Страница 55 из 77
Ностальгия… Центральная часть африканской столицы напомнила Доку районный центр Чеченской республики. Очень отдаленно где-то там, на грани неуловимых, полузабытых воспоминаний. Но почему? Док встряхнул головой.
– Дед, у тебя выпить есть?
– Обижаешь, внучек!
Денисов полез за пазуху и достал пол-литровую плоскую флягу, одобрительно крякнул:
– Правильно. Ты хлебни – и подумай. Да! Это, Серега, водка. Ты, как врач, должен знать: одна капля пота охлаждает семь литров крови. А водка вызывает усиленное потоотделение. Не виски, не коньяк, не ром и не… На хрен. Короче, здесь, в жару, нужно жрать водку. Но! Умеренно. Сотку принял, вспотел и ходи, охлаждайся. Через час – еще сотку.
– Дед, – перебил Док, – это в сутки получается два с половиной литра.
Денисов озадаченно поскреб затылок, просчитал что-то в уме, протянул:
– Ну… да… Где-то так. Но! Ориентируйся по самочувствию. Да! Можно мешать с соком. Даже рекомендую – африканская, блин, отвертка. На, хлебни, расслабься и помозгуй. Привыкай, ядрена вошь!
Док хлебнул – щедро, как привык. О! Вековая мудрость аксакалов! Вспотел мгновенно – бодрый русский пот продолбил липкую африканскую пленку и оросил чело приятной прохладой. Док вздохнул облегченно и погрузился в бездны психоанализа. Любил, в конце концов, покопаться в собственной душе.
«Что это навеяло? Да… Лучшие годы жизни… Молодость… Багровый прохладный закат в горах, послушная гитара, пронзительные черные глаза и… республика Ичкерия! Республика, королевство, сегунат, хурам, эмират – хрен знает что. И Господь не разберет. Суть одна: наворотил доморощенный, но пожизненный царь, князь, президент, батько, хан, кормчий, сегун, магараджа хоромы на свой вкус и усмотрение, полюбовался – и… И кому мавзолей, кому семь аршин земли, ритуальный костер, мраморная гробница… Да… вот… строения. При чем здесь Чечня? А… понял… Дома здесь, в центре, точь-в-точь как там, в Ичкерии. Понятно… один проект, советских времен, типовой проект. Только воняет сильно. Воняет – нелитературное слово. Пахнет? Смердит – вот так правильно. Опа!!! Многоэтажки!!! Просто охереть – центр Припяти. Здравствуйте, родимые. Ну!!! Хомяк, Хомяк! Швырни гайку в окно – гоблин выскочит. Стоп! «Черные глаза», «Аромат женщины»… Ирка! Зараза любимая!»
Психоанализ органично вылился в зрительный образ: пухленькие щечки с ямочкой, серо-голубые глаза навыкате, убранные в пучок на затылке золотистые волосы, грудь, шея, точеные ножки на высоком каблучке…
– Стоп! – Дед укоризненно ткнул пальцем Доку прямо в лоб. – О бабах думать не нужно. Их нужно иметь – потом. Но не в рабочее время. Понял?
Док встряхнул головой и огляделся – похоже, они уже подъезжали к пресловутому «Амбасадору».
– Эй, господин, я закончила, – поступило послание от Чуда. Тотчас зашевелились и парализованные негры. Ошалело вращая белками глаз, расселись по своим местам: бедняги так и не поняли, что, собственно, произошло. Да и Док не понял, почему сам, пусть на мгновение, провалился в транс, а когда дошло, выругался вслух искренне и горячо:
– Чудо, мать твою химеру! Совсем офигела?! На хрен полезла в мою башку?
– Извини, – смущенно призналась химера и вызверилась в обратку: – Я тебе не Господь Бог, чтобы бить по башке строго избирательно. Ну, зацепило пси-волной – не полиняешь.
Док мысленно показал химере средний палец и повернулся к Денисову:
– Дед, а вправду, точно дежа-вю – все это уже видел. – Он не кривил душой нисколько. – И в Чечне, и в Зоне, и здесь. Даже планировка одинаковая. Хочешь, угадаю, где что?
– Ну…
– Вон то двухэтажное здание, типа местечкового райкома, – президентский дворец. Там, – он ткнул в трехэтажку, – почта, телеграф, телефон на первом этаже. Выше – журналисты, пресс-службы. Вон там, в девятиэтажке, супермаркет и квартиры местной элиты. Это… ха… местная ментовка. Где-то на площади должен быть памятник кому-то.
Точно! Был памятник, и не «кому-то», а Владимиру Ильичу Ленину. Всего в три человеческих роста, зато, как показалось Доку, из чистого золота.
