1356 (ЛП)

Томас сложил под ближайшим деревом лук, мешок со стрелами и начал пробираться к тому месту, где кипела схватка. По пути поднял топор погибшего ратника.

- Эй, ты куда? – удивился кто-то.

Недоумение неизвестного объяснялось тем, что Томас лез в драку, где бились тяжелодоспешные воины, будучи защищён лишь кольчугой и кожаной курткой. Хуктон в передние ряды не рвался, встал за спинами бойцов и рубанул ближайшего противника по голове, вложив в удар всю мощь мускулатуры лучника. Лезвие рассекло шлем с черепом, шею и застряло в грудной клетке. Томас рывком попытался выдрать топор из крошева костей, мяса и гнутой стали. Тот не поддавался. В небо фонтаном брызнула кровавая пыль. Коренастый крепыш решил воспользоваться тем, что Томас открылся, и ткнул его укороченным копьём в живот. Гасконец Арнальдус смазал французу тычок, махнув по шлему секирой. Томас бросил рукоять застрявшего топора и схватился за наконечник нацеленного на него копья. Потянул к себе, надеясь втащить врага в круг эллекинов, чтобы сообща прикончить. Тот сопротивлялся, и копьё не отпускал. Карл-богемец шибанул его палицей по забралу, и оно повисло на одной петле. Француз упрямо тянул копьё к себе, шипя ругательства. Богемец вновь махнул булавой, вбив её конец прямо в усатую, изрыгающую оскорбления физиономию. Француза мотнуло назад, его нос был расплющен, а зубы верхней челюсти сломаны, однако упрямец вцепился в копьё, как приклеенный. Арнальдус с маху опустил ему на плечо секиру, развалив наплечник и бросив француза на колени. Ударом в шею гасконец добил врага и пинком опрокинул на спину.

Было так тесно, что вонь забивала дыхание: пахло потом; пахло дерьмом из непроизвольно опустошившегося кишечника; изо ртов веяло пивом, вином и гнилыми зубами; мерзко тянуло свежей кровью, от которой трава под ногами скользила, как лёд. Сцепившиеся стороны, как бывает в таких свалках, вдруг раздались в стороны, буравя друг друга запаленными взглядами и тяжело дыша. Томас подобрал копьё. Где находилось его собственное оружие, Хуктон понятия не имел. Возможно, здесь на холме, на спине вьючной лошади. Ничего, копьё подойдёт. Ближайшие французы были обряжены в голубые ливреи с двумя красными звёздами. Как звать их господина? Среди них ли он? Они зыркали из-за забрал, набираясь сил и решимости для нового натиска. Лучники Томаса последовали примеру командира и тоже были здесь, вооружённые алебардами, булавами и боевыми молотами. Лучники-валлийцы пели на родном наречии что-то чрезвычайно воинственное. Наверное, о победах над англичанами (а с кем ещё они воевали-то?), но если это помогало им громить французов, решил Томас, пусть хоть обпоются.

- Держать линию! – послышался сзади хриплый голос герцога Оксфорда, - Не дайте им прорваться!

Здоровяк с моргенштерном протолкался в первую шеренгу французов. Жюпона на нём не было, а доспехи густо покрывали брызги крови. В битву мало кто надевал ножны, боясь запутаться в них в неподходящий момент, но на верзиле красовался пояс с мечом в ножнах, хотя детине, похоже, вполне хватало моргенштерна, обильно испачканного мозгами и кровью.

Моргенштерн представлял из себя железный шар величиной с голову ребёнка на длинной рукояти. Шар, утыканный шипами, венчала острая пика. Здоровяк поигрывал жутким оружием небрежно, будто игрушкой. С боков у него встали двое приятелей с побитыми турнирными щитами. Один был вооружён алебардой, второй помахивал гупильоном-кистенём. Гупильон требовал от бойца известной сноровки в обращении; по неосторожности круглым билом, свободно подвешенным на цепи к рукояти-кистенищу, можно было залепить себе в затылок, а не врагу в лоб. Верзила процедил приятелям сквозь зубы:

- Они явились сюда подохнуть. Уважим скотов.

- Того, что с алебардой, кончаем первым. – вполголоса буркнул Карл-богемец.

Француз держал алебарду правой рукой (левой – щит), а потому не мог действовать оружием в полную силу.

- Эй, скоты, готовы сдохнуть? – рявкнул здоровяк.

