Страница 5 из 31
Поставив руки на бедра, Ричард наклонялся вправо, влево, приговаривая:
— К — вопросу — о — некоторых — данных — наблюдения — гроз — Тульской — области — во — второй — половине — девятнадцатого — века…
— Агатова надо как-то нейтрализовать, он опасен.
— Заарканим, — сказал Ричард. — Неужели вы его боитесь, Сергей Ильич?
— Никого я не боюсь. Братцы, — Крылов виновато положил им руки на плечи, — отступитесь вы от меня. — И ушел.
— Что с ним творится? — спросил Ричард.
— Это с тех пор, как он вернулся с Озерной, — сказал Бочкарев.
Ушел и Ричард, стало тихо. Бочкарев походил, посмотрелся в блестящий наконечник пожарного шланга. Кривое зеркало делало его лицо почти нормальным.
Крылов шагал из комнаты в комнату, разглядывая привычные стенды, аппаратуру, своих товарищей. Внезапно он услышал тикающие, щелкающие, жужжащие звуки включенных приборов. Перья самописцев неутомимо рисовали невидимые бури, происходящие где-то в черной дали вселенной, взрывы на Солнце, ливни космических частиц. На тонких дрожащих линиях отражалась жизнь мельчайших частиц, дыхание земного шара, его дожди, грозы — все, что творилось в этом чистом голубом небе и в этом весеннем воздухе. По мерцающему экрану атмосферика проносились зеленые разряды гроз, идущих над Африкой.
Его подозвал Матвеев показать монтаж следящей системы. Судя по всему, получалось надежно и просто. Матвеев всегда показывал свои работы Крылову, хотя Крылов разбирался в этих вещах хуже него. У Матвеева не было диплома, и он робел перед каждым инженером.
Матвеев поворачивал диск. Обшлага его сатиновой спецовки лохматились. Крылов вспомнил, что никогда не видел на Матвееве приличного костюма. Из-за проклятого диплома Матвеев до сих пор числился старшим лаборантом. А между тем он был отличным, самостоятельным ученым, и следовало давно уже выхлопотать ему персональный оклад, доказать начальству, что о таком человеке надо судить не по диплому, а по тому, что он есть и что он может дать.
Крылов собрался было сказать ему об этом, но вдруг сообразил, что теперь сочувствовать и возмущаться он уже не может. Наверное, надо что-то обещать. Или он должен вообще промолчать. И это непривычное чувство связанности удивило и не понравилось. Подбежала Зина, разложила осциллограмму, попросила отметить нужные пики. Она прижалась к нему грудью, шепнула:
— Смотаемся позагорать на вышку? Мы все идем в обеденный.
Крылов почесал затылок.
— Ну вот, уже заважничали, — сказала Зина.
Он не нашелся, что ответить. И это было глупо, еще вчера вместе со всеми он валялся на вышке, и играл в дурака, и посматривал, не идет ли пожарник, потому что на старую вышку было строго-настрого запрещено забираться.
Миновав аккумуляторную, Крылов свернул к вычислителям, но, не дойдя до них, остановился и пошел назад. В коридоре он встретил Песецкого.
— Сережа, — сказал Песецкий, — эн равно минус два.
Из кармана его пиджака торчала «Юманите».
— Чего пишут? — спросил Крылов.
— Ужасы капитализма. Девушка отравила одиннадцать родственников, — сказал Песецкий. — Эн равно минус два, — убежденно повторил он и помахал перед Крыловым исписанными листками.
— Неохота мне браться за лабораторию, — сказал Крылов. — Загремит наша тема.
— Наверное, — сказал Песецкий. — А знаешь, как я вычислил?
— Не гожусь я для этого дела. Не справлюсь.
— Ничего, массы поддержат. Так вот, я вычислил подкорковыми центрами. Включил подсознание!
— Я как представил себе, — сказал Крылов, — так сразу почувствовал, что не могу быть самим собою. Боюсь не то сделать, не так сказать.
— Тогда откажись, делов палата.
Они зашли в комнату, где работали студенты. Песецкий упоенно расписывал свой метод: если какая-нибудь задача не получается, надо заняться другим и включить моторы подсознания. Так поступал великий математик Пуанкаре. Моторы сработают, и в один прекрасный миг решение придет само, выскочит на поверхность из темных подкорковых глубин.