– Не, не чисто золотой. – Дед, мерзавец, словно читал его мысли не хуже химеры, – Там золота всего пять сантиметров наружного слоя. Семьдесят миллионов долларов, уроды, угрохали, чтобы угодить благодетелям.
В полицейское управление Дед зашел, едва не выбив ногой дверь в приемную начальника. Толстый негритос-адъютант попытался было преградить ему путь, но отлетел метра на три от мощного толчка в грудь. Денисов ввалился в кабинет и гаркнул с порога:
– Ты еще жива, старая обезьяна?!
«Старая обезьяна» являла собой здоровенного, но изрядно сморщенного аборигена лет шестидесяти в мундире времен девятнадцатого века с золотыми эполетами, голубой лентой через плечо, увешанного с головы до ног орденами и медалями. Леонид Ильич Брежнев наверняка завистливо ворочался в своем гробу, глядя на это благолепие. Разве что медаль Героя Советского Союза на груди ветерана красовалась только одна, зато орденов Почетного Легиона Док насчитал целых три.
В ответ на приветствие начальник полиции испуганно вздрогнул, быстро водрузил на нос очки в тонкой золотой оправе, оскалил белоснежные зубы и радостно заорал в ответ на ломаном русском:
– Здерево, пяный син бигимота.
– Заметь, зубы свои, натуральные, – вскользь бросил Денисов, ногой отодвигая от стола кресло. – Качественно питается, собака.
Он развалился в кресле, ткнул пальцем в Дока, рекомендовал внушительно и безапелляционно:
– Мой друг – очень толстый человек и будет здесь иметь очень толстый бизнес.
Затем без дальнейших предисловий достал из кармана пачку долларов в банковской упаковке и швырнул ее на стол. Главный блюститель Республики без малейшего смущения сграбастал ее и сунул за обшлаг мундира.
– Наливай! – распорядился Дед на русском, и начальник полиции послушно полез в холодильник за бутылкой виски.
Из Главного полицейского управления они выбрались уже в глубоких сумерках. Начальник после двух по-братски раздавленных на троих бутылок виски остался лежать под столом, а Денисов, наоборот, выглядел необычно трезвым и оживленным. Он бодро втянул ноздрями душный вечерний воздух, который с наступлением вечера стал менее смрадным, и удовлетворенно кивнул.
– Через пару часов здесь начнется настоящая жизнь. Африка живет с полуночи до восьми утра. Самый цимес – между двумя и пятью часами. – Он махнул рукой, подзывая такси.
Желтый «Опель-Омега» эпохи позднего Ренессанса тотчас выкатился из темноты и гостеприимно распахнул двери. Дед плюхнулся на переднее сиденье и скомандовал: «Текерунгвале!» Таксист неодобрительно покосился на него, но беспрекословно вырулил в нужном направлении. В окне машины снова поплыли отвратные местные красоты, кое-как и кое-где тускло освещенные одинокими фонарями. Вскоре и эта скупая подсветка исчезла, и теперь их неясный путь лежал сквозь кромешную тьму, осиянную только светом фар. Таксист долго и медленно петлял в лабиринте улочек, ориентируясь только по одному ему известным приметам. «Чисто наш брат сталкер, – даже восхитился Док, – разве что гайки не разбрасывает». Он наклонился к уху Денисова и осведомился шепотом:
– А куда едем и что такое «Текерунгвале»?
– «Текерунгвале» – знаменитый местный притон. За всю эпохальную историю страны там побывало всего два белых человека – я и мой, ныне уже покойный, напарник. Майор Оноприенко. Отчаянный был хохол, Царствие ему Небесное. Тут выжил, а там, на родине, погиб нелепо. Вмазался на шоссе в столб. Сто восемьдесят шел и пьянющий вдрызг. Сколько раз ему говорил: не садись пьяным за руль. Один хрен… Очень уж любил погонять. Правда, уходил от лобового, а тот, что пер навстречу, нарушал. Да… А тут почудили мы с ним от души.
Такси в очередной раз круто вильнуло вправо, влево, и… О чудо! Прямо по курсу засиял неоновыми огнями оазис местной культуры. Своими архитектурными формами приземистое, длинное здание напоминало советскую свиноферму, украшенную яркой вывеской, светящимися щитами и разноцветными лампочками. Дед швырнул в таксиста скомканной десятидолларовой купюрой, вякнул категорически: «Жди» – и вывалил из машины. Док по привычке на всякий случай крутнул головой, разминая шейные позвонки, шлепнул машинально по штанине – рукоять вакидзаси на голени, конечно, не нащупал, – вздохнул огорченно и заторопился вслед за Денисовым.