С севера доносились крики, клацанье и звон металла. Наши держатся, успел подумать Томас до того, как на него кинулся верзила с моргенштерном. Именно на него, видимо, сочтя лёгкой добычей единственного, на ком не было пластинчатой брони.

- Сен-Дени! – орал детина.

Святой Дионисий против святого Георгия.

Кардинал Бессьер наблюдал за битвой с занятого французами холма. Церковник сидел на смирной лошадке. С алой кардинальской сутаной плохо сочетался натянутый Бессьером на макушку бацинет. Рядом с кардинальской кобылой переступал ногами дестриер короля Иоанна. Шпоры, как заметил Бессьер, на французском властителе отсутствовали. Кардинал сделал вывод, что Его Величество намерен сражаться пешим, подобно сыну Филиппу и рыцарям с латниками, уже построившимся в шеренги.

- Что происходит, Ваше Величество? – поинтересовался Бессьер.

Определённого ответа король дать не мог. Кроме того, французского владыку раздражал напяливший шлем церковник. Бессьер ему вообще не нравился. Сын купчика, выбившийся в люди, ставший папским легатом и сам метящий в папы. Собственно, против Бессьера на папском престоле король ничего не имел, поскольку кардинал был рьяным патриотом Франции, но… торгашеское отродье, оно и есть торгашеское отродье. В общем, учитывая преданность Бессьера, королю приходилось его терпеть.

- Первая баталия бьётся с врагом. – объяснил король.

- Хвала Господу. – пробормотал Бессьер, потом махнул пухлой ручонкой в сторону баталии герцога Орлеанского, дожидавшейся в долинке меж двух холмов. Латники герцога были пеши, но осёдланных лошадей держали наготове на случай, если понадобится преследовать разбитого противника.

- Почему же, - осведомился кардинал, - воины вашего брата не присоединятся к этому богоугодному занятию?

У короля гневно раздулись ноздри, но он сдержал злость. Он нервничал. Он надеялся, что баталия дофина самостоятельно справится с англичанами. Увы, те сопротивлялись упорно и стойко, несмотря на многодневную голодовку. От отчаяния, наверно.

- Мой брат выступит, когда получит приказ выступить. – сухо сказал король.

- Вопрос пространства, Ваше Высокопреосвященство, - вежливо вмешался граф Вантадур.

Юный фаворит короля, он чувствовал нарастающее монаршее раздражение и счёл нужным избавить патрона от необходимости объяснять очевидные вещи.

- Пространства? – повторил кардинал.

- У врага, Ваше Высокопреосвященство, сильная позиция. – охотно просветил его граф, рукой очерчивая вершину английского холма, - Видите изгородь? Она стесняет наш манёвр.

- А. – неуверенно произнёс Бессьер.

Изгородь он увидел. Смысла объяснений       графа, правда, не уловил.

- Почему же мы не наступаем всеми имеющимися силами? – не унимался кардинал.

Граф развёл руками:

- Потому что ни королю, ни кардиналу не налить литр вина в поллитровую кружку, Ваше Высокопросвященство.

- Вздор. Надо лить вторые поллитра, когда выпиты первые.

Граф тонко улыбнулся:

- Вы правильно поняли мою мысль, Ваше Высокопреосвященство.

Понять, выпиты ли «первые поллитра» за изгородью, и что вообще там творится, с вершины французского холма не представлялось возможным. Шла драка, но кто в ней брал верх? У западной оконечности изгороди толпились французские воины, то ли ожидая, когда придёт их черёд вступить в бой, то ли, наоборот, уклоняясь от боя. С холма тёк вниз тонкий ручеёк раненых. Как ни распинался перед кардиналом Вантадур, Бессьеру всё равно казалось, что к изгороди надо послать всех солдат до единого; его бесило бездействие баталий короля и герцога Орлеанского. Будучи умным человеком, он делал выводы из того, что зрели его глаза. А зрели они треплющуюся на ветру орифламму, флаг, который её хранитель, Жоффруа де Шарне, бережно свернёт, когда король решит, что его подданные могут брать пленных без вреда для общего дела. То есть только тогда, когда хребет англичанам будет перешиблен. А потому Бессьер зло сопел, косясь на двухвостый стяг. Ну, не глупость ли дать прохлаждаться двум третям армии, втрое уменьшая шансы Франции одержать, наконец, долгожданную победу над заклятым врагом? Сопел, но вслух не высказывался. Как-никак, при избрании нового папы без помощи короля Иоанна Бессьеру не обойтись.