Страница 5 из 62
После продолжительной паузы Назаров обратился к Аннамамеду:
— Ты в курсе, о чем печется твой друг?
— В курсе.
— Если он не слушает ветерана, своего начальника, то, может, послушает тебя? Посоветуй ему не ввязываться в авантюру, на которой можно подпортить свою репутацию.
— Я считаю это дело бесперспективным. Чтобы им заниматься, надо иметь крепкие зубы.
Ответ пришелся начальнику по душе.
— Речь умного человека. Сразу видно, что не один год ешь милицейский хлеб.
— Я еще не кончил, — возразил Аннамамед. — Если он уверен в своих силах, надо разрешить ему… Мовлямбердыев не путевку в Крым просит.
— Как? — Назаров понял, что его обошли с тыла.
— Я сказал, что он не выпрашивает у вас орден.
Назаров прошел путь до кресла начальника отдела с самой нижней ступеньки и за долгую службу научился, когда нужно, вскипать, рубить сплеча, а когда нужно, соглашаться. От каждого из своих многочисленных начальников он по крупинке собирал эту премудрость и постепенно впитал ее в кровь, сжился с ней, словно она дана была ему самой природой. Он умел, легко улыбаясь, рассеять тучи, собравшиеся над его головой, умел разнести сотрудника так, что у бедняги тряслись поджилки. Но так или иначе ему всегда удавалось взять вожжи в руки и направить волю подчиненных в нужном ему направлении. Если верх брала чужая точка зрения, то Назаров и тут умел вовремя перейти на сторону противника и представить себя чуть ли не соавтором идеи, еще за минуту до того отвергавшейся им. Но надо отдать ему должное — перед вышестоящим начальством он брал под крылышко инспекторов своего отдела. И если на оперативном совещании высказывалась критика в адрес кого-либо из его работников, Назаров поднимался и говорил:
— Товарищи, это промах не только названного товарища, но упущение всего отдела. Исправим в обязательном порядке.
Подполковник, изобразив на лице добродушную улыбку, обратился к Аннамамеду:
— Я знаю, как ты любишь критику невзирая на лица, и ценю в тебе эту черту. — Сказав это, он повернулся к Хаиткулы: — И, честно говоря, мне по душе ваш молодой задор. Действительно, чем черт не шутит, а вдруг тебе выпадет честь распутать этот клубок. Дерзай! В обязательном порядке…
И, вновь приняв начальнический вид, Назаров вернулся за стол. Распорядился:
— Сейчас же заготовь официальное письмо в местное отделение милиции. Надо узнать: может, у них есть дополнительные сведения. После этого можешь выезжать. Пока не поступит ответ, помогай Аннамамеду. С завтрашнего дня считай себя на работе. В обязательном порядке…
Перелистывая бумаги дела, которое вел Аннамамед, Хаиткулы наткнулся на имя Лопбыкулы Таррыхова. Таррыхов — да ведь так звали одного из свидетелей по делу о Бекджане! Теперь Таррыхов работает здесь, в Ашхабаде, экспедитором… А вот и трудовая книжка, автобиография его. Все верно, это тот самый человек. Ныне экспедитор влип в историю из-за какой-то махинации. Для того чтобы встретиться с ним, достаточно снять телефонную трубку и сказать: «Приведите такого-то». Тогда через пять минут он предстанет перед тобой. Таррыхов здесь, в этом дворе, в камере предварительного заключения. Но, посоветовавшись с Аннамамедом, Хаиткулы отложил встречу на другой день.
Дверь отворилась, и вышедший моложавый инспектор в штатском кивнул Хаиткулы:
— Мы кончили. Вас ждут.
Сперва Хаиткулы увидел Аннамамеда. Он сидел за большим столом, прикрыв глаза, и дымил папиросой. У сидевшего против него Лопбыкулы Таррыхова рдело на солнце оттопыренное ухо, жилистая короткая шея напряглась при звуке шагов Хаиткулы, но он не обернулся.
Допрос, очевидно, вел ушедший только что инспектор — в пепельнице еще дымилась недокуренная папироса. Хаиткулы кивнул Аннамамеду и занял место подле Таррыхова. Тот даже не повернул головы в его сторону, только маленькие глазки его метались, подобно маятнику, то в сторону Аннамамеда, то в сторону вновь пришедшего незнакомого капитана. Наконец он не выдержал молчания и заявил:
— Я вам сказал, что не буду сегодня давать показания! Что ещё нужно? — Он вскинул плечо.
