Страница 51 из 62
И все же иногда преступления остаются нераскрытыми, особенно в городах. В конце пятидесятых годов был и у нас случай. Может быть, слыхали… Убили женщину с дочерью. Их убили летом в собственной лачуге. Свидетели были, но все равно мы не смогли раскрыть тот случай. Недалеко от домика, в том же дворе, старики играли в лото до позднего часа. Они люди чуткие, при них лишнее слово скажешь — запомнят, а ночью закашляешь, на следующий день уже скажут, сколько раз ты кашлянул, — «всю ночь не давал спать». Но и они ничего не могли рассказать путного. Видели, как перед заходом солнца во двор вошли двое, видели, как около десяти часов их провожала до ворот та, которую зарежут этой же ночью… Все силы бросили на поиски убийцы. Работники у нас и тогда были прекрасные. Я сам не спал и другим не давал лишний час отдохнуть. И все же ничего не вышло. От стыда готов был сквозь землю провалиться. Свидетелей достаточно, почти весь двор видел, что пришли двое с мешками, но как они выглядели, почти никто, видите ли, «не обратил внимания»! Когда после такого слышишь в автобусе, что-де «милиция не работает, зря хлеб ест», становится не по себе. Были и такие, что прямо в лицо говорили: «Вы с ними заодно, что ли?» Ну, это просто плевки злобных людей, но все же приятного мало. После того происшествия я больше месяца провалялся в больнице.
Полковник, пока говорил, все время смотрел в глаза Хаиткулы, но тот не был этим смущен. Во взгляде полковника была строгость, даже жесткость, но и доверие к собеседнику. Он разбирался в людях и сразу же оценил, кто сидит перед ним, понял, что его слова не пролетят мимо ушей этого молодого майора.
— Почему я тебе привел этот пример из моей практики? Ты не должен торопиться, надо работать абсолютно спокойно. Никаких точных сроков! У тебя есть не срок, а цель — раскрыть преступление. Сроки ставятся, и понятно почему: чтобы не ослабить ход расследования, чтобы оно не пошло на самотек… И вместе с тем, если ты завершишь дело не за один срок, а за два, даже и тогда будь доволен своей работой…
Хаиткулы слушал полковника, но мысли его стали сбиваться на другое, на тот случай, о котором тот только что рассказал. Он так и видел этот двор и двух человек с мешками на спинах. Жители не запомнили их, значит, они были здесь в первый раз. Мать с дочерью принимают своих гостей, те пьют, едят. Летом солнце заходит в девять-десять часов, а пришли они примерно в семь. Женщина провожала их, когда солнце садилось. Три часа… Что они могли делать все это время? Только отдыхали?..
Полковник сразу же отреагировал на рассеянность майора, сделал паузу, давая собеседнику возможность использовать и свое право продолжения беседы.
— Простите, товарищ полковник. Вы говорили об очень важных вещах. Я уже думал о них… Но мне не дает покоя случай, о котором вы только что рассказали. Убийц было двое. Подпаска скорее всего убили также два человека. Примечательное сходство.
— Нет, майор, это преждевременный вывод. Почему объединили эти случаи? Оснований нет…
— Основания, по-моему, есть, и вернуться к тому случаю тоже, я думаю, не поздно. Они ушли на глазах соседей, но могли вернуться потом, когда все легли спать.
— То, что они вернулись, ничем не подтвердилось. Во дворе спали люди. Они бы услышали стук в дверь, проснулись бы.
— А если те предупредили хозяйку, что вернутся, если, скажем, не сумеют достать билеты на вечерний или ночной поезд?
— Ты сам понимаешь, что она могла оставить ночевать у себя только очень близких родственников, просто знакомых не пустила бы ночью. А родственников, живущих далеко от нашего города, у нее не было.
— А где был ее муж?
— В колонии.
— В какой?
— Рядом с Магаданом.
— Да-а, я понимаю ваше положение, товарищ полковник, неудачи, конечно, не помогают следствию.
— Нет, майор, нам помешали успехи, а не неудачи, как ты сказал.
— Разве успехи вредят?
