, – Не то, что некоторые! Не то, что мужики бегают от них, но и бабы. Те сразу в обморок падают, чтобы не упасть низко с ним. Ни то, ни сё! Кроме, как роли «рваной жилетки» таким не отведено. Теперь залился краской Шарль, ему было и обидно и стыдно. Он стал выпытывать, – Ну и как, та цыганочка, хороша, или? Андре, сразу почувствовал вдохновение рассказчика, затрещал, как сорока, – Ну, опять, же для начала! Она не цыганка! Это я так с бухты-барахты ляпнул. Она, что ни наесть венгерка. Из Трансильвании. Красавица! Качая головой из стороны в стороны, сопоставляя свои мысли, раскладывая их по полочкам там, же, произнес, – Формы конечно немного в расплывчатом виде, но хороша! Он собрал в пучок пальцы, чмокнув, сказал, – Персик! Наливной! Вся из себя, а главное! Дитя! Лет 15, не больше на мой взгляд. Язвительно, добавил, констатируя, – Вот, что значит, женился рано. Не нагулялся, стало быть. Девочек не много через него прошло, план теперь выполняет, чтобы было, что на старости вспомнить, а то ведь писал по молодости, по глупости одни фантазии и причуды. Сражая наповал Шарля, добавил, – Ну, что ему могла дать его, Адель Фуше? Он ее и не любил никогда, так по молодости, хотел стать в ее глазах мужчиной. Он и поэт! Решил блеснуть своей самодостаточностью перед девушкой, которая на тот час больше отдавала предпочтение Эжену, его брату. Ромео и Джульетта. Родители сказали, родители сделали. И быть по сему! Та любить до гроба обещала одному, а вышла замуж за другого. Не мудрено, что в день свадьбы была ссора, если не сказать раздор! Брат на брата пошел в аллюр! И из-за кого? Андре, как победитель, раздавливая Шарля взглядом, зная, что тот не столь ровно дышит полной грудью к прелестям Адель Гюго, сказал, – Нравы! Нравы! Помнится, на следующее утро после этих разборок, Эжен лишился рассудка. Я бы от нее не сходил с ума. Шарль стоял, молча, щеки были бардовыми, глаза от злости налились кровью. Короче, просто, Гюго попал в русло нового времени, и не кто-то, а сам Шатобриан его возносить начал. Нам бы, вам! Не дождемся! Только и стоим, чужую славу, да чьи-то успехи обсуждаем, да критикуем. Он с вызовом посмотрел на Шарля, с пафосом сказал, – А, Судьи? Критики – кто? Он сам ответил на этот вопрос, глядя на раздавленного Сент – Бёва, торжествуя, – Каждый из них никто! «Мыльный пузырь!» Что надувается до определенного размера и все, лопается на глазах, подтверждая, что он, «мыльный пузырь», что ни на есть пустое место, сам, же ничего толком, так и не сделал. Шарль, выслушав до конца, скрипя зубами, развернулся и пошел, молча, обратно в таверну. Андре торжествовал, он отомстил за свое достоинство многим и во многом. Глаза засияли, день казался, еще теплее, а солнце сияло еще ярче. И вообще жизнь – прекрасная штука. Он вальяжно шел вдаль по улице, насвистывая мелодию и размахивая тростью, игриво, на что обращали внимание ротозеи и зеваки, кишащие летним днем в перенаселенном Париже, на него смотрели с любопытством со стороны достойные и недостойные по своему статусу, прохожие. Он был в данный момент по-своему, как никогда счастлив.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.