Страница 10 из 13
— Вот обожди! Притащу четыре, тогда узнаешь, что будет!
Он притаскивает еще камень, хочет пойти за третьим, как обращает внимание на то, что в наклоне машины есть какая-то перемена. Неуловимая еще, но он уже твердо уверен, что с машиной произошло неладное, хотя внешне как будто ничего не изменилось. Просто у него такое ощущение, словно машина сделалась еще более жалкой, несчастной. Ванюшке мерещится, что машина зовет его на помощь.
— Глупость! — говорит он, стараясь успокоить себя, но не успокаивается, а стремглав сбегает с кручи. Ему вдруг кажется, что машина позвала его тревожным, испуганным голосом: «Иди на помощь, Ванюшка!»
— Что случилось? — спрашивает он. Рядом с машиной Ванюшка теряет ощущение, что с автомобилем произошло неприятное. Потом он догадывается, что нужно посмотреть на черточку, проведенную ногтем.
Черточки не видно. Да что черточки — задних колес не видно, точно их и не было.
— Вот это дело! — раздельно, по слогам произносит Ванюшка.
Машина медленно-медленно погружается: вода вымывает песок из-под колес, выхватывает песчинку за песчинкой.
Дно Блудной, на котором стоит машина, подобно трясине.
Ванюшка на миг представляет: машина уходит в воду все глубже и глубже; уже нет передних колес, потом крыльев, мотора, кабины. Нет ничего — бурливая река несется поверх автомобиля.
Ванюшка до крови закусывает губу, трясет головой, чтобы отогнать ужасное видение.
Дальнейшее похоже на дурной сон. Далекое, полузабытое воспоминание охватывает Ванюшку. Он слышит приглушенный голос матери, которая рассказывает о страшном.
— И пошли мы по миру просить хлеба Христа ради! — с болью говорит мать, а ссутулившийся отец поддакивает ей, его голос тоже приглушен и тосклив. Жуткие тени от керосиновой лампы бродят по комнате, заползают на печку. Ванюшке делается совсем страшно, так как он теряет ощущение времени, которое вдруг пятится назад. Чудится Ванюшке, что за темными окнами нет сельсовета с алым флагом, школы-десятилетки, лозунга на клубе: «Коммунизм — это есть Советская власть плюс электрификация», который он умеет читать, но еще не понимает. Холодный пот выступает на Ванюшкином лбу.
— Мама, не надо! — просит он мать.
— Глупенький! — ласковым шепотом говорит мать, — Это же давно было… Еще до Советской власти…
Ванюшка сбрасывает шубейку, подскочив к окну, прижимается носом к холодному стеклу. Он видит ярко освещенный красный флаг на сельсовете, школу-десятилетку, знакомый плакат. Нет, не повернулось назад время!
Ванюшке теперь не так страшно слушать рассказ матери о том, как у деда за недоимки отняли единственную лошадь, и семья пошла по миру.
— А когда пришла Советская власть, дед первым вступил в колхоз, — продолжает мать. — С ним вступили и мы.
— Наш конь, Гнедок, тоже пошел в колхоз! — шутит отец. — Отобрали его у кулака. Хороший был конь, смирный да работящий! А мне не до него было — за тракторами гонялся.
Ванюшка от радости дрыгает ногами под шубой, тоненько хихикает, свертывается уютным калачиком.
— Хорошо, что Советская власть, а, мама? — дрогнувшим голосом, боясь, что опять пригрезится повернувшее назад время, спрашивает Ванюшка.
— Сказанешь же! — улыбается отец, ласково опуская руку на голову сына. — Ты как тот лектор…
— Какой лектор? — счастливо-капризным голосом тянет Ванюшка.
— Прошлогодний. Читал лекцию о преимуществах Советской власти. Смешно, будто мы без него не знаем!
— Мы знаем… — лукаво, ямочками на детских щеках улыбается Ванюшка, испытывая желание схватить руку отца, прижаться к ней, но сдерживает себя, так как мужикам миловаться негоже.
Сморенный дневной усталостью, Ванюшка быстро засыпает, вздыхает во сне от счастья, но перед пробуждением видит суставчатые мохнатые лапы паука, ползущего к матери; алым светом в темноте горят жадные паучьи глаза, а когда паук открывает рот, в нем бьются в смертельной судороге тонкие лошадиные ноги. «Мама, беги!» — хочет закричать он, но не может… Проснувшись, Ванюшка торопливо нащупывает руку отца. Здесь!
