Страница 8 из 76
– Глупость наша да трусость, – ответила она, глядя в костер широко раскрытыми глазами. – А подлость поддержала… Как же! Каждому хотелось поближе быть к вожачку-то, позаметнее. – Она горько усмехнулась, встала и поплелась в палатку.
Варлашкин с компанией появились только утром. Они шли гуськом хмурые, молчаливые. Видно было по лицам, что они перебранились и были сильно не в духе.
– Сложите ружья! – приказал им Сережкин.
Они равнодушно положили ружья, даже не посмотрев ни на Рябого, ни на Сережкина. Старшина указал им место у костра рядом с Рябым, сам сел напротив.
Приятели Варлашкина были крупные, как на подбор, детины. Особенно выделялся светлобородый Ипатов, с лицом упрямым, но добродушным. Когда он запрокидывал от дыма лицо, шея троилась – такие бугристые сильные мышцы были у него.
Сережкин вдруг начал испытывать чувство крутой горячей злости. Он вспомнил свой приход сюда, их равнодушные уклончивые лица. Представил себе, как они с ружьями протопали за ночь двадцать с лишним километров. Ради чего? Ради мести ему, старшине? Нет, к Сережкину они не питали никакой злобы. Это видно было и по их лицам и по тому, что они не стали стрелять. Ведь легко могли бы застрелить его из кустов, оставаясь сами невредимыми. Значит, у них не было к нему злобы. Но что же тогда заставило их идти скандалить в село, чтобы помочь Рябому обворовать магазин и теперь вот пытаться освободить его? Что?
– Ну как, неудачной охота на Сережкина оказалась? – спросил старшина Ипатова.
– Какая там охота! – ответил тот. – Просто попугать хотели, да сами испугались.
– А рыбу где такую крупную взяли? Ту, что на дороге положили.
– Вон, Варлашкин достал, – ответил второй парень и усмехнулся. – Приманочка, говорит, клюнет, мол, Сережкин – тут мы его и накроем.
– Что ж вы, Ипатов, друзья с ним, что ли? – указал старшина на Рябого.
– У меня среди трусов нет друзей, – ответил за него Рябой, презрительно сплевывая.
Ипатов молчал, но Сережкин заметил, как заходили его узловатые желваки. «Эге, брат, ты как бык – грозен, да ленив», – подумал Сережкин и решил расшевелить парня.
– Ну, может, были с ним друзьями?
– Нет, – угрюмо ответил Ипатов.
– Может, он тебе платил за помощь? – допытывался Сережкин.
– Он те заплатит! – криво усмехнулся Ипатов. – Да и не нужна мне его плата.
– Так что же ты, из интересу пошел скандалить на село?
– Пошел… просто так… – Ипатов помолчал и добавил: – Как все, так и я.
– Эх!.. – воскликнул Сережкин и выругался, скорее от удивления, чем по злобе. – И ты тоже пошел на село, как все? – спросил он Варлашкина.
– А то что ж, – ответил тот. – Приказано было… Ну мы и палили по верхам.
– Да кто же приказал-то?
– Рябой.
– Зачем же слушался?
– А как же не слушаться? У него сила…
– А у вас? Вот у него, у него, – показывал Сережкин на сидящих. – Разве у вас нет силы? Неужто послабее Рябого будете?
Рябой грыз ветку и смотрел на них, прищурившись. Ипатов по-бычьи исподлобья смерил его ответным взглядом и сказал, больше обращаясь к Рябому, чем к Сережкину:
– Наша-то сила не мерена…
Помолчали.
– Он вас гнул, а вы терпели, – снова заговорил Сережкин. – Так неужто ж вам нравилось его самоуправство?
– Не нравилось, – ответил Ипатов. – А если терпели, значит, свернуть ему шею время не подошло… не накипело.
– Под защитой старшины-то все вы смелые, – сказал Рябой, поджимая тонкие губы.
Ипатов снова исподлобья посмотрел на Рябого, но только глубоко вздохнул.
– Так что ж, он сам расправлялся с теми, кто не подчиняется? – спросил Сережкин.
– Нет, больше все вот этот, Варлашкин, – раздался голос сзади Сережкина.
Он обернулся. За ним стояли еще человек семь сплавщиков, незаметно подошедших к костру.
– Этот холуй продался Рябому, – пояснили из толпы.
