Козырные тузы

— Отлично, — сказал Матиас. Потом обратился к тюремщикам: — Можете вышвырнуть его отсюда. Он нам больше не нужен.

Прошел еще час, прежде чем он снова очутился на улице, и, разумеется, никто не предложил подвезти его до дома. Но его это устраивало. Как раз Джокертаун ему сейчас и был нужен.

Он уселся на крыльце участка и попытался отыскать сознание Эйлин.

И обнаружил, что упирается в глухую кирпичную стену тупика. Ни мыслей, ни чувств не было. Он пытался пробиться сквозь пелену, затягивавшую ее мысли, когда вдруг почувствовал, что ее мочевой пузырь не выдержал, и ощутил, как теплая моча растекается под ней лужей и быстро остывает.

— Эй, приятель, здесь не спят.

Фортунато вышел на улицу и взмахнул рукой, останавливая такси. Он просунул в щелку металлического ящичка двадцатку и сказал:

— На юг. Быстро.

Фортунато вылез из такси на Кристи, чуть южнее перекрестка с Гранд-стрит. Эйлин не шевелилась. Сознание ее было пусто. Он присел рядом с женщиной на корточки и попытался понять, что с ней сделали, но это было невыносимо, и он побрел по переулку. Наткнулся на мусорный бачок и принялся молотить по нему кулаками, пока не разбил их в кровь. Тогда он вернулся назад и сделал еще одну попытку.

Он открыл рот — хотел что-то сказать. И не смог. В голове у него не осталось ни единого слова, одни окровавленные красные клочья и волна кислоты, застилавшая глаза.

Из автомата он вызвал «скорую», потом вернулся к Эйлин. Рот у нее был приоткрыт, и из уголка губ на блузку стекала тонкая струйка слюны. Смотреть на нее было невыносимо. Он закрыл глаза, потянулся к ней своим разумом и остановил ее сердце.

Храм найти было несложно. Он оказался всего в трех кварталах оттуда. Фортунато просто прошел по энергетическому следу, оставленному людьми, которые бросили Эйлин в переулке.

Он стоял напротив сложенной из кирпича церкви. Ему приходилось постоянно моргать, чтобы перед глазами все не расплывалось. Следы вели в здание, а еще два или три других уходили прочь. Но Бэлзам все еще оставался внутри. Бэлзам, Кларк и еще дюжина других.

Это было хорошо. Он хотел бы убить их всех, но удовольствуется и теми, кто сейчас там. Их монетами и золотыми масками, их ритуалами и храмом — всем тем, что участвовало в заговоре воцарения чудовищного инопланетного зла на Земле, что проливало кровь, губило чужие души и ломало чужие жизни. Он хотел покончить с этим — раз и навсегда.

Стоял дикий холод, ночь казалась пустотой, бездушной, как космос, высасывала тепло и жизнь из всего, к чему прикасалась. Щеки у Фортунато сначала горели, потом онемели.

Он забрал обратно ту энергию, что отдал Эйлин, но ее оказалось недостаточно.

Несколько секунд он стоял, дрожа от бессильного гнева, готовый броситься в здание с голыми, разбитыми в кровь руками. Потом увидел на углу женщину в коротких черных брючках, кроличьей шубке и боа из искусственного меха — она стояла в классической позе под фонарем. Фортунато медленно поднял руку и махнул ей.

Проститутка остановилась перед ним, окинула его опасливым взглядом.

— Привет, — произнесла она. Кожа у нее была рыхлая, пористая, глаза тусклые. — Хочешь расслабиться?

Он вытащил из кармана куртки стодолларовую купюру и расстегнул брюки.

— Что, прямо здесь, на улице? Да, красавчик, тебя, должно быть, хорошо приперло. — Шлюха оглядела сотню и опустилась на колени. — Бр-р, до чего же асфальт холодный. — Она пошарила у него в штанах и подняла на него глаза. — Черт, а это что за дерьмо? Засохшая кровь?

Он вытащил еще одну сотню. Женщина секунду поколебалась, потом спрятала обе купюры в сумочку и зажала ее под мышкой.

От первого же прикосновения ее губ Фортунато мгновенно пришел в полную готовность. По ногам прокатилась горячая волна, отозвавшаяся болью в коже черепа и в ногтях. Он запрокинул голову и уперся взглядом во второй этаж старой церкви.

