Страница 6 из 11
Максимов уехал, но с самовольно поднятым на автомобиле значком командующего флотом. Так он вскоре направился и на Вокзальную площадь. Тем временем был убит адмирал Непенин, и, таким образом, командование флотом уже фактически перешло к нему как к старшему. Адмирал Максимов стал командующим флотом!..
Убийство адмирала Непенина произошло при следующих обстоятельствах. Большинство команды «Кречета» отправилось на площадь, чтобы встретить членов Временного правительства. В это время к «Кречету» подошла большая толпа, конечно, вся вооружённая, и стала шумно требовать, чтобы адмирал тоже пошёл на площадь встречать депутацию. Опасаясь, как бы она не ворвалась во внутренние помещения штаба, где хранились разные важные документы, шифры и так далее, и чтобы всё это не было расхищено, адмирал Непенин решил пойти и в сопровождении своего флаг–офицера лейтенанта П. И. Тирбаха [6] сошёл на берег. Они шли впереди, а за ними толпа, среди которой находился и будущий убийца адмирала, одетый в морскую унтер- офицерскую форму. Он шёл всё время сзади адмирала, держа наперевес винтовку. Передают, что у него на ленточке была надпись «Гангут», но определённо утверждать этого нельзя. Вернее всего, это был специально нанятый убийца [7].
Когда адмирал был уже у ворот порта, к флаг–офицеру подошло из толпы несколько матросов. Эти матросы сказали ему: «Уйдите, г–н лейтенант, здесь будет нехорошее дело». И как бы в подтверждение их слов, едва только адмирал стал выходить из ворот порта, сзади него раздался выстрел. То убийца в матросской форме совершил своё злое дело. Адмирал упал, но и тогда в него было сделано ещё несколько выстрелов из винтовок и револьверов.
Флаг–офицер в момент первого выстрела и последовавшей затем свалки был насильно оттащен своими доброжелателями–матросами в сторону и этим спасён.
Этот случай определённо показывает, что тут преследовалась цель убить именно адмирала Непенина вне связи с убийствами офицеров вообще.
Наконец, около 4 часов пришёл столь долгожданный поезд, и на нем приехали: министр по делам Финляндии Родичев, депутат Скобелев и два представителя Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов.
Все четверо сказали витиеватые речи о необходимости прекратить бесчинства и поддерживать дисциплину. Как из рога изобилия сыпались слова: «товарищи», «завоевания революции», «революционная честь» и так далее. Присутствовавшие остались ими вполне довольны и много и долго кричали «ура». Что будет дальше — никто не знал, а пока — невольно вставали пред глазами окровавленные тени убитых во имя революции офицеров.
После встречи всё спокойно разошлись по своим частям, и всюду наблюдалось очень оживлённое настроение.
По возвращении на миноносец команда попросила меня выйти на палубу. Выборный от неё сказал мне речь, в которой от имени матросов благодарил за справедливое и заботливое отношение к ним в прежнее время и в знак признательности просил разрешения меня покачать. Затем они качали командира и других офицеров.
Вечером, ввиду общего успокоения, всем было разрешено идти на берег. Заботы команды обо мне простёрлись так далеко, что когда я собрался идти, она очень просила меня не ходить одному по улицам, так как боялась, что, ввиду случаев нападения неизвестных матросов и солдат на офицеров, то же самое могло случиться и со мной; меня просили всегда брать с собой в провожатые кого‑либо из наших матросов.
5 марта, к вечеру, ко мне пришли представители команды и несколько смущённо заявили, что последняя считает неудобным, чтобы в кают–компании продолжали висеть царские портреты, а потому просит их снять. Надо заметить, что в то время, когда на всех кораблях тотчас же после переворота были сняты и уничтожены портреты государя и его августейшей семьи, на «Новике» они ещё продолжали висеть.
У нас портрет государя был с его личной надписью, сделанною им во время смотра на миноносце, когда он выходил на нем в море. Это была реликвия корабля.
Когда я подошёл к портретам, невольно нахлынул целый ряд воспоминаний.