— Да. Иногда… Если совершаешь ошибку по причине первоначального успеха, мнимого на поверку, то очень трудно бывает найти правильную дорогу обратно… У двери того сарая мы нашли каблук от мужского ботинка. Оказалось, одного пьянчужки, не раз судимого, а тогда пропивавшего все, что можно было, и свое, и чужое. Когда деньги кончались, ходил по дворам и клянчил старье или милостыню. В тот день он заходил к этой женщине, просил пятерку. Она отказала, и многие слышали, как он ей пригрозил: «Я тебе покажу за это». Бедняга, он не ночевал в ту ночь дома. Отпирался, но суд был настроен против него. Выпустили его после того, как Ашхабад вмешался… Мы его оправдали — каблук он оторвал, зацепившись за порог калитки. Разозлившись, поднял его и швырнул… Ну, тот и улетел под дверь этой женщине. С трудом все это удалось подтвердить, он же никогда трезвым не бывал, ничего не помнил — где бродит, где ночует. Ночь проспал в овраге за железной дорогой… Теперь у меня к тебе несколько вопросов по новому делу… Старое тебе уже не пригодится.
Домой Хаиткулы вернулся поздно. Теперь он нисколько не жалел, что его начальник отнял у него свободный вечер. Он был убежден, что нескоро забудет сегодняшнюю встречу — может быть, никогда. Перед ним предстал человек несгибаемой воли, не опускающий рук ни при каких обстоятельствах. Человек, берущий на себя всю полноту ответственности и не сваливающий на других свои неудачи.
Он понимал, почему полковник не советовал вторично возбуждать дело об убийстве двух женщин. Профессионально он прав — когда голова занята одним вопросом, не стоит загружать ее и другими… И все же то преступление не выходило у него из головы. Порыться в том деле стоит — нет ли в нем моментов, сходных с делом об убийстве подпаска? Хаиткулы попросил Джуманазарова отпустить его в Ашхабад для проверки старых картотек. Подполковник охотно выписал командировку. Хаиткулы позвонил старому другу Аннамамеду: встречай!
АШХАБАД
Поезд Чарджоу — Ашхабад опоздал на полчаса. Аннамамед был на седьмом небе от радости, что приезжает его верный товарищ, и готов был бы ждать на вокзале хоть сутки… Хаиткулы приехал в костюме — было уже тепло, голова, как всегда, не покрыта. «Не меняет привычек», — с удовлетворением подумал Аннамамед. Друзья обнялись.
— Мне кажется, не успел я уехать, как ты вычеркнул меня из списка своих знакомых, — шутя, задел друга Хаиткулы.
Аннамамед Геллиев хотя и располнел, но не потерял чувства юмора.
— Своих друзей я записываю вот в этой книге. — Он показал на сердце. Как старший, первым стал расспрашивать Хаиткулы о его семье, о здоровье, делах и успехах в них. Они поехали к Аннамамеду домой на окраину. Рассвело, но город был окутан весенним туманом, фонари желтыми пятнами плавали в белой пелене. Туман изменил перспективу, улицы, казалось, раздвинули свои берега, дома были с трудом различимы. И все же Хаиткулы увидел из окна машины то, что хотел увидеть, — корпуса «Красного креста», которые он некогда излазил в поисках Марал.
Дом и двор Аннамамеда не изменились — все тот же виноградник, тот же заборчик, который сейчас показался Хаиткулы ниже, чем год назад.
Хаиткулы строго спросил Аннамамеда, стоя посреди двора:
— Друг мой, для чего ты кончал университет? Неужели ты не в состоянии даже застеклить веранду?
Дети и жена Аннамамеда встречали гостя на пороге дома. Услышав его слова, жена, улыбаясь, пожаловалась:
— Если не будете почаще приезжать и напоминать ему, боюсь, веранда рухнет на нас. Диплом защитил и совсем опустил руки.
Аннамамед защищался:
— Что я слышу? Стрекочет как сорока, а дома так ни слова! Мне уже становится завидно на чужих жен, такие они общительные. Ну теперь и мне будет кем гордиться. У Марал что, тоже острый язычок?
— Еще какой! Мне тоже становится не по себе, когда она молчит.
Младшие дети Аннамамеда то и дело забегали к дядям, уютно расположившимся на кошме, отделанной нохурским орнаментом. Тормошили их… Детей у Аннамамеда много, растут быстро.
— Старшая учится в десятом, тоже хочет стать юристом. Девушке, я считаю, больше подойдет другая профессия — врач или учитель. Она, когда была маленькой, любила в больницу играть, все колола нас «шприцем»… Не могу ее уговорить. Посоветуй, что делать?