Сейчас, на берегу Блудной, ему вспоминается тревожный голос матери, лошадиные ноги, бьющиеся в жадной пасти. Детские воспоминания всегда сильны, а Ванюшкино — страшно. Невозможное, дивное сравнение приходит на ум — лошадь и машина. У деда с семьей хлеб и жизнь отнял исправник, отобрав лошадь; песчаное дно Блудной засасывает новую Ванюшкину машину, в которой для него все: работа, радость, любовь к Анке, отдельная квартира.
Что делать, как бороться с песком? Как паук в паутину, затягивает он теплый металл, не успевшее остыть тело его машины. Ванюшка — одни на одни с быстрой горной рекой. Дикие, могучие силы природы и девятнадцатилетний юноша. Ни души человеческой вокруг. Замер, полег на землю табун лошадей, заключенный в моторе, не помощник теперь машина, а несчастное существо, нуждающееся в помощи.
Ванюшка одинехонек на берегу быстрой Блудной.
Жадно чмокая волной, река засасывает автомобиль; насмешливые блики несутся по реке, дразнят наглыми зайчиками, ехидно подмигивают: «Моем-моем! Мы сильны, нас много!» Из насмешливых наглых зайчиков внезапно выглядывает серое, скучное лицо невидимого противника, подморгнув, оскаливает зубы: «Ну как! Хороша твоя жизнь, Иван Чепрасов? Что теперь скажешь?»
Ванюшка вздрагивает, словно его наотмашь полоснули тонким бичом. Сколько времени он стоит в неподвижности? Час, полчаса… Нет, всего несколько секунд, с его руки еще стекают холодные капли воды. Значит, всего несколько секунд длились воспоминания, растерянность; значит, ничего страшного не произошло, ибо самый страшный враг Ванюшки сейчас не река, не песок, а время. Оно — враг!
Ванюшка хватает камень, обдирая ногти, взваливает на плечо, бросается в реку. Он не чувствует ни холода, ни уколов в подошвы, ни тяжести камня; ничего не чувствует, не видит Ванюшка, реально в мире одно — машину засасывает песок.
Набрав воздуха, он ныряет в воду, кладет камень, на него ставит домкрат и, стараясь не думать об остальных трех колесах, качает вороток. Как секунды, считает про себя качки: «Раз, два, три…» На семнадцатом воздуха не хватает, но он не выныривает, досчитывает до двадцати, решает прибавить еще пять, но резкая боль в легких выбрасывает его на поверхность.
Колесо по-прежнему скрыто водой, поднялось ли оно хоть немного, узнать невозможно — черточка скрыта.
— Не думать! — приказывает себе Ванюшка.
Когда стержень домкрата кончается, Ванюшка выныривает нарочито медленно, заранее уговаривает себя: «Ну и пусть подалась мало, что из этого! Буду еще подкладывать камни!»
— Так! — громко произносит Ванюшка.
Поддомкраченное колесо — на прежнем месте. Камень под давлением домкрата уходит в песок.
— Нужен другой камень! — говорит реке Ванюшка. — Я знаю, где есть такие камни… Я видел такие камни! — упрямо продолжает он. — Я знаю! Я видел! Я принесу эти камни, принесу! — взмахивает он обеими руками.
Поднявшись на вершину сопки, Ванюшка понимает, что большие плоские камни одному не взвалить на спину. Придется катить их.
— Ты молодец, гора! — с вызовом, обращенным к реке, хвалит сопку Ванюшка. — Ты поможешь катить камни.
Камень поворачивается тяжело, медленно, а время начинает бежать с бешеной скоростью. Часы стоят, поэтому Ванюшка никак не может убедить себя в том, что время движется обычно — в минуте столько же секунд, сколько и было, а в часе не стало больше минут. Ему представляется, что он больше часа катит камень до берега Блудной. Пальцы кровоточат, ноги — в царапинах, песок и пот покрывают тело.
Ванюшка не смотрит на машину. Не смотрит потому, что боится увидеть, что она еще больше погрузилась в воду. Не поднимая головы, он закатывает камень под задние колеса, хочет разогнуться, чтобы хватить свежего воздуха, но больно ударяется головой о кузов.
— Сахар! Сахар! — замирая, шепчет Ванюшка.
Через пять — десять минут волна лизнет кузов, ворвется под доски, проникнет в мешки с сахаром…