— Важно дать задание своему подсознанию, — ораторствовал он, — и дальше можно не беспокоиться.
— А спинной мозг годится? — совершенно серьезно спросил Алеша Никулин.
Крылов стоял у окна, полузакрыв глаза. Потом он сердито сказал:
— Эн должно быть больше нуля. Иначе молнии будут бить с земли в облака.
— Это — их дело, — сказал Песецкий, — мое дело — составить уравнение.
— Но оно лишено физического смысла.
— А какой смысл в молнии? — спросил Песецкий. — Ты можешь объяснить? Я полгода бьюсь над расчетом атмосферных помех. Какой в них смысл? Никакого смысла.
Он обнял Крылова и сказал на ухо:
— Брось ты мучиться. Все решится само собой. Всегда все решается независимо от нас.
Утешив таким образом Крылова, он с еще большим воодушевлением принялся излагать всем встречным способы эксплуатации подсознательного мира.
4
Он поднялся по витой железной лестнице на радиолокационную башню. Радисты уехали в поле, и в аппаратной было темно. Сквозь щель жалюзи пробивался солнечный луч, круглый, золотистый, как бамбук. Крылов протянул руку, луч уткнулся в ладонь, и ладонь прозрачно засветилась.
Казалось, этот луч пронзил его насквозь легким теплом, и от этой непривычной ласки Крылову стало жаль себя.
Все эти месяцы после возвращения из командировки он жил в оцепенении, поглощенный тупой, возрастающей тоской. И вот сейчас, когда что-то должно было круто измениться в его жизни, его охватило беспокойство. Он чувствовал, что дело здесь не в предложении Голицына, скорее всего тут была досада на то, что ему самому предстоит как-то определить себя, видеть себя, действовать. Но и это было не главное, главное же заключалось в тревожном предчувствии и ожидании — чего? Странно, что именно об этом он и не желал думать.
Он осторожно трогал кончиками пальцев осязаемую пыльную поверхность луча. Отломать кусочек и послать вместо письма. Обломок луча в длинной коробочке. Почему она не отвечает? Он знал почему, но придумывал другие объяснения.
Он подставил лицо под луч и зажмурился.
— Эх, Натаха, ты, Натаха! — сказал он.
В дальнем конце аппаратной послышался смешок. Крылов вздрогнул, пошарил на стене, повернул выключатель.
— Эй! — раздался предостерегающий крик. На ящике сидел Агатов. Руки его шевелились в черном мешке для зарядки кассет. — Чуть не засветили мне пленку. Ну, да теперь можно не гасить.
— Простите, — пробормотал Крылов.
Агатов довольно разглядывал его пылающую физиономию. Крылов понимал, что Агатов давно из темноты наблюдал за ним. Лучше всего было немедленно извиниться и уйти, но Крылов продолжал стоять, все более смущаясь, и чем дольше он стоял, тем невозможнее становилось уйти.
— Забыл вас поздравить. — Агатов помолчал, наслаждаясь его беспомощностью. — Как это вам удалось обработать старика?
— Понятия не имею… уверяю вас… — пробормотал Крылов, еще сильнее смущаясь.
— Ну, ну, будете утверждать, что вы ни при чем, — снисходительно сказал Агатов. — Я тут наблюдал, какие вы манипуляции от восторга выделывали.
Крылов тоскливо переступил с ноги на ногу.
— Вот так тихоня! — Агатов покачал головой. — Ловко вы всех здесь обвели. Отдаю должное. А я-то документы приготовил, копии у нотариуса снял. Смешно, верно?
— Ну что вы, что вы, — утешающе повторял Крылов. И вдруг сказал: — Я еще не решил.
Но Агатов не слушал его. Задумчиво и размеренно он продолжал:
— Заметили, как Аркадий Борисович оценил меня? Аккуратен. Исполнителен. Бумажки составляет. А своих, мол, идей Агатов не выдвигает. Вот в чем беда, оказывается. А то, что я его идеи проводил, так это ничто? Если я их полностью разделяю?
Застылая усмешка прочно держалась на его лице, сбивая Крылова с толку. Он не знал, как держать себя.
Ему страсть как хотелось выпалить: «Чего вы ко мне прицепились, ступайте к старику и выясняйте свои отношения», но стыд еще не прошел и, кроме того, было совестно бить лежачего. Он чувствовал, что Агатов обижен, убит.