Ему хотелось употребить свою силу на то, чтобы оторвать весь квартал от земли и зашвырнуть его в космос, но сил у него сейчас не хватило бы даже на то, чтобы выбить стекло. Он осмотрел кирпичи, деревянные балки и электрические провода и тут заметил то, что искал. Он взглядом проследил трубу газопровода от того места, где она уходила в подвал, до магистрали и обратно, потом начал нагнетать в нее газ, наращивая давление так же, как оно нарастало у него внутри, пока наконец трубы не завибрировали, стены не задрожали, а известка не начала крошиться.

Проститутка подняла глаза и увидела, как по стене разбегаются трещины.

— Спасайся! — крикнула она.

Стук ее каблуков затих вдали; Фортунато протянул руку и нажал пальцем точку у основания члена, поворачивая вспять горячую волну эякуляции. Пах словно объял огонь, а на чердаке храма черная стальная труба согнулась и выскочила из патрубков. Под давлением вырвавшейся струи газа она упала на землю и высекла искры из оштукатуренной деревянной стены.

На мгновение здание вспухло, как будто в него хлынула вода, а потом расцвело шаром коптящего оранжевого пламени. На стену дома, у которого стоял Фортунато, обрушилась лавина кирпичей, но он стоял, не сводя глаз с пожара, пока ему не опалило брови и не начала тлеть одежда. От грохота взрыва по всей улице из окон вылетели стекла, а когда он наконец утих, на смену ему пришел вой сирен и сигнализации.

Он пожалел, что не слышал, как они вопили.

В конце концов одно такси все-таки затормозило. Водитель хотел отвезти его в больницу, но Фортунато при помощи еще одной сотенной купюры разубедил его.

В свою квартиру он поднимался так долго, как никогда в жизни. В спальне подушки еще хранили аромат духов Эйлин.

Фортунато прошел в кухню, достал литровую бутылку виски и выцедил ее всю, глядя на красное зарево пожара, нехотя угасающее над Джокертауном.

Когда он в конце концов отключился на диване, ему приснились щупальца, влажная упругая плоть и клювы, которые открывались и закрывались с протяжным раскатистым хохотом.

1985

Джуб: один

Джуб закрыл свой киоск на ночь, погрузил на тележку нераспроданные газеты и отправился на ежевечерний обход джокертаунских баров.

До Дня благодарения оставалось меньше недели, и холодный ноябрьский ветер, гулявший по Боуэри, сёк, как бритва. Джуб ковылял вперед, одной рукой придерживая на голове видавшую виды плоскую шляпу, а другой волоча за собой по выщербленному тротуару двухколесную тележку. Штаны у него были такие широкие, что из них вполне получился бы небольшой цирковой шатер, гавайская рубаха была разрисована загорелыми серфингистами на голубом фоне; куртки он не носил. Джуб продавал газеты и журналы на углу Хестер-стрит и Боуэри с лета тысяча девятьсот пятьдесят второго, и никто ни разу не видел его в куртке. Когда его спрашивали, не холодно ли ему, Джуб обнажал в усмешке два маленьких кривых клыка, хлопал себя по жирному брюху и отвечал:

— А мне большего утепления и не нужно, вот так-то, сэр.

Если он надевал обувь на каблуках, то оказывался почти на дюйм выше обычных пяти футов, и это при наличии трехсот фунтов маслянистой иссиня-черной плоти, своим видом напоминавшей расплавленный каучук. Лицо у Джуба Бенсона было широкое и щербатое, череп щетинился пучками жестких рыжих волос. От него пахло пережаренным попкорном, а анекдотов он знал, как никто другой в Джокертауне.

Джуб проворно трусил по улице, ухмылялся прохожим, предлагал свои газеты пассажирам проезжавших мимо машин — даже в столь поздний час главная артерия Джокертауна отнюдь не пустовала. В «Доме смеха» он оставил швейцару кипу «Дейли ньюс» для раздачи посетителям и «Таймс» для владельца, Десмонда. Через пару кварталов его ждали в «Хаос-клубе», куда он тоже занес пачку газет. Джуб приберег экземпляр «Нэшнл информер» для Светляка. Портье сжал газету костлявой рукой.