Страница 2 из 3
Начинающему актеру, который на сцене просто невыносим:
– Если не можете играть сами, не мешайте делать это другим! Лучше уйдите, мы ваши реплики между собой распределим.
О невыносимом режиссере:
– Нет, он не последняя сволочь, за ним целая очередь.
О новом актере:
– У него на лице написана острая интеллектуальная недостаточность…
– Известные народные артисты это те, кого любят и власть, и народ.
– А неизвестные, Фаина Георгиевна?
– Есть две категории. Те, кому дали звание на юбилей, чтобы отвязаться, и те, кому звания вообще не дали, но народ их любит.
– Бездарности как сорняки – такие же наглые, крепкие и частые. И так же заслоняют солнце талантам.
Услышав о неудачном спектакле известного режиссера:
– С опытом даже провалы получаются качественней.
О режиссере:
– Он всегда хвалит себя вслух, а других молча…
Марецкая философствует:
– С годами приходят мудрость и опыт…
Раневская театрально вздыхает в ответ:
– Только многих не бывает дома…
Прислушиваясь к зрительному залу:
– Жидкие аплодисменты подобны поносу – одно расстройство и жаловаться неприлично…
– Учитель, врач, актер – профессии от Бога! – вещает очередной чиновник, забыв, что он атеист.
Раневская вздыхает:
– Только зарплаты от государства…
– Нелегка жизнь актера, чтобы сорвать аплодисменты, нужно посадить голос.
На профсоюзном собрании актера ругают за пьянство:
– И, наконец, алкоголь разрушает семьи!
Раневская усмехается:
– А бывает, что создает…
– В этот театр больше никто не ходит.
– Почему?
– Туда невозможно достать билеты, всегда аншлаг.
– Сейчас режиссеры в театре как кошки: не нагадили, и уже молодцы!
– Великие экспериментировали в театре. Теперь экспериментируют театром.
О знакомом режиссере.
Марецкая:
– Не могу понять, хорошее у него зрение или плохое. Он читает то в очках, то без них.
Раневская в ответ:
– Когда читает то, что написано автором – в очках, когда между строк – без очков.
Во время нудного собрания, где уныло говорят привычные слова о штампах и посредственности:
– Неправда, штампы и посредственность театру необходимы!
Труппа мгновенно оживилась в предчувствии нового перла.
– Зачем?
– Надо же знать, чего мы лучше.
Раневская, у которой было ничтожно мало ролей для ее таланта, очень страдала от незанятости. Одна из актрис насмешливо посоветовала:
– Ах, Фаина Георгиевна, наслаждайтесь ничегонеделаньем!
Раневская горько усмехнулась:
– Безделье доставляет удовольствие только тогда, когда у тебя куча неотложных дел.
– Вы неправы. Он очень любит работу…
Собеседник не соглашается:
– Что-то я не замечал этого!
– … он часами может смотреть, как другие работают.
Актер сокрушенно читает вывешенный приказ о вынесении выговора:
– Но ведь вчера уже лично зачитали, зачем же нужно вывешивать на видное место!
– Голубчик, у нас только в любви признаются шепотом и на словах, а гадости обязательно громко и на бумаге.
Самих по себе дураков режиссеров и начальников не бывает, их дурость становится заметна, только когда рядом оказываются подчиненные. Редко кому даже из талантливых актеров удается выглядеть глупей режиссера.
На вопрос, чему посвящено предстоящее собрание:
– Назначению виноватых.
– ?!
– Если провал есть, а виноватых нет, их надо назначить.
– У нас режиссеры научились читать в пьесах между строк то, о чем автор и не подозревал.
Раневская называла средства массовой информации средствами массового уничижения.
– Раньше актеры в театре служили, потом ролью жили, теперь роли играют, а скоро будут просто присутствовать на сцене. Навесят таблички: «Иванов», «Гаев», «Лопахин»…, а остальное зритель пусть сам додумывает.
– Театр жив, пока на сцене «Три сестры», а в зале толпа народа. Вот если будет наоборот, тогда конец…
Актрисе, фальшиво играющей роль Дездемоны:
– Милочка, вы сильно рискуете.
– Вы думаете, Отелло, войдя в раж, может задушить меня вполне искренне?
– Боюсь, и ража не понадобится, зрители просто не позволят ему схалтурить.
– У Юрского много талантов и один огромный недостаток.
– Какой?
– Поздно родился, уже не успеет поставить для меня много спектаклей.
– У Завадского в театре были три сестрицы. Верка Марецкая – ткачиха, я Бабариха, а Орлова хоть Гвидона и не родила, но по заморским странам все время болтается.
– А почему вы-то Бабариха?
– Из-за жопы.
Глядя на то, как лихо выплясывает Вера Марецкая на сцене:
– А говорят, ведьм не существует…
После слов докладчика «…со всеми вытекающими отсюда последствиями…» громко добавляет:
– …и выдавливаемыми тоже…
После очень скучного выступления:
– Сорок минут кряхтел, а г…на всего-то кучка. Больше выдавить никак не смог.
На профсоюзном собрании:
– Представьте, какую кучу вопросов нам предстоит разгребать…
Раневская, разводя руками:
– Какую навалили, такую и будем…
Заведомо зная, что Раневская побывала на неудачной премьере:
– Фаина Георгиевна, вам понравился спектакль?
– Да. Я прекрасно выспалась. Правда, сначала мешало хлопанье кресел, зато потом, когда почти все ушли, стало спокойно. И в гардеробе никакой очереди.
– От вас никогда не дождешься похвалы!
– Зачем вам моя похвала? Хвалить должны зрители или Завадский. От первых хоть цветы будут, а второй роль даст.
Часто общаться на сцене с ней было очень тяжело.
– Раньше театр был другим…
В ответ молчание, актеры сговорились не замечать выпадов Раневской.
– …актеры лучше играли…
Снова молчание.
– …по-настоящему…
Убедившись, что ссориться никто не желает, заключает:
– …а нынче сдохли все!
Раневская постоянно опаздывала, особенно на собрания или читки пьес, вызывая шквал эмоций у Завадского.
После очередного крика пришла на удивление вовремя, села и тихонько сидела, не вступая ни в какие разговоры. Привыкшие к ее постоянному препирательству актеры даже забеспокоились – не больна ли? Нет, сидит, на часы поглядывает.
До самой Раневской очередь дошла нескоро, но вместо того, чтобы произносить свою реплику, она вдруг объявила:
– Тридцать восемь минут!
– Что?! Разве это в вашем тексте?
– Тридцать восемь минут я могла еще сидеть в туалете, но маялась здесь.
И спокойно произнесла реплику, положенную по роли. Рабочий настрой был сбит. Завадский кричал:
– Лучше бы вы отсутствовали, чем издеваться!