28 января 1904 года. Я — старший гардемарин Морского корпуса. Весь корпус живёт только одним: вновь вспыхнувшей войной с Японией. Все наши мысли невольно прикованы к Тихоокеанской эскадре, и на все лады обсуждается неожиданное нападение японских миноносцев на наши корабли; занятия совершенно не идут на ум.
Утром нам вдруг объявили, что около 2 часов дня государь император посетит корпус. Хотя больше ничего сказано не было, но приезд государя в такой момент уже сам по себе обещал что‑то особо выдающееся в жизни корпуса.
Огромная столовая зала, видевшая столько поколений будущих морских офицеров, казалось, в этот день была настроена особенно торжественно. Спокойная, величественная статуя великого основателя флота, как всегда, покровительственно смотрела на нас. В конце залы стоял наш старый бриг «Меркурий», с которым у нас было связано столько воспоминаний. Всё это была хорошо знакомая нам картина, но в этот день даже она производила какое‑то необычное впечатление.
Вскоре после того как корпус был выстроен, раздались условные звонки, означавшие, что государь уже приехал, и мы все замерли на своих местах.
Ещё несколько минут, бесконечно долгих в нашем представлении, и в зал вошли государь и государыня в сопровождении великого князя Кирилла Владимировича, управляющего Морским министерством, директора корпуса вице–адмирала Чухнина, и других лиц свиты.
Приветливо поздоровавшись с нами, государь обошёл весь фронт и затем что‑то тихо сказал директору корпуса. Раздалась команда: «Старшие гардемарины, десять шагов вперёд, шагом, марш!..»
Государь обратился к нам с речью, и мы жадно схватывали каждое его слово. Он сказал, что вопреки его стремлению сохранить мир пришлось все‑таки начать войну с Японией, что флот в Артуре уже принял боевое крещение и что для него теперь очень нужны офицеры, а потому он производит нас в мичмана на три месяца раньше срока.
Наши сердца дрожали и были заполнены беспредельной любовью и преданностью нашему монарху. Прошло несколько мгновений после того, как государь поздравил нас с производством в офицеры, прежде чем мы вышли из охватившего нас полузабытья, и наш бурный восторг сказался в одном громовом, безудержном «ура» .
Едва государь с государыней, простившись, стали выходить из зала, мы стремглав бросились за ними; ни приказания, ни просьбы — ничто не могло остановить нас. Окружив их плотной стеной в швейцарской, мы наперебой стали умолять государя отправить нас всех на Артурскую эскадру. Государь, улыбаясь, возразил, что если он нас всех туда отправит, то кто же тогда будет служить на Балтийском и Черноморском флотах, но всё же обещал предоставить нашему выпуску несколько вакансий.
Та величественная простота и милостивое отношение к нам, которые царственная чета выказала, нас окончательно ободрили, и мы осмелели. Наша просьба к ним дать что‑нибудь на память поставила их в затруднение. Государь и государыня переглянулись и сказали, что сейчас с ними ничего нет. Тогда мы стали просить отдать носовые платки и пуговицы от пальто. В следующие же секунды платки были разорваны на мельчайшие куски, и на пальто государя и государыни не было ни единой пуговицы; вскоре в наши руки перешло даже боа государыни. Лица свиты тщетно пытались оградить их от нас и хоть несколько умерить наш порыв. А государь и государыня по–прежнему ласково улыбались и шутили над нами.
Наконец они сели в карету. Ещё миг — и мы все были на улице и облепили экипаж. Наиболее предприимчивые и решительные умудрились даже взобраться на крышу кареты, хотя, правда, скоро им пришлось спрыгнуть, так как опасались за целость рессор. Карета тронулась, а вслед за ней, без фуражек и шинелей, с криками «ура» неслись мы все. Как сравнительно ни тихо ехала карета, но, к нашему отчаянию, мы отставали всё больше и больше, и только свита государя, взяв нас в свои сани, да подоспевшие извозчики спасли положение. Как бы там ни было, но когда у подъезда Зимнего дворца государь и государыня вышли из кареты, мы все оказались тут же. Они были страшно обеспокоены, что мы можем простудиться, так как мороз доходил до 12 градусов, и приказали немедленно подать нам чаю и вина, а тем временем — послать в корпус за шинелями. Ещё раз простившись с нами и пожелав нам счастья, наши державные хозяева проследовали в свои покои.