Страница 56 из 62
Сахрагуль горделиво повела плечами:
— Если нужен такой человек, стоит мне свистнуть, и он будет здесь.
Старик встал с коленей:
— Иди за ним. Пусть будет готов через полчаса.
— Привести его сюда?
— Нет. Пусть ждет нас на повороте дороги. Ровно через полчаса будем там.
Сахрагуль накинула на плечи зеленый суконный халат и вышла во двор. Вымощенная кирпичом дорожка вела к уборной. За ней низкая камышовая ограда. Сахрагуль, обойдя строение, легла грудью на изгородь:
— Э-э-э-й, такой-джан, если ты дома, покажись!
«Такой-джан» как будто ждал этого зова. Он вышел из дому. Не смутился, что был в одной майке и выглядел не очень-то красиво: на груди черной шерсти на палец, да и голова его от природы как-то странно сидела на его шее, будто на пружинах ходила из стороны в сторону. Подойдя к Сахрагуль, он оглянулся на свою веранду, потом прижал губы к губам соседки. Она не сопротивлялась.
— Сахра-джан, встань на цыпочки, я подниму тебя и перенесу к себе. Мы с тобой уже, наверное, месяц не виделись.
— Разве позавчера ночью не ты ко мне в окно влезал, а, сирота? Потерпи до вечера. Машина у тебя на ходу?
— Конечно… Приказывай, Сахра-джан!
— Ровно через двадцать минут будь в машине на повороте, нужно отвезти двух дойных коров.
— Куда хочешь отвезу. Дойные, говоришь? Ага, понял.
— Чем дальше отвезешь, тем больше получишь.
— Все сделаю! — Он снова прижал свои губы к ее губам, повернулся и, тряся головой, поспешил к дому.
Было семь часов утра, когда Старик и Длинный простились с подружками. Три года они сюда наведываются, и дом этот стал для них почти родным, но простились без лишних слов.
Старик шел впереди, шел медленно, как будто не спешил уходить отсюда. Он и правда не спешил. С ним происходило что-то непонятное ему самому. Много раз он уходил отсюда и всегда шел не оглядываясь, не ощущая горечи: еще один дом, о котором забываешь, перейдя порог, — а сегодня ноги налились свинцом. Или предчувствие чего-то нехорошего заставляло оборачиваться на гостеприимную веранду?
Даже усевшись на заднее сиденье «Жигулей», он чувствовал, что на затылке у него как бы выросли еще два глаза, которые видят и шиферную крышу, и черные маслянистые глаза Дженнетгуль. Не посмотрев даже, кто сидит за рулем, приказал:
— Жми в Теджен.
Подружки тем временем, будто сговорившись, рассуждали каждая про себя. «Выкрутятся, им не впервой, наверное», — думала Сахрагуль. «А если попадутся, нас не выдадут», — как бы вторила ее мыслям Дженнетгуль… «Ну а если попадутся? Это тоже неплохо. Три килограмма останется нам…» — «Старик, черт с ним, умрет в тюрьме, а Длинный тоже едва ли вернется, какой-то он несчастный…» — «Им могут и расстрел дать». — «А если у этого останется какая-нибудь беззубая старуха, которая скажет своему сыну: иди к этим девкам, отец там оставил кучу денег… Что тогда делать?» — «Пропали бы они оба, освободили бы от своего внимания, оба такие мерзкие и проку-то от них — только деньги…»
ТЕДЖЕН
В то время как их недавние подруги желали им смерти, Старик и Длинный сидели в чайхане Теджена, в сторонке, чтобы их видело поменьше глаз, и обсуждали свои дела.
— Выспался? — Старик насмешливо смотрел на Длинного. — Если не проснулся еще, то вокруг есть кому тебя разбудить. Только не здесь, правда. Здесь спокойно пока, поэтому и привез тебя сюда. Но положение становится серьезным. Что предлагаешь?
Длинный и правда выспался в «Жигулях», но мысли от этого у него не стали светлее:
— Сам об этом думаю, всю ночь думал. Жалею, что шофера оставили болтать о нас в милиции.
— Не жалей. Род туркменов и так невелик.
— Ну, об этом пусть другие думают. Что-то в последнее время ты стал мягкосердечным, башлык.
— Заметил? Что-то происходит, сам не знаю, сам удивляюсь. Тут как-то смотрю, а у меня слезы из глаз ручьем льются… Старею.