– Нет, постой, постой, я скажу, – расталкивая людей, вырвался вперед узкоплечий мужичок в расстегнутой фуфайке. Сережкин признал в нем Фомкина. – Он же, паразит, по отдельности нам бока мял. Дай-кась я ему в ломаную переносицу хрясну! Хоть разок! – рванулся он к Варлашкину.
– А что, и стоит пощупать их с Рябым-то, – поддержал его кто-то.
Толпа загудела и стала обступать Рябого и Варлашкина.
Варлашкин беспокойно заерзал, бросая из-под лохматых нависших бровей опасливые взгляды. Рябой не шелохнулся, все так же покусывал веточку, словно никого и не было.
– Вот паразит! Он еще и не замечает нас! Бей его, ребята!
– Стой! – крикнул Сережкин и поднял руку. – Осади назад! Храбрецы!
– Как же так получается? – обратился к ним старшина. – Вас много, и ничего сделать с Рябым не могли, а я один – и вот обезвредил его…
– Так на то вы и власть!
– Вам положено.
– Мы что? Мы – посторонние, – раздались возгласы из толпы.
– Значит, не накипело, – снова угрюмо пробасил Ипатов.
– Эх вы, люди-головы! – воскликнул Сережкин и почесал затылок.
8
Поздно ночью сильно постучали в окно избы милиционера Сережкина.
Татьяна вскочила с постели в одной рубашке, подошла к окну и, приложив ладони козырьком к щекам, стала всматриваться через стекло.
– Никак, Вася! – радостно воскликнула она и пошла открывать дверь.
– Ну, слава богу! – лепетала она сонным голосом через минуту, зажигая в чулане лампу. – Неделю не был дома. Ну, что там у тебя?
– Обыкновенно, порядок наводил, – ответил Сережкин, с трудом стягивая волглые сапоги. Он не любил расписывать дома о своих делах.
– Навел порядок-то? Ну и хорошо. Поужинаешь?
– Нет, молочка, пожалуй, выпью. Отнеси-ка мой портупей на стол, – сказал он, подавая Татьяне снаряжение. – Эх, хоть высплюсь! – Он аппетитно потянулся.
Татьяна поставила на стол глиняный горшок молока, сама ушла в соседнюю комнату.
Сережкин выпил залпом молоко, погасил лампу, постоял с минуту над кроватью сына.
– Спит, кочедык, – ласково пробасил он и положил на подушку мальчика горсть нешелушеных лесных орехов.
А через минуту всю избу заполнил громкий затяжной храп Сережкина, от которого тихо и жалобно тренькали оконные стекла.
1954
Пропажа свидетеля
1
Они вылетели утром на вертолете из райцентра Воскресенского. Целый час летели над таежной извилистой рекой Вереей, заваленной всяким лесным хламом на бурных порогах; бревна с такой высоты казались спичками, а черные выворотни и коряги, окруженные шапками пухлой пены, похожи были на ломаные сучья в снегу. Река то бурлила на перекатах, заметных по извилистой череде белесых гребней постоянных волн, то растекалась на спокойные темные протоки, обросшие по берегам купами краснотала, черемухи и дикой амурской сирени-трескуна.
Тайга стояла еще однотонно-зеленой, и только кое-где, на косогорах, проступали опаловые пятна рано пожелтевших берез и осин, да радужным оперением просвечивали порой сквозь мелколистные макушки ильмов плетни дикого винограда, обвившие эти могучие стволы и раскидистый ветви.
Рядом с пилотом сидел светловолосый и худой лейтенант милиции Коньков; у него было темное, словно продубленное лицо с аскетическими складками на впалых щеках. Такие лица бывают у людей, не знающих угомона ни днем, ни ночью. Он пристально глядел на эти игравшие слюдяным переблеском речные перекаты, на затененные и длинные протоки, стараясь определить то самое место, где ждали их председатель промысловой артели Дункай с проводником убитого зоолога Калганова.
Река везде петляла, везде были заломы, перекаты, песчаные косы да протоки – попробуй определи с эдакой высоты, которая из них та самая протока, называемая местными жителями Теплой? Правда, Семен Хылович Дункай сказал по телефону, когда вызывал лейтенанта Конькова на место преступления, что на косе они разведут костер. Но из-за этого костра они чуть было не приземлились на другой косе, да вовремя спохватились – здесь, у костра, сидело не два человека, а четверо, валялись какие-то железные бочки, и у самого приплеска была черная развалистая лодка, совсем не похожая на длинный удэгейский бат.