Вместо Аннамамеда ему ответил Хаиткулы:
— Лопбыкулы-ага, о чем говорилось до меня, я не знаю. Если вы не против, я спрошу вас о некоторых вещах. Если против, можем и подождать… Я слышал, что вы халачский…
— Земляки?! — Экспедитор всем корпусом повернулся к Хаиткулы.
— И да и нет. Вы из какого места Халача?
— Из Сурхи… — Экспедитор, подобно слепому, который, прежде чем сделать шаг, проверяет путь палкой, старался угадать, куда клонит капитан, и медлил с ответом.
Как только названо было имя Бекджана, рыжие брови Таррыхова резко поднялись.
— Бекджан!.. Пропадут две доски или мешок цемента — ищут, не дай бог, как ищут. А человек пропадет — никому он не нужен, никто не разыскивает.
Аннамамед не вмешивался в разговор. Хаиткулы закурил и, пустив к потолку струю дыма, сказал:
— Ищут.
— Только сейчас? — У экспедитора отвисла губа. — Бекджан! Какой джигит был!
После этого Таррыхов стал словоохотливее, но ничего вразумительного не сообщил. А когда очередь дошла до объяснения, приобщенного к делу, он ограничился кратким ответом:
— Да, я тоже давал показания.
Уже в конце допроса, когда Лопбыкулы стал рассеянно посматривать в окно, Хаиткулы спросил:
— Зачем вы переехали из Халача?
Таррыхов поморщился:
— Да просто хотелось пожить в Ашхабаде.
Затягивать беседу не имело смысла, хотя инспектор чувствовал, что Лопбыкулы не сказал и десятой доли того, что знал.
Но ни Хаиткулы, ни допрашиваемый не предполагали, что этот разговор будет продолжен совсем при других обстоятельствах.
Не прошло и недели, как поступил ответ на запрос, посланный в районный отдел милиции. В нем сообщалось, что по делу ничего добавить к тому, что имелось в архиве, не могут.
Свидание с Марал было отложено на вечер. Хаиткулы предстояла длительная командировка, поэтому он хотел спокойно посидеть с девушкой и подвести итог почти годичных встреч — поговорить о свадьбе. Но приезд композиторов в гости к студентам мединститута помешал осуществить это намерение — в тот вечер Марал должна была выступать.
Встреча затянулась допоздна, и Хаиткулы не удалось поговорить по душам с Марал. Он проводил ее до общежития, так и не решившись сказать о своих чувствах.
И вот теперь Хаиткулы летел в командировку в дурном расположении духа. Из-за плохой погоды самолет совершил посадку в Чарджоу. Но это обернулось для следователя непредвиденной удачей.
В воздухе пахло сыростью, холодный ветер сек лицо, пронизывал до костей. Хаиткулы бегом пересек летное поле и вбежал в здание аэропорта. Он улетел из Ашхабада не позавтракав и поэтому сразу отправился в ресторан. Сняв плащ, Хаиткулы прошел в зал и занял место за столиком у окна. Напротив него сидел старик, беспрестанно теребивший свои вислые усы.
Официантка тут же подошла к Хаиткулы, чтобы взять заказ. Старик, однако, подозвал ее к себе и, указав на стоявшее перед ним блюдо с бифштексом, спросил:
— Слушай, дочка, это не свинина?
— Не бойся, дедушка, ешь — это барашек.
Хаиткулы заказал еду, кок-чай и пошел умыться. Когда он вернулся, завтрак уже ждал его. Прежде чем приняться за еду, инспектор налил себе и старику по пиале чая.
— Ай, спасибо, сынок, вот это удружил. Я и забыл заказать чай, все забыл. — В знак благодарности старик приложил руку к груди.
Если б не усы с проседью да не набрякшие веки, Хаиткулы дал бы ему лет пятьдесят — на полном лице его почти не было морщин, а из-под надвинутой на брови каракулевой папахи молодо смотрели глубоко посаженные глаза.
— Далеко летишь? — поинтересовался сотрапезник.
— Да вот летел в Керки, а посадили здесь.
— Ну так нам по дороге, — обрадовался старик.
Он рассказал, что ездил в Чарджоу по совету керкинского врача хорошенько обследовать печень и взять нужные лекарства, а теперь, опоздав на первый рейс, ждал самолета на Керки.