— Не горюй, учитель, ты у меня еще крепок. Что будем делать?
— Может, на север податься?
— Других мест нет?
— Здесь оставаться нельзя, поймают. На севере можно найти деревушку, где не только заночевать приятно, но и годы можно спокойно прожить. Люди там простые, доверчивые, гостеприимные, как туркмены… Переменю климат, может, кашель пройдет, здоровье-то, в общем, ничего. Еще долго поживу — лет двадцать, не меньше. За это время можно полмира обойти, все вокруг перевернуть. Наверно, и лекарства выдумают, чтобы жизнь продлевать. Будет в кармане тысяч двести, купим того лекарства и потом поживем еще долго-долго, пока деньги не кончатся.
Длинный заслушался Старика, не стал спорить с ним:
— Как скажешь, учитель. А сейчас что делать?
— С этой минуты забудь о бритье. Одежду сменим здесь же. Сейчас будем подаваться домой, на одну ночь, не больше.
Купив кое-что из одежды, переоделись в запущенной уборной автостанции. Машину теперь уже найти было непросто, не к каждому шоферу можно подойти, не вызвав подозрения. Старику приглянулась просторная кабина «МАЗа». Велел Длинному разыскать владельца. Увидев две двадцатипятирублевые купюры, тот подмигнул им и сказал, что к концу обеденного перерыва они будут в Чарджоу.
«МАЗ» рванул на полную мощь своего двигателя, и Старик почувствовал, что сердце у него снова тревожно сжалось. Ему опять стало жаль расставаться с маленьким городком, в котором они пробыли всего-то несколько часов. Стал думать о том, что время пока работает на них: сегодня и завтра их будут искать в Ашхабаде, а послезавтра уже повсюду, прежде всего в Чарджоу. Им нужна только одна ночь. Можно не повидаться с родными, но с теми, кто задолжал им, встретиться пора. Что там — впереди? Увидимся с чарджоуским майором или нет? Если не увидимся, то извини… гражданин майор!
АШХАБАД
Хаиткулы сидел в кабинете Ходжи Назаровича. Аннамамед был здесь же. Кроме них — начальник городской милиции и начальник угрозыска. Обсуждалась ситуация. Ходжа Назарович, правда, не столько участвовал в обсуждении, сколько размышлял над тем, как ему сегодня отчитаться перед министром. Его занимал один вполне конкретный вопрос: рассказывать ли ему о том эпизоде, когда бандиты буквально проскользнули у Хаиткулы между пальцев? Если сделать на этом акцент, то снимется с повестки дня назначение Хаиткулы начальником городского отдела внутренних дел в Чарджоу в связи с перемещением подполковника Джуманазарова. С другой стороны — зачем расставлять акценты? Надо рассказать просто, как было… Ведь если Хаиткулы завтра задержит преступников, то можно будет прослыть завистником, сказав о нем плохое.
Он вмешался в разговор:
— Я считаю, что надо еще раз по радио и по телевидению оповестить население. Лучше, если теперь выступит товарищ Мовлямбердыев.
Ему хотелось, чтобы стало известно: это дело не столько ашхабадской милиции, сколько чарджоуской, ее и вина, что преступники еще разгуливают на свободе.
Хаиткулы решительно воспротивился:
— Розыск ведется в Ашхабаде, ашхабадцы лучше знают свой город. Телезрители с большим вниманием, думаю, отнесутся к словам своего работника.
Подполковник, начальник милиции, поддержал Хаиткулы.
Ходже Назаровичу ничего не оставалось, как согласиться.
Хаиткулы вместе с приданным ему в помощь инспектором, выполнявшим одновременно функции шофера, поехал в Кеши (окраина Ашхабада). Там, в штабе милиции, должен был ждать участковый.
Его застали с тряпкой в руках: участковый протирал мотоцикл.
— Здравствуйте, товарищ старший лейтенант! Вы уже знаете, зачем мы приехали к вам?
— Здравствуйте, товарищ майор! Знаю. Я вчера уже обошел свой участок. Все спокойно, как всегда.
— Ничего, обойдем еще раз. Вчера гостей кто-нибудь принимал у себя?
— Гости есть у некоторых, и ближние и дальние. Две семьи проводили родню из аула, одни вчера, другие позавчера… С них начнем, товарищ майор, хотя, по-моему, с ними все ясно, или с других?